Мы были уже в космосе. Нет, до Лунного кольца еще далеко, наверное, на этой высоте летают старые мертвые спутники. Но вокруг уже развернулась черная бездна космоса, звезды, а под ногами – бело-голубой шар. Ладно, не шар, не настолько высоко мы взлетели. Полушарие. И, кажется, мы остановились. Застыли в воздушном пузыре над планетой. – Это роды! – воскликнул Андрей. – Твой Высший ворочается, стучится, у тебя схватки и потуги, ты пытаешься осознать, что именно ты понял. Головка у этого ребенка слишком большая, тебе… – Андрей, хватит гинекологии! – Хорошо, хорошо! Но ты должен разобраться в себе, должен понять смысл своего Высшего! Тогда он заговорит, тогда ты сможешь с ним общаться, понимаешь? – Но я не хочу убивать Высшего Миланы! – Может, и не придется? – без особой уверенности отозвался Андрей. – Но надо понять! Я только не знаю, чем могу помочь? Я всего лишь читаю стихи! – Так читайте! Наверное, это был самый странный поэтический вечер во всей человеческой истории. – У меня все из головы вылетело… – жалобно сказал Андрей. – Максим, тебе не кажется, что становится жарко? Я кивнул. Да, становилось. – У нас не очень много времени, Андрей. Прочтите хоть что-нибудь. Хоть Агнию Барто! Глава пятая Вот представьте: вы немолодой человек, который обнаружил, что некоторые из его предков до сих пор живы, существуя в ином измерении как множественная личность со сверхсилами и неведомыми людям целями. Ну и вас они в себя включили в качестве великой милости, а потом даже выпустили, когда вы взвыли от такого подарка, оставив то ли случайно, то ли намеренно память, голоса в голове и железное здоровье. Здоровьем вы пользуетесь вовсю, много лет пребывая в постоянном состоянии опьянения, а голоса заглушаете, шатаясь по Москве и читая наизусть стихи памятникам поэтов. Вы немножко помните, каково на самом деле мироздание, и от этой памяти вам хочется напиться до полусмерти – вы знаете, что среди людей живут монстры и полубоги, а иногда и настоящие боги (хоть и с маленькой буквы) способны возникнуть. Доктора участливо выслушивают вас, ставят диагноз, с которым вы не спорите, и выписывают таблетки, которые вы не пьете. Вас устраивает такое существование. Но вот один из таких настоящих богов, пусть даже новорожденный и странный, хватает вас и возносит над Землей в космос. И требует почитать стихи. Агнию Барто. Пожалуй, тут и здоровый человек с ума сойдет. – Барто? – воскликнул Андрей. – Агнию Львовну? Про резиновую Зину или про зайку под дождем – устроит? Взгляд у него стал каким-то совсем несчастным. Может, он не любит детских стихов? – Да не знаю! – ответил я. – Пушкина! Маршака! Этого… Рабиндраната Тагора! – Зачем? – переходя на взвизг, спросил Андрей. Задергался, словно пытался в воздухе отбежать от меня. – Кстати, ты любишь Тхакура? – Не люблю! Не знаю, откуда имя выскочило! Но каждый раз, когда вы мне читаете стихи, я словно что-то новое понимаю. Андрей вскинул руку и замахал ею, призывая меня остановиться. Наморщил лоб. Пробормотал, будто вспоминая: – О, всеединство разума, духа и бренной плоти! Тайна жизни, которая в вечном круговороте…[13] Он уставился на меня. Чтение стихов явно приводило его в чувство. Потом медленно покачал головой: – Нет, нет, дорогой мой друг! Тебе уже не помогут чужие стихи. Может быть, они были важны раньше, пока искал дорогу… но теперь ты должен осознать себя сам. Понимаешь? С неожиданной силой он схватил меня за плечи, выронив при этом свой разноцветный галстук, и тот стремительно унесся вниз. – Ничего я больше не могу тебе сказать, ничего не могу дать, я сломаю твой смысл, понимаешь? – выкрикнул он. Его глаза сверкнули, и я вдруг растерянно осознал, что этот смешной нелепый человечек был взят Прежним в свою личность вовсе не по родственным связям – плевать Прежним на отцов и детей, и не смеху ради – плоховато у них с чувством юмора. Каким бы мирным литературоведом он ни был в прошлой жизни, но человеком был очень неоднозначным. – Ты не должен был вообще ввязываться во все это, но раз уж влез, то сам исправляй! Только ты сможешь! Словно для убедительности