Я стараюсь не реагировать на полный значения взгляд Изабель и отвечаю всего лишь вежливым кивком. 29. Чувство облегчения Немного погодя Нико вспоминает о своей гостье. Я пересаживаюсь. Вскоре появляется Келли, очень довольная собой. – У меня новости, – тихо сообщает она и указывает кивком в сторону кухни. Потом распахивает дверь и озирается, чтобы убедиться, что нас никто не слышит. – Я говорила с Пирсом и Сеаной. «Пристанище» оплатит мне кое-какие курсы. Первые – кристаллотерапия, по интернету. Если я получу диплом, то меня отправят в Вимре, на побережье, на первый модуль подготовки по «рейки». Здорово, да? Вижу, она в восторге. Не могу не думать о том, поставила ли она в известность родителей. При всем своем беспокойстве за дочь они так и не соизволили взглянуть собственными глазами на обстановку, в которой та находится. Но в любом случае, она здесь счастлива. – Чудесная новость, Келли, ты это заслужила. Страшно за тебя рада! – Я обнимаю ее, она приплясывает на месте. – Тейлор тоже так считает. Когда мы закроемся на три недели в следующее Рождество, он поедет домой. Он попросил меня поехать с ним, я согласилась. Девять месяцев – немалый срок, но у меня в отношении этой пары хорошее чувство. Возраст – не более чем цифра. В их конкретном случае их сравнял тяжелый жизненный опыт. Она вдруг хохочет, не сумев сдержать возбуждение: – Когда я сообщу родителям, они с ума сойдут. Ну и ладно. Мое будущее здесь, Ферн, теперь я это знаю. Тут в двери появляется голова Тейлора, он адресует мне улыбку: – Привет, Ферн! Келли, я подумал, может, нам взять гитары и побренчать? Она строит виноватую гримасу: – Ой, я совсем забыла, прости! Еще поболтаем, Ферн! – Келли вылетает в дверь, оставив меня радоваться за нее в одиночестве. Чудесно наблюдать, как она расцветает, обретает уверенность в себе, веру в свои силы. Когда с хорошими людьми происходят хорошие события, на сердце становится тепло-тепло. У Пирса все получается, и я только сейчас начинаю понимать, зачем Нико пригласил его в команду. Нико ценит возможность поработать в мастерской, но нельзя запираться от людей. Изоляция – наихудший его страх: чувствую, он усматривает в этом общее со своим отцом, некое сползание в саморазрушительное состояние, которое, как ни печально, часто сопровождает крупные таланты. Творческий темперамент заставляет художника чувствовать все преувеличенно. Это может не проявляться в поступках, но я часто улавливаю это в его взгляде. Он долго не расстается с воспоминаниями, старыми обидами; наряду с колоссальной силой и твердой волей ему присуща душевная хрупкость. Она залегает близко к поверхности, никогда не покидает его и грозит утянуть на дно. Таковы противоположные стороны человека, так старающегося сохранить равновесие. Я возвращаюсь в гостиную и ищу его, но напрасно. Изабель тоже не видать. Мне не до праздной болтовни, поэтому я прощаюсь со всеми и поднимаюсь в мастерскую. Там темно, я зажигаю свет и улыбаюсь. Люблю эту комнату. Сменив свитер на растянутую майку, я разглядываю ее. Каждое пятно на ней – как орден почета. Я не показала Изабель холсты, которые никогда не увидят дневного счета. Свернутые в трубки, они ждут в глубине шкафа, чтобы я забрала их домой как важные напоминания об этом путешествии. О днях отчаяния, о терпеливых наставлениях Нико, удерживавших меня от падения в ямы ученичества. С одной стороны, это мои сокровища, этапы моего пути, а с другой – они напоминают, что совершенству нет предела. Здесь, в мастерской, я поняла, что живопись всегда была моим предназначением, и стала подписывать свои холсты. * * * Нико входит, когда я уже принимаюсь за уборку. На часах полвторого ночи: я потрудилась на славу. Я смотрю на него, гадая, где он пропадал. Вид у него не усталый, а даже энергичный. – Изабель ушла спать. Она уезжает рано утром. – Почему-то у него виноватый тон. – Уже не будете работать? – спрашиваю я. – Нет, просто увидел свет и зашел проверить, как ваши дела. Я смотрю на кисть, которую вытираю тряпкой, и избегаю его взгляда. – Лучше все ей расскажите, Нико. Она пытается помочь вам подняться на следующий уровень, но встречает ваше сопротивление. Ее преданность вам входит в конфликт с ее деловой жилкой. Если продолжите держать ее в неведении, толку не будет. Ваш долг – открыть ей карты. Я поднимаю на него глаза и вижу, что он повесил голову. – Знаю, вы правы. Я столько лет жил в страхе, что теперь не могу от него избавиться. Я еще не готов все ей рассказать, но все-таки подумаю об этом в поездке в Севилью этим летом. Иногда он бывает таким упрямым! – Нико, она еще