Павел Груздев умер от рака легких в тридцать пять лет. Он уже успел пройти часть пути блистательного ученого с большим будущим… И вот сейчас, впервые в их супружеской жизни, Нина Петровна не просто не находит нужных слов — все, что она говорит, Николай воспринимает как оформление поступка, который враждебен их существованию в принципе. И это для нее катастрофа. Она просто не решается сказать ему главное: все, что она пытается придумать и сделать, — ради него. Ради его здоровья, покоя, жизни. Ей ничего не нужно, кроме двух чашек чая за день и нескольких кусочков хлеба с домашним вареньем. А Коле необходима операция на глазах, хорошее питание, дорогие лекарства. У него диабет, одна нога стала почти багровой: может быть гангрена, понадобится ампутация. И чтобы сохранить какое-то не мучительное качество жизни, нужны совсем не те деньги, которые у них сейчас есть от сдачи в аренду квартиры. — Коля, посмотри на меня, ты за целый день не сказал ни слова, ты не хочешь даже повернуться ко мне, — Нина Петровна встала рядом с мужем. — Это невозможно, ты меня не слушаешь, а я даже не знаю, что ты думаешь. Просто вижу, что я для тебя чуть ли не враг. Я думаю о нас, о том, что мы можем теперь только сами о себе позаботиться. Многие так поступают. — Нина, — муж посмотрел на нее измученным взглядом, — перечислять достоинства того рая, который ты для нас нашла, больше не нужно. Я все понял и проанализировал. Эту бумагу с печатями, на которой нарисована действительно большая сумма так называемой ежемесячной ренты вместо нашей квартиры и даже собственности на эту крошечную дачу, — ее в наше время может изготовить любой мошенник. Ты понимаешь, о какой зависимости идет речь? Ты ничего не знаешь об этой Диане кроме того, что она сама тебе наплела. А ее риелтор и, как он себя называет, юрист Семен — типичный бандит. — Я в шоке от того, как ужасно ты думаешь о людях. Диана — прелестная девушка, Семен — обычный трудяга, они, как все, пытаются зарабатывать. Но в отличие от многих хотят при этом и другим помогать. Таким одиноким людям, как мы. И потом, если мы согласимся, то подписывать все будем у нотариуса. Какой толк нам от нашей квартиры на Тверской, если мне не на что купить тебе лекарства? Я стараюсь откладывать часть денег, которые привозит Диана за квартиру, на больницу, операцию, восстановление. Но без продажи квартиры мы просто не справимся. Да и здесь нельзя жить круглый год. Скоро наступят морозы. Диана сказала, что мы можем жить в своей квартире, когда захотим. Она просто записана будет на нее. — Боже, какой кошмар, — выдохнул Николай Васильевич. — Диана сказала, что мы можем жить в своей квартире. Ты себя слышишь, Нина?! Марина ночью прочитала все, что нашла, о профессоре Николае Васильевиче Груздеве. Тяжелая биография. Родители — ученые, репрессированы в тридцать седьмом. Подробности смерти и место захоронения неизвестны. Сам Николай Груздев был отправлен в ГУЛАГ в шестнадцать лет, в пятидесятом, за «участие в заговоре против власти». К счастью, наступил пятьдесят второй… Десять лет назад умер единственный сын Груздева, перспективный ученый. Марина нашла снимок Павла Груздева на международном экономическом форуме. Да, это его портрет на стене квартиры, в которой живет Диана. По адресу этой квартиры зарегистрированы два собственника — сам профессор и его жена Нина Петровна. А Диана открыто называет эту квартиру своей. Значит, снимает. Пока. Она — человек с планами. Утром Марина позвонила знакомой, она работала в «Жилищнике». — Катя, не окажешь одну услугу? Мне очень нужен один старый ученый, у него квартира в Москве, по такому адресу… Но он с женой, видимо, живет на даче, в квартире никого нет. А мне дали только адрес, без мобильного телефона. Домашний я узнала по справке, но