* * * – Простите, не хотела вас беспокоить… Поймав взгляд Нико, я пугаюсь, что помешала его творческому вдохновению. Я не знала, что он до сих пор в мастерской. Он смотрит на часы. – Я пообедаю позже, надо подготовиться к уроку. Я отвлекся и потерял счет времени. Я подхожу ближе и разглядываю маленький участок холста, над которым он трудился все утро. – Сколько времени уйдет на завершение? Вас влечет глубина, я прямо представляю, как иду по пыльному тротуару, мимо цветочной лавки, мимо сквера. Везет тем, кто каждый день может это видеть. Он приподнимает одну бровь, но лицо остается серьезным. – Среди них состоятельный владелец магазина и одна маркиза. Она, кстати, не жалеет денег на взносы, я очень рад знакомству с ней. Они помогут финансировать расширение нашего проекта. Всех затрат это все равно не покроет, так что этим летом мне придется продать несколько небольших картин. Я понимаю, под каким давлением живет Нико. – Почему бы не продать одну из отцовских картин? Здесь столько полотен! Сеана, помнится, говорила, что после смерти отца Нико его работы сильно подорожали. Нико берет тряпку и вытирает кисть. – Те, которые он не изуродовал, остались недописанными. Теперь мне приходится полагаться на собственные ресурсы. – Он поглядывает на меня с некоторой хитростью во взгляде. – Картина в моей комнате удивительная! За нее наверняка отвалили бы уйму денег. Нико откидывает голову и делает вращательные движения, я слышу щелчки позвонков – сказываются долгие часы напряженной сосредоточенности. – Я храню ее, она о многом мне напоминает – главным образом о выбоинах на жизненном пути, в которые легко провалиться. Вижу, ему неприятно об этом говорить. Он почти на грани, может, даже раскаивается, что откровенничал со мной. Разумеется, я ценю его доверие. Самоубийство отца подкосило сына, хотя его вины в этом не было. Как ни грустно, психическое заболевание и пагубные привычки часто идут рука об руку, это бой, который многие проигрывают. Я не отвожу глаз. У меня впечатление, что он должен был произнести эти слова вслух, услышать собственный голос, говорящий их. – Я бы лучше сосредоточился, если бы мог, на том, чтобы первым делом дописать портрет у озера. Нужно поймать очертания, вплетенные в мои сны, но все еще от меня ускользающие. Не могу отделаться от мысли, что судьба послала мне новую музу, Ферн. Вы обладаете тем простым изяществом, которое мне так необходимо перенести на холст. Не согласитесь мне попозировать? Я медленно, глубоко вздыхаю. Судя по его наброску, он пишет более молодую и очень красивую женщину, причем обнаженную. Отчасти ее наготу скрывает высокая трава пышного луга рядом с рябящей водой. Меня влекут ее очертания, мне кажется, что они взывают о помощи. Нико делает это не ради денег, а ради собственного психического равновесия, потому что эта неведомая женщина не дает ему покоя. Может, она – ускользающая память о величайшей страсти его жизни? В стиле старых мастеров он гонится за своим сном; отец понял бы его. Уж не пытается ли он доказать самому себе раз и навсегда, что он на такое способен, прежде чем идти дальше? – Мне надо подумать, Нико. Простите, но так, с ходу, я не могу сказать вам «да». Он на секунду-другую закрывает глаза и кивает, давая понять, что не удивлен моим сомнениям. – Конечно. Пожалуйста, не торопитесь. Меньше всего я хочу на вас давить. Понимаю, что это непростая просьба. Но, как художник, знаю, что с вашей помощью смог бы покончить со сном, не дающим мне покоя ночь за ночью. Это как беспокойство, не проходящее до тех пор, пока дело не будет сделано. Давайте больше не обсуждать это сегодня. Днем у нас урок. Я испугалась было, что этот разговор его удручит, но он как будто остался в добром расположении духа. Приятно видеть его душевный подъем после утренних трудов. Я смотрю по сторонам. Он тем временем стягивает с себя старую, заляпанную краской майку и снимает с крючка на стене накрахмаленную хлопчатобумажную рубашку. Понимаю, что в контексте творчества тело – всего лишь форма, но мне всегда инстинктивно хочется прикрыть наготу. Не то что я стыжусь своего тела, просто в глубине души я, наверное, ханжа. Неужели я стану позировать нагой плохо знакомому мужчине, пусть даже во имя искусства? Часть меня очень этого хочет, ведь я понимаю важность просьбы, ее значение для Нико. С другой стороны, ни один мужчина, не считая Эйдена, еще не видел меня без одежды. Я сверлю глазами мускулистую спину Нико, надевающего рубашку. Он поворачивается и встречается со мной глазами. Меня не смущает его взгляд, который я могу назвать только проникновенным, понимающим. Я завидую его мастерству и жалею, что не могу запечатлеть на холсте его телесную и духовную силу. Никогда