Осознав приближение шагов, Алиенора забилась в путах. – Мы бы накормили ее, сир, но она расплескала еду, когда Саймон ей предложил. Алиенора почувствовала пальцы на своем лице и стала судорожно бороться. – Вот видите, – произнес Тьерри. – Она одержима, сир. – Молчи, – рявкнул Людовик. – Разве я приказывал тебе это делать? Не припомню. Пальцы поработали над узлом на повязке и стянули ее. Затем вытащили кляп, и Алиенора закашлялась, глотая воздух. – О Господи, – ахнул Людовик. – Боже милостивый! – Он повернулся к Тьерри. – Я этого не приказывал. Дай мне нож. С каменным лицом Тьерри достал из ножен длинный кинжал и протянул его Людовику. Отрывистыми движениями Людовик разрезал веревки на плаще и освободил Алиенору. Она упала вперед в его объятия и тут же отпрянула. – Я не хотел, чтобы с тобой так обошлись. – Людовик в ужасе смотрел на нее. – Я хотел, чтобы ты поехала со мной, и нам пришлось уйти ночью, тайком. Я бы никогда такого не позволил – никогда! Он посмотрел через плечо на напряженных и встревоженных рыцарей, которые ее похитили. – Вы перешли все границы. – Он перевел взгляд на Тьерри. – Неужели нет служанки, чтобы помочь королеве? Где ее женщины? Тьерри взмахнул рукой, и Гизелу, сидевшую по другую сторону от костра, вывели вперед. По лицу молодой женщины потекли слезы, и она попятилась. – Мне так жаль! – всхлипывала она. – Помогите госпоже, – сказал Людовик. Алиенора подняла голову. – Мне нужна Марчиза, – из последних сил выговорила она. – Эту никогда к себе не подпущу! Людовик щелкнул пальцами, и рыдающую Гизелу увели. Марчиза шагнула вперед, ее лицо было в синяках, один глаз опух. – Ты избил и служанок? – опешил Людовик. Тьерри потрогал царапины на щеке. – Эта такая же дикая кошка, как и ее хозяйка, – сказал он. Марчиза бросила на него острый взгляд. – Я бы вырезала твое черное сердце, если бы могла, – прошипела она и опустилась на колени перед Алиенорой. – Госпожа, все в порядке, я уже здесь. Я здесь. Алиенора прижалась к Марчизе. Теперь, когда опасность смерти миновала, она оцепенела. Марчиза усадила ее, подложив под спину одеяла и ранцы с одеждой и принесла вина. Алиенора кивнула. – Он заплатит за это, клянусь, – сказала она. – Я все равно расторгну этот брак. Она закрыла глаза, слишком усталая и измученная, чтобы думать. Ее переполняло отчаяние. Но утром она начнет планировать свое возвращение в Антиохию. Алиенора вынырнула из черноты глубокого сна и увидела небо, белеющее, как перед рассветом, но все еще усеянное звездами. Мужчины садились на лошадей. Ушибы напомнили о себе, и от боли перехватило дыхание, стоило ей пошевелиться. – Я не могу ехать верхом, – прошептала она, когда к ней подвели лошадь. – Это невозможно. Подошел Людовик и окинул ее жестоким взглядом. – Не надо было сопротивляться Тьерри, когда он пришел за тобой, – произнес он. – Ты сама виновата в том, что произошло. Некоторые скажут, что ты это заслужила; тем не менее я его отругал. – Я не стану с тобой разговаривать. – Она отвернулась. – У меня было право остаться в Антиохии. Людовика перекосило от отвращения. – Антиохия – логово беззакония. Ты знаешь, что люди говорят о тебе? Знаешь ли ты, как сильно опорочила свое имя – и мое в придачу? Тебе не все равно, что ты сделала Францию посмешищем? Она закрыла глаза, отказываясь отвечать. Бесполезно. Людовик тяжело выдохнул. – Мы должны быть вместе. Как я могу вести армию, если ты в Антиохии подстрекаешь к мятежу против меня и разжигаешь рознь? Ты пойдешь к Гробу Господню и обелишься молитвой. И не надейся зря, в Антиохию ты никогда не вернешься. Слышишь? Никогда! Французская армия, воссоединившись с основными силами, двинулась в сторону Иерусалима. Теперь они путешествовали по христианским государствам, и путь был легче, но дни стояли жаркие, приближалось лето, а весна безвозвратно ушла. Людовик по пути останавливался, чтобы поклониться святыням, пока они преодолевали двести миль между Антиохией и Иерусалимом. Из Антиохии не было вестей, но само молчание обжигало, как наконечники солдатских копий в летнюю жару, и Людовик постоянно оглядывался через плечо. Алиенора путешествовала в закрытом со всех сторон паланкине, невидимая никому. Это устраивало Людовика, потому что она была рядом, но вне поля зрения, и Алиенора не жаловалась, потому что ее это тоже устраивало. Не нужно было ни с кем общаться, кроме тех случаев, когда они разбивали лагерь или ей требовались необходимые ширмы для омовения. Она могла побыть наедине со своими мыслями, пока ее тело восстанавливалось. С той ночи Людовик к ней не приближался. Она знала, что за ней внимательно наблюдают, чтобы она не попыталась повернуть назад в Антиохию, но с каждой пройденной милей это становилось все менее возможным. Через семь дней после начала путешествия Алиенора проснулась ночью со странным ощущением: что-то было не так. Ей снился младенец, его пушистая золотистая головка прижималась к ее груди, но когда она взглянула в его крошечное личико, оно начало меняться: румяные щеки посерели, а глаза стали тусклыми и пыльными, как придорожные камни. Он безжизненно обмяк в ее руках, и, когда она прижала его к себе, малыш рассыпался в пыль. Она села, задыхаясь, и прижала руки к