он, кажется, отключен, раз никто не живет. Это проблема — узнать, какая еще на них собственность? Наверняка это и есть адрес дачи. Николай Васильевич Груздев. Только у него и есть та работа, которую я ищу. — Без проблем. Перезвоню, как узнаю. Через пятнадцать минут Марина записывала адрес дачи Груздевых в Немчиновке. …Диана и Семен курили в саду под яблоней. — Мне кажется, ты ведешь себя как полный козел, — раздраженно говорила Диана. — Ты хоть понял, что это не обычные маразматики, что это вообще не маразматики, он, к примеру, наоборот, ученый, чуть ли не известный. Ты мог лучше подготовиться? И если он сомневается в твоих бумагах и печатях, то надо было ехать к нотариусу. Мы же в Люберцах ездили к какому-то твоему нотариусу, помню, сколько я ему отстегнула. Чуть ли не больше, чем тебе. — Как партнер ты невыносима, — меланхолично произнес Семен. — Так всегда. Вместо того, чтобы решать проблемы, ты проедаешь мне мозг. Да у меня этих нотариусов на любой вкус. Но ты представь себе: мы их привозим в контору, нашу, заметь, контору, то есть она уязвима. Это во всех случаях арендованное помещение в жилом доме. И вдруг старик начинает вопить, скандалить, хватать телефон… Ты такое палево себе представляешь, мадам Гуськова из Хренакова со штампом фиктивного брака? А у меня вообще условный срок. Попался — сел. — Ладно, поняла. Значит, главное, чтобы сейчас поставили подписи, потом мы с ними разберемся. Приступаем к плану Б. Я завариваю чай, ты рассказываешь истории за жизнь, надо, чтобы выпили, желательно весь стакан. Пирожные у меня есть. — Слушай, ты дозу нормально рассчитала? Старик совсем плох. Мне трупы сейчас не нужны. — Так именно сейчас они и мне не нужны. Для начала все должно быть, как полагается, пусть едет любая проверка соцзащиты. Заметь, этим спиногрызам я не собираюсь платить, как в прошлый раз. Они никому не нужны. — Так ты у нас крутая стала. Круче только яйца. Ладно, пошли. Байки есть у меня, заваривай свой чай. Марина открыла незапертую дверь одноэтажной избушки на самом краю поселка. Сразу оказалась в просторной кухне с добела намытым деревянным полом. Диана и Семен стояли у стола с озадаченными физиономиями. А Нина Петровна склонилась над креслом мужа. Пыталась влить ему в рот сердечные капли, растирала грудь, искала пульс. Затем она бросилась к подоконнику, на котором лежал мобильный телефон. Успела дрожащими руками набрать одну цифру, как Диана вырвала его из рук: — Ты кому звонить собралась? Он просто переел пирожных, а нас заметут как отравителей за то, что я собираюсь жизнь положить, чтобы вас содержать? Есть еще лекарства, вливай в него. Все пройдет, я знаю. — Диана, оставь в покое Нину Петровну. Нина Петровна, я уже всех вызвала. — Марина вошла в кухню. — Это еще что за явление? — посмотрел на нее почти белыми глазами Семен и взял со стола нож. — Успокойся, придурок, — спокойно отреагировала Марина. — Дача окружена, «Скорая» в пути. И ты не просто отсидишь свой срок, поверь, мало не покажется. Диана метнулась к чашкам с остатками чая, схватила их и попыталась разбить о пол. — Не делай лишних движений, — сжала ее руки Марина. — Эксперт и по осколкам все определит. Плохо иногда бывает необразованным самозванкам. А вот и мой хороший знакомый, он же полковник отдела по расследованию убийств Вячеслав Михайлович Земцов. Спасибо, Слава, что так быстро приехал. Врачи и эксперт с тобой? — Да, надеюсь, вовремя успели, — вошедший мужчина повернулся к оперативникам, — ведите этих в наручниках. — Меня за что?! — истерично завизжала Диана. — Я просто хотела помочь этим больным и старым людям. Я не знала, что этот Семен такой бандит. Он им что-то в чай подсыпал, я видела, после этого Николай Васильевич вроде стал умирать. Я только собиралась позвонить в «Скорую». Я… я… я… — Стукачка и провокаторша, блин, — сплюнул себе под ноги подельник столичной штучки Дианы. Профессора Груздева спасли от тяжелого отравления сильным наркотическим веществом. Марина рассказала в интернет-публикации о достойной и страшно горькой судьбе одного ученого, который столько сделал для науки и едва не погиб от рук мошенников. Откликнулись люди с разных концов земли, которые знали труды Николая Васильевича, а друзей и соратников его покойного сына оказалось вообще очень много. Получилось и отремонтировать квартиру на Тверской, и утеплить дачу… А главное, Груздевы сумели поехать в Израиль, где Николаю Васильевичу сделали операцию на глазах и сохранили ногу. Когда они вернулись, немного даже загорелые, и пили чай с Мариной на своей кухне, Нина Петровна вдруг в приступе благодарности выпалила: — Мариночка, а давай мы на тебя все запишем, просто так, без всякой ренты? Николай Васильевич поперхнулся чаем, а Марина расхохоталась до слез. — Милые вы мои! Доверчивые люди неисправимы. Самая неподвижная категория. Я просто вас полюбила. Надеюсь, и вы ко мне хорошо относитесь. Будем просто с этим жить. Вам уже просто от меня не избавиться. Меньше всего Марине хотелось что-то знать о Диане и Семене. Но от таких сведений не увернешься, конечно. Он получил приличный срок по совокупности открывшихся следствию преступлений. А Диана вывернулась. Каким образом, можно только гадать. Но, похоже, этот уголовник Семен прикрыл ее, взяв все на себя. …Прошел примерно год, и Марина в одном бурном обсуждении острой темы в социальной сети наткнулась на комментарии, в которых ей был знаком даже порядок знаков препинания, не говоря о специфических словах и накале наигранных страстей. Ник комментатора был — Дина Трубецкая. — Привет, Диана, — произнесла про себя Марина. — Ты — тот самый продукт, который не тонет. Просмотрела профиль, публикации, снимки. Диана стала яркой блондинкой. Очень активно вписывается в темы моды и внешности звезд. Выносит приговоры всеобщей безвкусице и вульгарности. Да, она по-прежнему коренная москвичка, но «мой район» уже другой. Есть снимок ее новой машины — «Лексус». И муж у нее уже не секретный физик, а кардиохирург, имя которого уже стараются скрывать из-за его невероятной популярности. И главное: Дина-Диана лезет из своей жалкой шкурки хамелеона, распинаясь в «патриотизме», верности «памяти предков» и «нашим святыням». Марина закрыла ноутбук, сначала долго умывалась и терла с мылом руки, а затем выпила на кухне рюмку коньяка. Только не это бесполезное волнение в крови, не желание исправить то, что просто существует на земле рядом с человеческим счастьем, горем, полетами души и мысли. Зло, подлость, мелкий и ядовитый след, который тянется за всем, что по-настоящему ярко и ценно. Да, как хорошо, что существует крестик — закрыть. Но понаблюдать за новоявленной Трубецкой придется. Ольга Тарасевич Белые дни Если бы я умела писать криминальные романы, я бы начала свой рассказ примерно так: «О, господи! Ничто ведь не предвещало этого дурацкого трупа на коврике у моей двери!» Я не пишу романов. Но труп был — словно попал сюда из книжки в яркой мягкой обложке. Мне казалось: в реальной жизни такого произойти не может. Или если вдруг случается — то с кем-то другим, не со мной… — …Аничков мост, наведенный в 1715 году по указу Петра I, получил свое название в связи с фамилией подполковника, возглавлявшего строительство. Достопримечательность моста — четыре скульптурные группы, объединенные темой укрощения коня. Это уникальный в истории русского искусства пример: скульптор, Петр Карлович Клодт, явился и литейщиком своих моделей… Я слышу собственный голос, как всегда чуть хрипловатый (сырой ветер с Невы мне обходится слишком дорого, но я погибну без наркотика серо-синих