еще не встречала настолько ЖИВОГО во всех смыслах слова человека. Видеть все его глазами живописца – значит видеть совершенно другой мир. – Я проголодался, а вы? – спрашивает он подтрунивающим тоном. Не перешел ли он к заигрыванию? Мне трудно в этом разобраться, ведь я уже давно не пыталась разбираться в мужчинах, не искала в их поведении выразительных признаков. Мой муж не в счет. – Еще как! – отвечаю я, выходя вместе с ним на солнце. В гостиной к нам быстрым шагом подходит Сеана. – Нико, ночью в кузницу забралось какое-то животное и устроило там кавардак. Мы с Ди-Ди помогаем Бастьену, но у нас после обеда занятия. Он должен починить заднюю стенку, но ему нужна помощь. Нико хмурится. Я тут же вмешиваюсь: – Я могу помочь. Джон тоже присоединится, если я попрошу. Вы недосчитаетесь на своем занятии двоих, Нико. – Если вы не против, я согласен. Сеана облегченно переводит дух. – Это будет чудесно, Ферн! Я так вам благодарна! Доверяю это вам. Сама я обещала помочь Марго на кухне. Вижу, она изучает выражение лица Нико, потом переводит взгляд на меня, не скрывая любопытства. Надеюсь, у нее не возникло подозрения, что я пытаюсь ее потеснить. Чтобы убедить ее, что ей не о чем беспокоиться, я иду следом за ней на кухню и помогаю нарезать огромное блюдо салата. При этом мы болтаем о пустяках. Потом она спрашивает, как дела у меня дома, и я коротко рассказываю о звонке Ханны с сообщением о помолвке. И про то, как Эйден спасается неведомо от чего в австралийском буше. – Тяжело, когда семья так далеко, правда? У меня те же трудности. Моя мать уже одиннадцать лет не берет в рот спиртного, но я все равно волнуюсь. Детские воспоминания никогда не меркнут, и стоит зазвонить телефону, я боюсь услышать что-нибудь неприятное. Отец хворает, а удержать ее в пределах нормы способен он один. Я мало что могу, разве что слушать. Теперь я хотя бы побуду с ними. Мой двоюродный брат женится, я предвкушаю настоящий шотландский праздник. Ее готовность откровенно делиться со мной снимает мои подозрения. Я не знаю ее отношения к общению между мной и Нико. Но мне нечего скрывать. – Вообще-то, – продолжает она, наклоняясь ко мне, – я совершенно не готова. Стесняюсь своих ногтей – прополка есть прополка… – Она усмехается. – Ну, это поправимо. У меня с собой маникюрный набор и гель-лак. Можем заняться этим завтра, если вы выкроите время. – Правда? Было бы чудесно! С волосами я кое-как справлюсь. Щетка, расческа – и я готова к празднику. Спасибо, Ферн. Осталось решить, что надеть. На нас косится Марго. – Салат уже готов? Мы ускоряем работу, хихикая, как школьницы, застигнутые за баловством. – Люди проголодались, – напоминает нам Марго, как будто мы не в курсе. 13. Тяжелый труд полезен для души – Привет, Бастьен, мы с Джоном пришли помочь. Скажите, что делать. Марго передала вам коробку с ланчем. Она переживает, что вы не обедали. Я не поняла, что именно я должна вам сказать от ее имени. Кажется, осыпать вас упреками. Он пожимает плечами, испытывая, видимо, облегчение из-за того, что она не явилась к нему с упреками лично. – Спасибо, Ферн. Она дама суровая, но добрая. Так, кажется, говорят о собаках? Мы с Джоном смеемся, Бастьен берет у нас коробку и благодарит. Думаю, мы правильно его поняли: он ни в чем ее не обвиняет. – Тут непростая задачка, – говорит он и подводит нас к дыре в задней стене сарая. Само сооружение огромное, почти как ангар на аэродроме, на зиму здесь, наверное, складывали тюки сена. За перегородкой устроена столярная мастерская. – С той стороны, за стеной, овчарня. В кузницу забрела не то лиса, не то лань, овцы испугались, стали брыкаться и снесли подпорки – вот стена и рухнула. Мы заглядываем в дыру и не видим овец – наверное, их перегнали в безопасное место. Джон прохаживается вдоль задней стены и простукивает ее кулаком. – Переборки и скобы в порядке, пострадали только перемычки, – сообщает он Бастьену. – По-моему, потребуется несколько дней, чтобы что-то поправить, хотя кое-что уже не отремонтировать. Мы смотрим на стопку досок. Бастьен уже приступил к работе, но ее непочатый край. – Ничего себе! – раздается позади нас голос Тейлора. – Выход один: заменить крестовины и найти применение уцелевшим доскам. Все развалилось потому, что и так держалось на честном слове. Тейлор согласен с Джоном. Бастьен и Тейлор идут за листами кровельного железа, я остаюсь помогать Джону. Он быстро берется за дело. Мы складываем отдельно доски потолще. – Так, Ферн, сейчас я поставлю лестницу вот здесь. Вы дадите мне молоток и гвозди, и мы начнем. Его не смущает шаткость лестницы. Он показывает мне, какие доски подавать. – Так мы быстро управимся. Если они найдут восемь листов, то мы закончим еще до ужина.