– Он понимает, что значит испытывать отчаяние. Думаю, потому нас и потянуло друг к другу. Когда у тебя внутри все выжжено, исцеление требует времени. Твою боль способен понять только другой страдалец. Я больше не могу есть, во мне назревает гнев на несправедливость жизни, несовместимый с аппетитом. Я ставлю тарелку на скамейку и бросаю в траву хлеб. Стайка наблюдавших за нами птиц слетает с веток и принимается клевать крошки. Слышен только шорох листьев на теплом ветерке, птичье чириканье и стрекот цикад. Изредка раздаются удары топора по дереву и молота по металлу. Некоторое время мы проводим в молчании, любуясь рябью на поверхности озера. Иногда слышится бульканье – это рыбы ловят сидящих на воде насекомых. – Я ношу эти цацки не для красоты, а чтобы скрыть вот это, – неожиданно сообщает Келли. Вытянув правую руку, она передвигает браслеты к локтю и обнажает след от глубокого пореза на запястье. Я инстинктивно заключаю ее в объятия и прижимаю к себе, чтобы облегчить ее боль. Она единственный ребенок в семье, у нее есть только родители, которые, судя по ее рассказам, совершенно ее не понимают. Она не ждет от меня реакции и просто слепо смотрит перед собой. Понимаю, ей нужно не сочувствие, а кто-то, кто ее выслушает. Кто не станет ни осуждать, ни задавать вопросов. – В школе было ужасно. Один день хуже другого. Я была чужой. Всегда сама по себе, всегда отличалась от остальных. Со временем началась травля. Я пожаловалась маме, она отнеслась к этому серьезно, но я не захотела, чтобы она что-то предпринимала. Мне просто нужно было поделиться горем, услышать от кого-то, что со мной поступают несправедливо. Я убедила ее, что справлюсь сама и что классный руководитель в курсе дела. На хлеб в траве с криком пикирует с ветки сорока. Соблазн непреодолим, птица, наклонив голову, следит выпуклым глазом, нет ли поблизости опасности, потом хватает самый большой кусок. К сороке быстро присоединяется соплеменница. Две хулиганки распугивают серых трясогузок, ретирующихся на оливу. – «Раз – несчастье, два – удача», – тихо декламирует Келли. – Удивительно, что ты знаешь старую считалку, – бормочу я. – Ее все время твердит моя бабушка. Я по ней скучаю. Эта мамина мама, конечно. Мать отца прямо как он. Я нехотя меняю позу, не желая сбивать ее с мысли, – просто затекла левая нога. Впервые с начала нашей трапезы она смотрит на меня, потом снова переводит взгляд на сорок. От ее взгляда меня пробирает дрожь: в нем полная изолированность, полное отчаяние. – Но становилось все хуже, я уже не могла скрывать синяки и ссадины, вмешался отец: побежал в школу, закатил скандал. Казалось бы, так и надо. Но дома он дал понять, что виновата, по его мнению, я сама: все бы мне ото всех отличаться, все бы доказывать свое… По этому поводу родители, конечно, поцапались и все перевели на себя, забыв про школьных хулиганов. И вот настал день, когда я решила: с меня хватит! Идеальное решение было под рукой, но я снова все испортила. В выбранный мной день мать примчалась с работы домой – забыла какие-то важные бумаги. Она юрист. Не думаю, что она когда-нибудь меня простит. Она возится с разорившимися, отчаявшимися людьми, и то, что у нее отчаявшаяся дочь, наводит ее на мысль, что она потерпела поражение как мать. Глупость, конечно, но Тейлор все знает. Я хотела, чтобы вы тоже узнали. Мне важно ваше мнение. Я ошеломлена такой откровенностью, но знаю, что последнее, что сейчас нужно Келли, – это банальное сочувствие. – Ты потрясающе сильная, Келли. Ты – сильная женщина, побывавшая в аду и вырвавшаяся оттуда. Раз ты это пережила, то переживешь и все остальное. Полагаю, сейчас твоя проблема в том, как быть дальше? Она опускает голову и смотрит вниз, возя ногами в траве. – Так и есть. Я не могу торчать здесь вечно, как бы мне ни хотелось. Это сказано звонким голосом, и я испытываю огромное облегчение. Я нашла правильные слова в правильный момент. Неважно, случайность это или верный выбор, главное – улыбка на ее лице и бодрый голосок. – Меня таскают по психологам и по докторам, но у меня нет депрессии, Ферн. Я стыжусь того, что натворила, но понимаю, что достигла в тот момент крайней точки. Бегство сюда должно было доказать мне самой, что я могу иметь дело с чужими людьми и не казаться им чудной. Здесь меня поддержали вы с Патрицией, потом Тейлор. Нико