Вот уже несколько недель, как Сугерий лежал в могиле. Колокола Сен-Дени отзвонили по своему любимому аббату, когда его упокоили в церкви, которую он прославлял большую часть жизни. Он умер в страхе за свою смертную душу – боялся, что слишком много времени уделял политике и мирским делам, вместо того чтобы заниматься духовными вопросами. Он умолял Бернарда Клервоского посетить его смертное ложе и помолиться за него, но Бернард, сам старый и немощный, не смог приехать и прислал ему льняной платок, который Сугерий сжимал в руках, умирая, и умолял о мессах и молитвах за свою душу. «Как странно», – подумала Алиенора. Она знала Сугерия все те годы, что была королевой Франции. Он часто мешал ей и раздражал ее. Он мог быть коварным в достижении своих целей, но от него никогда не исходило злобы к ней лично, и она его уважала. Он не позволял своему личному мнению влиять на политику. Людовик плакал, как ребенок, по своему воспитателю и наставнику. Тем не менее, когда слезы высохли, его глаза сурово блеснули. Алиенора вернулась в гостевой дом, где остановилась перед возвращением в Париж. Ей предстояло написать письма вассалам и представителям духовенства. Смерть Сугерия была концом и началом, но последнее приостановилось в тот момент, когда прозвучала последняя нота. Прошлой ночью ей приснился Пуатье; теплый, пахнущий тимьяном ветерок коснулся ее век, поднял волосы и наполнил тоской. Людовик не присоединился к ней во время молитвы, предпочитая молиться отдельно, но теперь ждал ее – на его простом темном одеянии сверкал лишь золотой крест-реликварий. Король был бледен, щеки впали, и от его вида Алиенору бросило в дрожь. Она поздоровалась с ним быстро, как только могла, и тут же отошла. Они почти не разговаривали друг с другом и не общались после рождения второй дочери, которую Алиенора назвала Алисой. Она родила ее в начале июня и вышла из заточения в конце июля. В тот день, когда Алиеноре было вновь позволено войти в церковь, она передала Алису кормилице, а в начале сентября у нее снова начались кровотечения. Людовик не приходил к ней по ночам, а она его не поощряла. Их брак был таким же мрачным и безрадостным, как это сырое февральское утро. – Я хочу поговорить с вами об аннулировании нашего брака, – сказал Людовик. Уголки его губ опустились. Алиенора подняла брови. – Я уже много раз предлагала вам это, но тщетно. – На этот раз так и будет, я в этом уверен. – Так ты сможешь жениться снова и родить сына? – Она одарила его язвительной улыбкой. – Возможно, тебе суждено иметь только дочерей, Людовик. Ты думал об этом? На его щеке заиграл мускул. – Это не так. Наш брак, что бы ни постановил папа, является кровосмесительным и грехом в глазах Бога. Мы не должны оставаться вместе. – Ты знал, что это кровосмешение, в тот день, когда женился на мне. Он покраснел. – Я не знал, даже не догадывался. – Но Сугерий знал – прекрасно знал, но тогда ничего не имело значения, кроме того, чтобы заполучить Аквитанию. Многие пары, связанные четвертой степенью родства, как мы, живут всю жизнь в браке, и у них рождаются сыновья. Кровосмешение – всего лишь удобный предлог. – Она развела руками. – Я с радостью соглашаюсь на аннулирование брака, Людовик, но, если бы ты ответил «да» на мою просьбу в Антиохии, сэкономил бы нам три года времени. Он нахмурился. – Антиохия была вызовом и оскорблением моей власти. Я был готов с тобой развестись, когда мы прибыли в Тускулу, но папа рассудил иначе. Я сделал все возможное, но, очевидно, он ошибся, и теперь мы должны расстаться. Алиенора почувствовала прилив облегчения, но во рту остался горький привкус и ощущение бесполезности. Она не хотела выходить замуж за Людовика, но когда это случилось, верила, что они смогут создать семью и блеск влечения может перерасти в нечто более глубокое. Вместо этого чужие интриги исказили и извратили их отношения, пока от них ничего не осталось. Дойти до этого момента было равносильно поражению. Но в то же время это было и освобождение. Впереди предстояли долгие месяцы переговоров, но пусть решение будет принято, и пусть кровосмешение станет главным оправданием, даже если они оба знали, что это не истинная причина. – Тогда, если ты считаешь, что сможешь убедить папу отменить его решение, действуй. – Она посмотрела на