волн). Слышу и с ужасом понимаю: мне снится этот рассказ о вечно ускакивающих то в Пруссию, то в Италию скульптурах. Совершенно неправильный сон — вместо отдыха я почти работаю, провожу экскурсию, может, даже меня чуть раздражают шушукающиеся молодожены (такие есть в каждой группе, и я искренне недоумеваю, зачем они вообще выбираются из постели; никогда не видела парочку, слушающую гида, ребята или хихикают, или вкусно целуются). — Наталия Витальевна, я вами очень недоволен! Почему вы опять отказываетесь работать на экскурсии «Ночной Петербург»?! Вечно мне приходится подстраиваться то к болезням ваших детей, то к графику работы няни… Нет, это просто караул! С нашими белыми ночами с ума сойти можно! Хотя окна задернуты плотными шторами, на улице слишком светло, и комната — я с раздражением открываю глаза и сразу же их зажмуриваю, чтобы не видеть этого безобразия, — наполнена серовато-розовым киселем, всегда безумно восхищающим туристов. Ох, мне сложно понять, как можно жить без Дворцовой площади, Исаакиевского собора или грязных питерских дворов. Не представляю, как это — застрять в пробке и не любоваться Медным всадником или кромкой Петропавловки. Однако отсутствию белых ночей я бы только радовалась. Мне и так очень плохо спится в их молочной дымке. А уж внедрение в хлипкий сон руководителя нашего туристического агентства — вообще кошмар. Лучше бы Фредди Крюгер приснился, честное слово! На работе более чем достаточно такого начальственного «счастья» — лысого, с маслянистыми глазками, вечно читающего мораль. Впрочем, он прав — я действительно вынуждена постоянно вносить корректировки в свой рабочий график. Я плохо работаю. И я, наверное, все-таки отвратительная мать. Потому что это няня увидела, как Кристина сделала первый шаг, это няня услышала первое Машкино слово (она сказала «дай», что мне очень понравилось — излишней скромностью малышка, в отличие от мамы, не обременена). Тяжело быть матерью-одиночкой. Я страдаю оттого, что большая часть жизни моих детей проходит мимо меня — а как по-другому зарабатывать деньги? Наверное, мне было бы чуть проще, если бы с детьми сидела мама, на сердце было бы спокойнее. Но мама точно так же работает гидом, как и я. На пенсию ведь прожить сложно… В общем, я откровенно халтурю с экскурсантами, и сокращая рассказ, и просто приберегая эмоции для общения с доченьками. Впрочем, нагоняев за нерадивое исполнение служебных обязанностей можно было бы избежать. Представляете, при наличии симпатичной интеллигентной супруги наш директор открытым текстом намекает мне, как можно получить большую премию! Иногда, если Кристе нужны новые ботинки, а Машка снова выросла из комбеза (беда с этой детской одеждой, правда? Стоит ненамного дешевле взрослой, но детки же растут, и им все время требуются обновки!), я задумчиво смотрю на лысину начальника. Смотрю, и… И отвожу взгляд, беру дополнительную работу, стреляю пару тысяч у приятельниц. Ничего, мы с малышками — сильные девочки. Мы продержимся, выкрутимся, что-нибудь придумаем. Бог дает не только детей, но и на детей. И чистая совесть дорогого стоит. Не нужен нам с девчонками никакой начальник, пусть катится куда подальше со своими премиями, лысиной и похотливыми глазками… — А Кристина писается! Прямо в колготки! Наконец-то! Хоть что-то хорошее я увижу этой ночью. Мои родные малявки, врединки! Они погодки — Кристе четыре, Машке три. Как странно мы с бывшим мужем перемешались в детях… У старшей — его ярко-синие глаза, русые волосы, вишневые крупные губы, но мой характер, спокойный, нерешительный. Младшая — моя копия, льняные кудри, серые раскосые глазки, но за этой невинной ангельской внешностью скрываются огонь, кипящий сгусток энергии, непредсказуемость. Машка — совсем козявка, но ехидна-а-а, вся в