тоже молодец. Я говорила с ним всего два раза, но стоило сказать, что я хочу побыть здесь еще, как он пообещал потолковать с моими родителями. Я всю жизнь мучаюсь из-за осуждения родителей, считающих, что я никуда не гожусь, а здесь я на свободе, здесь я летаю на крыльях! Одна бабушка считала, что я никогда не сделаю ничего плохого. Вот кто меня баловал! – Теперь твое будущее – чистый лист. Восхитительно! – Мой энтузиазм непритворен, я действительно считаю, что пути назад для нее нет, опасность миновала. Следующие шаги станут решающими для ее исцеления. – Да. Но после разговора с Тейлором я не стану торопиться. Проведу здесь еще пару недель, если уговорю родителей. Тейлор тоже одиночка, мне хочется его расшевелить. Как вы, Ферн, расшевелили меня. – Я не психотерапевт, Келли. Просто у меня есть младшая сестра, она всего на год старше тебя. Мир порой бывает страшным. Иногда мы не знаем, как нам поступить. Жизнь состоит из испытаний и ошибок, она – болезненный процесс. Но каждому нужен кто-то, с кем можно всем поделиться, тем более если этот кто-то пережил примерно то же, что и мы. – Повезло вашей сестре! Надеюсь, она ценит вас. Можно мне будет взглянуть на вашу картину? Знаю, вы только-только ее начали, но все равно, можно? В этот необыкновенный день я склонна всем отвечать утвердительно. Это место – природный источник духовного здоровья. Я это не вполне понимаю, в отличие от Келли, не говоря о Нико и Сеане. Мой год здесь пройдет не зря. Сегодня Келли продемонстрировала мне, что у меня есть два достоинства, которые я раньше не очень ценила. Первое – умение слушать, второе – естественный инстинкт, позволяющий мне ободрять людей и вселять в них оптимизм. Потому, наверное, я и пошла работать в кадровую службу. Сложность человеческой натуры не составляет для меня тайны, как и важность коммуникации – способа устранять постоянно возникающие проблемы. Мне бы еще решить проблему Эйдена… В нашем случае коммуникация все только ухудшает. * * * – Как провели день? – спрашиваю я Нико, подавая ему чашку кофе. Он благодарно берет ее и ставит на стол рядом со своей «зеленой» картиной – садом с буйством листвы. – И так, и сяк. Получил кое-какие неприятные известия, а с другой стороны, нашел, надеюсь, подходящего человека. – Поздравляю с последней, хорошей половиной. Прежде чем вы опять возьметесь за кисть, я хочу задать вам вопрос, который может нарушить ваши планы. Он выжидающе смотрит на меня: – Проблемы? – Не совсем. Я о Келли. Он щурится: – Я должен напрячься? – Нет. С Тейлором все в порядке. Вы были правы. Я не знала о его беде. Он поделился ею с Келли. Их сближает пережитое, а не взбалмошная, мимолетная страсть. Но у Келли искания, ей нужно встать на ноги. Дома у нее, судя по всему, сущее поле боя. Знаю, она еще очень молода, но она уже понимает, до чего трудно выживать, когда из головы не выходят мысли том, что пора опустить руки. Я несу бессмыслицу? Он пожимает плечами: – Давайте дальше. – Ей бы помогло, если бы она могла остаться здесь на какой-то должности. Знаю, вы задумали превратить комнату ремесел и рукоделия в гимнастический зал и центр медитации. Согласна, сейчас эта площадь простаивает. Я смотрела сегодня презентацию Ди-Ди; она будет вас просить позволить мне помогать ей на следующей неделе. Думаю, от этого был бы прок, главное, найти альтернативное место. Каждый может подобрать себе что-то по душе, а занятие превратится в коллективное, если вовлекать не только самых умелых. В тяжелых ситуациях помогает оригами. Мы с Келли действительно увлеклись этим занятием, хихикая как школьницы. Но из этого не следует, что оно не сплачивает – очень даже сплачивает. Келли вполне могла бы вести такие занятия. И еще: раз Тейлор нашел общий язык с ней, почему бы ему не заняться музыкой с другими гостями? Нико балансирует на краю табурета, выставив вперед одну ногу, и не сводит взгляда с моего лица. – При одном условии: вы будете за ней приглядывать. Ди-Ди слишком загружена, я знаю, как ей трудно. Предлагаю вам с Келли объединить усилия на следующей неделе. Посмотрим, что из этого выйдет. Я готова броситься ему на шею, но ограничиваюсь тем, что спокойно приподнимаю одну бровь и киваю в знак согласия. – Вот и договорились. Не возражаете, если теперь я вернусь к работе? – спрашивает он мою спину, потому что я