него тяжелым взглядом. – Конечно, ты больше не будешь иметь права голоса в Аквитании. И выведешь всех своих представителей и войска с моих земель. – Об этом позаботятся, – отрывисто сказал Людовик. – Однако наши дочери все еще являются твоими наследницами, и я должен соблюдать их интересы. Они останутся со мной и будут воспитываться в моем доме. Алиенора колебалась всего мгновение, а потом согласилась. Что она вообще знала о своих дочерях? Мария едва ходила, когда Алиенора уехала в заморские владения и не возвращалась во Францию три года. Алиса была младенцем. Дочери не знали ее, и она не знала их. Ее переполняло лишь чувство потери и сожаление о том, что могло бы быть. – Значит, договорились, – сказал Людовик. – Я начну действовать. С чопорным кивком он покинул гостевые покои. Алиенора смотрела на дверь, когда он закрывал ее за собой. Она оцепенела, хотя должна была чувствовать себя как орлица, вырвавшаяся на свободу. После столь долгого заточения и попыток улететь, едва не обломав крылья, она нуждалась во времени, чтобы подготовиться к полету и набраться смелости парить. Теперь она могла бы выйти за Жоффруа, но все изменилось. Она могла бы вернуться в Пуатье и почувствовать теплый ветер в волосах, но стала другой. Когда невинность уходит, образ жизни меняется навсегда. Поскольку Аквитания больше не была единым целым с Францией, ей придется вырабатывать новые стратегии и политику, чтобы выжить. Предстояло многое сделать, но сегодняшний день она посвятит раздумьям. А завтра все начнет сначала. 37 Замок Тайбур, март 1151 года Жоффруа де Ранкон посмотрел на письмо в своей руке, а затем на архиепископа Бордо. Снаружи сильный мартовский ветер гнал пушистые белые облака мимо башенного окна большой башни Тайбура с видом на реку Шаранта. День был достаточно прохладным, чтобы разжечь в очаге хороший огонь, но в воздухе витало обещание весны. – Наша герцогиня возвращается домой, – сказал Жоффруа и почувствовал, как где-то глубоко внутри его сверкнула молния. Сожаление, что ей вообще пришлось уехать. – Да, – сказал архиепископ, – но не раньше осени, и даже тогда аннулирование брака войдет в силу только в следующем году. – Она говорит, что Людовик нашел трех епископов, которые объявят аннулирование брака, – сказал Жоффруа. – Но согласится ли папа? – Я думаю, он понимает, что больше ничего не может сделать, – ответил архиепископ, – и что теперь нужно идти на уступки. Непохоже, что одна из сторон оспаривает этот вопрос или что у нее есть предыдущий супруг. Жоффруа опустил взгляд на лист пергамента и изящные слова писца, сообщавшего ему, что Людовик и Алиенора прибудут осенью, чтобы осмотреть свои земли и подвести итоги. Во время визита французские солдаты и чиновники должны были быть отозваны, и частью поручения Жоффруа было найти людей из Аквитании, чтобы занять эти должности. Алиенора прислала ему отдельную записку, написанную шифром, в которой сообщала, что ждет не дождется осени и что каждое утро она встречает с единственной надеждой – мыслями о возвращении к нему. Она написала – «в Аквитанию», но он знал, что это была лишь замена его имени. Он не хотел подводить ее, но боялся, что уже слишком поздно. Архиепископ смотрел на него проницательным взглядом. – Это будет трудное время, – сказал он. – Наша герцогиня – сильная женщина, но все же она будет одинокой и будет нуждаться в руководстве – многие попытаются этим воспользоваться. Жоффруа твердо ответил на взгляд архиепископа. – Этого не случится, если мы убережем ее. Я буду защищать ее права как герцогини, не жалея собственной жизни. – В самом деле. Вы благородный человек и поступите правильно. Жоффруа ничего не ответил, потому что не мог сказать, как много знает архиепископ и насколько он его союзник. Он подозревал, что они оба бросают реплики наугад. Когда Алиенора вернется в Аквитанию полноправной герцогиней, ей понадобятся придворные и духовные лица, чтобы давать ей советы, и было бы разумно заручиться их расположением до ее приезда. Архиепископ вздохнул. – Я очень надеялся на брак между королем Франции и нашей герцогиней, как и ее отец. Он мечтал, чтобы его дочь дала начало великой династии. Как мы могли знать, что все так обернется? – В самом деле, – сказал Жоффруа и умолк, потому что больше нечего было