животу. Он был тяжелым и твердым, как камень. Она ничего не чувствовала, ни трепета маленьких ручек и ножек, стучавших раньше о стенки ее чрева. Она попыталась снова заснуть, но в конце концов сдалась и пошла посидеть у углей костра, пока не пришло время трогаться дальше. Людовик хотел посетить святые места Ливана, в их числе и то, где святому Петру были переданы ключи от Царствия Небесного. Земля вокруг зеленела, здесь, в долине источников, можно было немного отдохнуть от палящего зноя. Алиенора пыталась напитаться царящим вокруг миром и спокойствием ради себя и ребенка. Людовик пребывал в прекрасном настроении, ему нравилось путешествовать по-королевски, когда от него требовалось лишь важно шествовать и любезно улыбаться. Она наблюдала за ним издалека – он приветствовал мужчин, широко улыбаясь даже Тьерри де Галерану, которого, судя по всему, быстро простил. У короля все было хорошо. Раймунда Антиохийского он перехитрил, а Алиенору спрятал за шторами паланкина, где ей и место, – так она не могла причинить вреда. Однажды в пути Алиеноре стало плохо. Тряска в паланкине напомнила о качке в бурном море, разболелся живот. Сначала боль была ноющей, как при кровотечении, но постепенно усилилась до пульсирующих болей настоящих родов. – Нет, – ахнула она. – Нет, еще слишком рано! Воды отошли внезапным потоком, с кровью и зеленовато-черной слизью. Алиенора отдернула занавеску и высунулась наружу, чтобы позвать Марчизу, которая ехала на муле рядом с паланкином. – Мадам? – Марчиза велела мужчинам остановиться и заглянула к Алиеноре. – Святая Мария, – охнула она, на мгновение теряя уверенность в себе. – Никто не должен знать, – вздохнула Алиенора. – Любой ценой. Марчиза покачала головой. – Дальше ехать нельзя, мадам, – сказала она. – Мы должны найти вам убежище. Она огляделась. В стороне от тропы виднелась пастушья хижина. Всего лишь грубый каменный навес, но больше ничего не было; место паломничества Людовика находилось гораздо дальше. – Королеве нездоровится, – сообщила Марчиза носильщикам. – Отнесите ее в ту хижину, и я буду ухаживать за ней там. – Но мы не можем покинуть строй, госпожа, – ответил один из них. – Если ты не сделаешь этого, она умрет, – в ярости вспылила Марчиза. – И ты будешь в этом виноват. Делай, что я говорю. – Но король… – С королем я разберусь. – Марчиза поднялась на ноги. – Госпожа больна тем же, что перенесла в Венгрии. Ее состояние усугубилось после того, каким путем ее вынудили покинуть Антиохию. Уговорив мужчин отнести паланкин в хижину, Марчиза послала оруженосца к Людовику с тем же рассказом, который изложила носильщикам, и велела привести в хижину и Мамилю. – Если ты верна госпоже, молчи! – свирепо прошептала Марчиза. – Если кто-нибудь спросит, у королевы ужасное кровотечение. Мамиля смотрела на нее со страхом и негодованием. – Я прекрасно знаю, что с госпожой, – ответила она. – Но я не Гизела, я не предаю. Вместе они помогли Алиеноре перебраться в хижину. Носильщики, услышав слово «кровотечение», держались поодаль – Марчизе это и было нужно. От Людовика прибыл гонец с сообщением, что король продолжит путь к месту паломничества, а Алиенора пусть отдыхает, пока не наберется сил, чтобы присоединиться к основному отряду. Однако для ее охраны останутся стражники, которые разобьют лагерь рядом с хижиной. Гонец настаивал на встрече с Алиенорой, желая убедиться, что она действительно больна, а не притворяется, намереваясь сбежать обратно в Антиохию. Бросив короткий взгляд на корчившуюся на соломе королеву, гонец быстро вышел. Рядом с хижиной журчал маленький родник, и Марчиза наполнила ведро свежей холодной водой. В небольшом каменном очаге она развела огонь. Топить можно было и навозом, но среди ее запасов нашелся узелок с древесным углем. Она набила льняной мешок соломой, пытаясь устроить Алиенору поудобнее, и, как только огонь разгорелся, заварила траву, чтобы хоть немного унять боль, хотя и понимала, что не сможет заглушить то, что будет дальше. Кровь в отошедших водах и зеленые пятна испражнений нерожденного младенца рассказывали историю надвигающейся трагедии. Она подозревала, что Тьерри де Галеран не случайно ударил Алиенору, когда они покидали Антиохию. Алиенора открыла глаза и уставилась на потемневшие от дыма стропила. В животе и меж бедер ощущалась жгучая боль, теперь постоянная и тупая. Горло саднило, как будто она вдохнула слишком много дыма или кричала до хрипоты. Она опустила руку к животу, он оказался опавшим. Ее груди налились, но их уже перевязали льняными полосами. Между бедрами была мягкая ткань. Она чувствовала себя слабой и выжатой. – Госпожа? – Марчиза склонилась над ней и прижала руку к ее лбу. – Ах, наконец-то жар спал, – сказала она. – Вам было очень плохо. Вот, выпейте еще. Алиенора потягивала прохладный горький отвар из чашки, которую Марчиза прижимала к ее губам. – Мое дитя, – сказала она. – Где мой ребенок? Его пора покормить. Она оглядела хижину. В дверном проеме висела льняная занавеска, защищавшая от посторонних глаз, но пропускавшая слабый свет. Над очагом вилась ниточка голубого дыма. Мамиля что-то помешивала в горшке, то и дело бросая взгляд на Алиенору. – Что ты с ним сделала? Покажи его мне!