отвернулась, чтобы снять покрывало со своего холста. – Конечно. Я займусь тем же самым. Ему не дает ответить проснувшийся телефон. Я оглядываюсь и вижу, как он проверяет, кто звонит, потом подносит телефон к уху и удалятся к себе в чулан. Я не любительница подслушивать, просто стараюсь не шуметь. Он говорит по-испански, совсем другим тоном, чем со мной: чувственно, почти в поэтическом ключе, и при этом весело. Я сильно удивлена. Мне нужна чистая тряпка, поэтому я на цыпочках подхожу к двери. Нико опирается о стеллаж, стоя спиной ко мне, но я готова поклясться, что он, говоря, улыбается. Разговор приближается к концу. – Eres demasiado amable, mi bella Marquesa. Про «красавицу маркизу» мне более-менее понятно. Amable – добрая? Судя по его тону, он услышал добрую весть. Он воркует, как будто соблазняет, неожиданно интимным, сексуальным голосом. Я пячусь от двери, не спуская с нее глаз. Наткнувшись на свой мольберт, я хватаю кисть и принимаюсь возить ею по одной из красок на своей палитре. У меня за спиной раздаются его шаги. Он молча принимается за работу. Мы оба трудимся до полуночи и даже после. В конце концов у меня устают глаза, и я начинаю прибирать свое рабочее место. Сделанное за вечер меня устраивает. При взгляде вблизи мало что понятно, но с расстояния одного фута становится ясно, что изображены розы на спутанных стеблях, ползущих по деревянной решетке на кирпичной стене. Фотография – не более чем бумажка, тогда как мой холст начинает оживать. Ему присуще своеобразие, форма, глубина, а главное, чувство, и все это я сумела передать без всякого сознательного усилия. – Нико? Он, хмурясь, ждет, что я скажу. – Сможете показать мне завтра вечером, как делать этот отблеск на кончиках лепестков? Ну, когда на них падают солнечные лучи? Цвета меня устраивают, думаю, я ухватила бархатистость. Но уверена, что вам подвластна особая техника: без вас мне не смягчить титановые белила, лучше даже не пытаться, чтобы не свихнуться. – Ученица еще не готова отказаться от учителя! – смеется он. – Я рад, а то уже начал чувствовать себя лишним. – Наверное, он устал ничуть не меньше меня, но ему помогает хорошее настроение. – Может, вам пора отдохнуть? – Пора. Наверное, сейчас тоже закончу. День выдался утомительный, но удачный, щедрый на результаты и добрые вести. Моей благодетельнице понравились фотографии картины. Завтра на мой счет будет сделан большой перевод. Я не могу скрыть улыбку. – Чудесная новость, Нико! Вы так старались! Когда вы сможете отправить картину заказчице? Поздравляю с такой быстрой оплатой! – Да, повезло так повезло. Отправлю через неделю-другую, чем скорее, тем лучше. В такую погоду краска быстро сохнет, но все равно лучше не рисковать. Мы хорошо знаем друг друга – я бы даже сказал, очень хорошо. Маркиза действительно очень добра, но при этом она опытная бизнес-леди. Если все пойдет хорошо, то моя работа будет дорожать, так что с ее стороны это выгодное капиталовложение. Но есть и неважная новость: грузовик дышит на ладан. Эти расходы я не предусмотрел в бюджете – понадеялся на авось, закрыл глаза на неизбежное. – Это не должно портить радость от продажи картины, Нико. Ваша мать гордилась бы вашими достижениями и вашей нынешней работой здесь. Он пожимает плечами. – Будем надеяться, что я все успею. – С этими словами он берет кисть, наклоняет голову и принимается легкими мазками подправлять листья на своем холсте. С того места, где я стою, при свете люстры кажется, что листья трепещут. Я догадываюсь, что наблюдаю за работой гения, охваченного вдохновением. От этой мысли я перестаю дышать. В этой жизни существуют страсть и жажда творчества. Страсть мимолетна, сексуальна, мелка. Жажда творчества всепоглощающа, влияет на каждое ваше слово, жест, мысль. Вот чего я не понимала, не могла ухватить, пока не встретила Нико. Я ухожу как можно тише и затворяю за собой дверь. Сердце отчаянно колотится. Ком у меня в животе в этот раз не мучает, а приносит наслаждение. Нико что-то разбудил во мне. Остается надеяться, что это всего лишь спавшее раньше желание творить, а не нечто иное. Больше всего мне бы хотелось изобразить его в разгар работы. Я воображаю, как движется по холсту кисть, как мой набросок обретает жизнь, превращается в трепещущее пламя, а я сама – в пропащего мотылька, ослепленного его сиянием.