сказать. Он ущипнул себя за переносицу, его наполняли усталость и уныние. Он будто был исчезающим следом в пыли и вовсе не походил на человека, уверенно шагающего навстречу своей судьбе. Во дворце царила болезнь. Люди страдали от лихорадки, сопровождавшейся воспалением глаз, насморком и зудящей пятнистой сыпью. Обе дочери Алиеноры заразились, как и их кузины де Вермандуа, и детские комнаты в королевском дворце были полны больных, капризных детей. Людовик заразился лихорадкой, когда готовился к войне в Нормандии против молодого герцога Генриха и его отца Жоффруа Анжуйского. В день, когда Людовик должен был отправиться к своей армии и воссоединиться с Эсташем Булонским, который уже выступил со своим войском, он лежал в постели, потея и дрожа в бреду. Охваченный ужасными снами, в которых аббат Сугерий угрожал ему адским пламенем, страшась смерти, он послал за своим духовником и велел слугам одеть себя в рубище. Стало ясно, что он не поправится ни за день, ни даже за неделю и что боевую кампанию – удар по городу Руану – придется отложить. – Людовик решил объявить перемирие, – сказал Рауль Алиеноре и Петронилле, когда пришел узнать, как поживают дети. – Он не может вести армию в Нормандию в его состоянии, и неизвестно, как долго продлится болезнь. Петронилла отвернулась от мужа и не хотела смотреть на него, ее взгляд сверкал гневом. Она выжала тряпку и положила ее на покрасневший лоб сына. Мальчик всхлипнул и заплакал. Алиенора посмотрела на Рауля. – Как будет заключено перемирие? Он бросил раздраженный взгляд на свою жену. – Граф Анжуйский и его сын должны приехать в Париж, чтобы обсудить дела и договориться о прекращении военных действий в обмен на определенные уступки. – Какие? – Людовик признает сына Жоффруа герцогом Нормандии в обмен на отказ от территорий в Вексене, которые они удерживают. – И он думает, что они согласятся? Рауль пожал плечами. – Это будет им на руку. Король слишком болен, чтобы вести кампанию против Руана, и у него слишком много других проблем, чтобы начинать новую кампанию после выздоровления. Если он сможет заключить перемирие до следующего года и получить в придачу несколько земель, то все к лучшему. Граф Анжуйский и его сын в обмен на территории получат ценное время для решения своих собственных проблем. – Он едва заметно улыбнулся. – Я слишком старый боевой конь, чтобы огорчаться отмене военного похода. Меня устроит мирный договор. Алиенора задумалась о том, как ей лучше подготовиться к приему гостей, и подсчитала, сколько времени осталось до их прибытия. Даже если Жоффруа Анжуйский был самодовольным негодяем, он отвлечет ее от забот. Его сына она никогда не видела, хотя слышала рассказы о его непоседливости и неистовой энергии. Рауль посмотрел на детей. – Пойду и помолюсь за них, – сказал он. – Здесь я больше ничего не могу сделать. Петра… – Он хотел коснуться плеча жены, но она отстранилась. – Иди, – сказала она. – Я знаю, какими будут твои молитвы и на каком алтаре ты будешь их возносить. – О, во имя Христа, женщина, единственное, что может меня оттолкнуть, – это твои беспочвенные обвинения. С тобой невозможно разговаривать. Развернувшись, он выбежал из комнаты. Алиенора посмотрела на сестру. – Что-то не так? – Другие женщины, – сказала Петронилла, скривив губы. – С ним всегда другие женщины. Он думает, что я не замечаю, но я замечаю, и когда спрашиваю его – он все отрицает. Боже милостивый, он годится мне в деды, но никак не может остановиться. Алиенора пристально взглянула на сестру. Темные волосы Петрониллы поблекли и растрепались. Под глазами пролегли темные круги, а платье было грязным. От нее пахло немытым телом. Она была похожа на их бабушку Данжероссу. Ее страсть пылала так ярко, что сжигала ее. Она отчаянно жаждала быть желанной и любимой, а Рауль не мог поддерживать огонь. И возможно, Петронилла в какой-то степени была права. Нрав Рауля таков, что он действительно будет до самой смерти волочиться за женщинами. – Пойдем. Тебе нужно поесть и отдохнуть. Как можно рассуждать, когда ты так устала и переутомилась? Помнишь свои советы, когда мне было плохо? – Она взяла Петрониллу за руку и жестом велела нянькам заняться детьми. – Ты знаешь, что это правда, не так ли? – спросила Петронилла. – И поэтому ничего не говоришь.