он еще несколько раз потряс меня. Так, что у меня что-то в шее хрустнуло, у обычного человека точно бы позвонок сломался. А потом, отпустив, растерянно посмотрел на свои ладони. – Хорошо, – сказал я. – Хорошо, только вы меня больше не трясите так, ладно? – Простите… простите, Максим… Супермакс… – Мы опускаемся, – сказал я. Тучи были уже где-то совсем близко, а горизонт выпрямился. Что же это получается, Высшему хватило эмоциональных слов Андрея, чтобы перестать выпрашивать помощь? Или он получил что-то, чего я сам еще не понял? – Не знаю, что на меня нашло… – извиняясь, произнес Андрей. – Максим, я прошу меня простить, накатило… Я хотел было сказать, что на меня так накатывало, когда в меня вселялся Высший. Но не стал. Хватит с него волнений. – Ничего страшного! – воскликнул я, когда мы нырнули в мокрый серый ком облаков. – Вы правы, мне надо думать самому, а не искать подсказок! Кажется, Андрей успокоился. – Галстук я уронил, – вздохнул он. – Сгорит в плотных слоях атмосферы… Как мне к Жене-то идти, без галстука? – Он у вас на шее, – сказал я. – Очень хорошо завязан, кстати. Андрей скосил вниз глаза, приподнял разноцветную ленту, хмыкнул. – Да… а еще пятно от портвейна исчезло… хотя и незаметное было, но очень любезно с вашей стороны… благодарю, Супермакс… У меня были очень серьезные сомнения в том, что мой Высший хоть как-то был к этому причастен. Но спорить я не стал. Мы вынырнули из облака и плавно опустились на то же самое место, откуда нас выдернули к звездам. Так плавно, что я не сразу осознал, что под ногами уже твердая земля. – Как хорошо, как хорошо-то! – воскликнул Андрей. Рухнул на колени и стал целовать землю. Не картинно, а искренне, словно космонавт, вернувшийся после года на орбите, или моряк, выброшенный штормом на берег. Я все-таки отвел взгляд – и обнаружил стоящую метрах в десяти пожилую женщину, оторопело глядящую на нас. Ну точно – наблюдала спуск из поднебесья. Уж не знаю, что меня дернуло, но я развел руками и негромко сказал: – На минуточку, проведать… Женщина часто-часто закивала, потом развернулась и пошла в сторону, все ускоряя шаг. Ну все, породил кладбищенскую легенду. Андрей встал, отряхнул с колен мусор, спросил: – Я могу идти? Что бы там ни мелькало на миг в его глазах – явление Высшего или отголосок Прежнего, частью которого он недавно был, оно уже ушло. – Идите, – сказал я ласково. – Женя ждет, уверен. А как тут к электричке пройти? Я чувствовал, что доступные мне чудеса на время кончились. Высший во мне не исчез, но словно бы притих. – А тут рядышком! – обрадовался Андрей. – Вот, по тропинке, туда, там храм увидишь, а дальше уже подскажут… Когда я уходил через кладбище, под тихий шелест дождя, то один раз обернулся. Андрей пил из фляжки, запрокинув голову. Угробит он себя все-таки. То, что под легким, но непрерывным дождем на меня не упала ни одна капля, я понял, только дождавшись электрички и войдя в вагон. Я оставался неприлично сухим. Надеюсь, заметившие решили, что у плаща был капюшон или я накрывался зонтом, – люди вообще очень невнимательны. На возникший у меня под ногами пятигранный орик тоже никто внимания не обратил. Шикарный орик, между прочим, яркий и чистый. Я наступил на него и аккуратно раздавил. Трясясь в полупустом вагоне, глядя на пригороды – все больше домов, заброшенных восемь лет назад, вновь были заселены, светились окна, во дворах играли дети, – я думал о том, что никогда не верил в чудеса. Может, это отец так повлиял, он всегда говорил, что нельзя надеяться на удачу, на выигрыш в лотерею, на легкий билет на экзамене. Я и не надеялся. Был уверен, что займу хороший пост где-нибудь во власти, но пахать до него буду лет тридцать, а не выскочу шальной кометой на небе. Пусть девчонки мечтают выйти замуж за принца и вскоре стать королевой. И гением я себя не считал. Учился на пятерки, но без легкости. Читать разве что любил, но всякую развлекательную литературу, Толстого и Достоевского можно и в пересказе пролистать. Занимался спортом, качался, но тоже без мечтаний об олимпийских медалях и всемирной славе.