здесь, это нужно сделать лицом к лицу. Нельзя ждать еще три-четыре месяца. За это время много чего может произойти, Изабель будет для вас стараться, выстраивать вашу репутацию, пропагандировать ваше имя. Она пускает в ход все, что можно, а вы в ответ должны сообщить ей правду. Когда она все поймет… У него вспыхивают глаза. – Никто не понимает! Я тяжело работал на отца Изабель в их хозяйстве, так я зарабатывал на необходимое мне для занятий живописью. Я помогал их садовнику: осенью греб листья, летом обрывал отцветшие цветы. Она знала о моем отце много нехорошего; на счастье, моя мать завоевала всеобщую любовь и уважение своей добротой и справедливостью. Но даже она стала отшельницей, перестала приглашать в наш дом гостей. Этот шаг пока для меня невозможен, Ферн. Оставьте пока что эту тему. Мы стоим лицом к лицу, и я понимаю, что переступила черту и вызвала его гнев. – Знаю, вы не хотите этого слышать, Нико. Но, умоляю, пересмотрите ваше решение! Воздух очистится, Изабель сильнее поверит в вас, вы только выиграете. Дело не только в том, чтобы выставить ваши картины, не понимаю, как вы этого не видите? У него каменное лицо. – Я поселился здесь, чтобы сбежать от всего этого. Наверное, я не готов платить такую цену. – Это сказано ледяным, предостерегающим тоном. – Значит, я в вас ошибалась. Неужели Изабель тоже в вас ошибается? – Я заканчиваю возиться с кистями. – Не пойму, то ли вы обидчивы, то ли высокомерны. То и другое неоправданно и неуместно. Очень многие художники все отдали бы ради возможности, которую вы так необдуманно отвергаете. – Думаете, это так легко? Вы очень многого не знаете. Изабель носит обручальное кольцо, хотя ее мужа уже пять лет нет в живых. Он превратил ее из сердечной девушки в хладнокровную бизнес-леди. Если я все ей расскажу, она от меня отвернется, и это погубит мою карьеру. Даже малейший слух о каком-либо участии в изготовлении подделок приводит в мире искусства к навсегда захлопнутым дверям – и для нее, и для меня. Я смотрю на него в ужасе: – Изабель в вас влюблена, Нико. Неужели вы не читаете этого в ее взгляде? В ее готовности всем пренебречь и поддержать вас, не слушая голоса собственного разума? Вы совершаете ошибку, скрывая от нее правду. Это несправедливо, Нико. – Несправедливо? – Он отворачивается и, качая головой, идет к двери. – Вы совершенно не понимаете смысл этого слова, Ферн, уж поверьте. 30. Слова, вода и мудрость Вина. Четыре безобидные буквы, сложившись вместе, способны разрушать надежды, мечты, отношения, даже жизни. Нико ощущает вину за то, что не справляется со своими демонами. Я – за то, что он мне небезразличен. Впрочем, здесь к нему все небезразличны. Служит ли вина высшей цели? Может быть, ее назначение – остановить нас, заставить подумать перед пересечением воображаемой черты? Вдруг вина – внутренняя система тревоги, которую одни сознательно отключают, а другие благодаря ей вовремя останавливаются? Возможно, это паранойя, но мне кажется, что сейчас все вокруг меня уперлись в ту же самую проблему. Келли, судя по всему, все ближе к тому, чтобы надолго связать свое будущее с Тейлором и с Францией. Но бегут дни, а она тянет и тянет со звонком домой. На этой неделе мое общение с семьей красноречиво отсутствует – опять. Я не могу представить, что сейчас с ними происходит. Конечно, когда они звонят, все звучит хорошо, это-то и подозрительно. Люди думают, что уберегают вас от тревоги, но получается, что они меня избегают, как же тут не тревожиться? У меня не получается выбросить это из головы. Пора звонить Джорджии. – Привет, соседка, помнишь меня? – Ферн! Как ты там? – радостно кричит она. Я убираю телефон от уха, чтобы не оглохнуть, и включаю громкую связь. – Прости, что я пропала. У Стива опоясывающий лишай, это страшные боли… Я невольно улыбаюсь. Сострадание – несильная сторона Джорджии. – Да, я слышала, что это ужасная дрянь. – Да уж… Пожалей меня, у меня выдалась кошмарная ночь. Но я так рада тебя слышать! Ты даже не представляешь, как тебя здесь недостает. – Я слышу в этих ее словах потайной смысл и еще сильнее волнуюсь. – Я тоже по всем соскучилась. Думала, позвоню и услышу, что все в полном порядке… Сама понимаешь, что я имею в виду: все заняты и так далее. Со связью проблемы: то сигнал плохой, то время неудачное. Я так многого не знаю! Дом-то хоть еще стоит? – Я выдавливаю смешок. Она секунду-другую колеблется, потом я слышу ее неестественно бодрый голос: – Конечно, куда он денется. Тебе не о чем беспокоиться. Все мы считаем себя незаменимыми, но без нас вполне обходятся. Ну, когда надо. Странно как-то…