бывшего! Кристи недавно так бурно радовалась велосипеду (еще бы, год о нем мечтала, и вот он перед ней, пахнущий маслом и кожей, с блестящими стальными спицами, красной рамой и дзинькающим на руле звонком!), что с ней случилась непредвиденная оказия. Вообще мои девчонки рано отучились от памперсов, обе годика в полтора. Поэтому Машка, заметив такую пикантную подробность, вся просто исходит ядом. Ну, как же, старшая сестра — и мокрые колготки! Поэтому стоит только появиться у нас дома соседке, подруге, кому угодно — Машенция летит в прихожую и сообщает животрепещущую новость. За ней — храня стыдливое молчание — топает сопящая Кристи. Внимательно выслушав сестру и почесав русый затылочек, она принимает стратегическое решение — драться за свою честь. Кристина — человек прямой, она не ходит вокруг да около, а сразу пытается ударить вредную сестру по макушке. Машке увернуться от кулачка Кристи проще простого, а еще она ловко трясет головой, предупреждая попытку вцепиться в волосы, и продолжает вопить: — Кристина писается! Единственное, что получается у старшей метнуть в младшую, — это обиженный взгляд: «Ладно-ладно, я не злопамятная, но память у меня хорошая!» Кристи дуется, Машка хохочет… Мои солнышки, мои звездочки. Я улыбаюсь сквозь сон и думаю, что надо бы утром не проспать и обязательно успеть позвонить маме. Летом, когда у мамы отпуск, я отвожу детей на дачу, малышкам там хорошо, но как же я по ним скучаю! А потом… Потом мне ничего уже не снится. Сон разлетается вдребезги от пронзительных трелей дверного звонка. С закрытыми глазами я топаю в прихожую, интересуюсь: «Кто там?» Послушав тишину, решаю все же открыть («Дура, ты когда-нибудь плохо кончишь, или врежь в дверь глазок, или прекрати ее распахивать неизвестно перед кем!» — дребезжит внутри шарманка упреков самой себе). Впрочем, я не то чтобы совсем дура, мне кажется, я знаю, кого принесло ни свет ни заря. Меня атакуют риелторы, уговаривают продать нашу огромную четырехкомнатную квартиру на улице Марата. Обычное дело для жильцов центральной исторической части Санкт-Петербурга. Почти всех соседей расселили уже! На первом этаже теперь офис турагентства, на втором — миниотель. А из моей квартиры хотят сделать салон красоты. Не знаю, как клиенты будут пешком добираться сюда, под крышу, на последний этаж (пользоваться лифтом в нашем доме просто опасно для жизни). Но идея явно не покидает сознание нувориша, нанятые им риелторы ходят ко мне, как на работу. А я вежливо объясняю молодым ребятам, что не уеду из центра из принципа, и размером доплаты меня не прельстить. Хочется, чтобы мои девочки жили среди красоты и истории. От нашего дома ведь всего два шага до Невского проспекта или собора Иконы Владимирской Божией Матери, такую ауру, такую атмосферу не купишь за любые деньги. А что увидят мои детки в спальном районе? «Интеллектуальные» лица пьяных пролетариев?… Девочки еще совсем малявы, а я уже панически боюсь, что они попадут в плохую компанию, свяжутся с алкоголиками или наркоманами. В центре в этом плане обстановка намного спокойнее, поэтому и упираюсь, хотя деньги нужны всегда… Но на сей раз это оказался не риелтор. К сожалению… У моей двери распластался катастрофически мертвый мужик (он лежал на спине, из разбитой головы текла темная густая кровь, а лицо его, интенсивно фиолетовое и застывшее, сразу же отметало все предположения о возможном ранении). Убитый был одет в засаленный ватник, грязные, в пятнах, короткие брюки и зимние ботинки без носков, а еще он отчаянно вонял мочой и перегаром… Я тупо смотрела на немытую, в потеках грязи шею бомжа и никак не могла понять вот какой штуки. Если человек убит — а он, судя по виду, убитее не бывает, причем случилась с ним эта беда явно давно, — то кто звонил мне в дверь?