– Но мотор и бак с горючим – дополнительная тяжесть. Причем чем дальше мы хотим улететь, тем больше горючего должны взять, тем тяжелее будет самолет и тем труднее его разогнать. – Да. И тем больше горючего ему потребуется. Поэтому мы постоянно балансируем на грани. Кстати, скоро я уезжаю на западные острова, где попытаюсь закупить бамбук. Это позволит нам облегчить планер и выиграет для нас еще немного высоты и расстояния. – Господин Аверил, – подал голос Зед, один из саперов. – А если бы люди были немного тяжелее, они совсем не смогли бы летать? – При нынешнем уровне развития техники – нет, – ответил Аверил. – Но тогда получается, что Великий Мастер создал нас с тем расчетом, чтобы мы все же смогли полететь, но только если очень постараемся. В смысле, если хорошенько поработаем головой? – Не знаю, он мне не докладывал, – усмехнулся Аверил: с этими учениками вечно было так – под конец они обязательно придумывали что-нибудь, на что он не знал, как ответить. Мгновенный укол досады – почему он сам никогда не был таким?! – Ну что ж, – он взглянул на всю группу, пытаясь встретиться глазами с каждым. – По крайней мере, вам будет над чем подумать, пока я буду в отъезде. Глава 4. Аверил в пути Летуну потребовалось около семи суток на то, чтобы преодолеть расстояние между западным побережьем Аврелии и самым восточным из Западных островов. И все последующие две декады Аверил жгуче ему завидовал. Длительные перелеты отнимают немало сил, они опасны, однако Летун свободен, он дышит чистым воздухом, играет с ветрами, любуется морем и небом. А несчастный пассажир пакетбота отдает свою свободу и жизнь в чужие руки и может лишь молиться о благополучном исходе путешествия. По законам Западных островов чужие суда не могли заходить в их порты, поэтому все торговые и пассажирские перевозки осуществлялись собственными кораблями. А так как строить морские суда там не умели, то капитаны-островитяне покупали задешево старые посудины в той же Аврелии. К таким заслуженным старушкам относилась и «Колдунья» – небольшой парусник, на котором установили паровую машину и гребные колеса. Правда, за время плаванья машина работала от силы пару десятков часов – море штормило, машина барахлила, грозила вот-вот сорваться с креплений, и капитан предпочитал идти под парусами. Прежде чем подняться на борт, Аверил подписал контракт, в котором значилось, что он обязуется «быть спокойным, покорным и довольствоваться назначенными нормами пищи и воды, а также обещает согласиться с уменьшением этих норм, если это будет нужно при плохой погоде и в связи с затянувшимся путешествием». Впрочем, во время пути ему ни разу не приходило в голову требовать увеличения «норм» – главными продуктами питания на корабле были сало с горохом и соленый сыр, совершенно не возбуждавшие аппетит, а вода уже через неделю стала ощутимо пованивать. К счастью Аверила, несмотря на аристократическое происхождение, природа наградила его луженым желудком, поэтому он мужественно переносил качку и скверную кормежку. За время плаванья Аверил поднимался на палубу считанное число раз и видел одно и то же: иссиня-серое небо, низко бегущие облака и глянцево-серые, словно вылитые из стали, волны, которые прокатывались-протягивались под килем с такой неумолимой равнодушной силой, что даже луженый желудок Аверила начинал жалостно ныть. Каюта, одна из лучших на корабле, также не отличалась особым комфортом. Там был иллюминатор, который почти никогда не открывали, зато в него было направлено дуло огромной пушки, ствол которой тянулся через всю каюту. Аверил с тревогой поинтересовался, с кем они собираются перестреливаться в пути, но его успокоили, заверив, что пушка здесь такая же пассажирка – она едет в поместье одного из островитян вместе с полудюжиной статуй и мраморными солнечными часами. Гамак Аверила висел прямо над стволом пушки и так близко к потолку, что в постели лишь с трудом можно было сесть. Когда работали насосы, по полу каюты текла вонючая трюмная вода. Каюту и кубрик разделяла лишь полотняная завеса, что позволило Аверилу немало освежить свой словарный запас родного и иностранного языков. Большинство слов, доносившихся из-за завесы по вечерам, он уже слышал во время учебы в школе для мальчиков, но несколько ярких и сочных выражений узнал впервые и запомнил на будущее. Кроме Аверила, на корабле плыли трое фабричных инженеров, возвращавшихся из отпусков, и один торговец скобяными изделиями. Все они бывали на островах, и Аверил не упустил возможности расспросить их о тамошней жизни. Инженеры порадовали его рассказами о том, что местные шлюхи «хорошо знают дело», «совершенно не ломаются и не жеманятся», а «из-за того, что покрой их одежды чрезвычайно примитивен, употребить их гораздо проще, чем столичную дамочку в корсете и турнюре». Торговец оказался более осведомленным. Ему случалось бывать не только в публичных, но и в богатых домах, разговаривать с местными «купцами», а точнее «купчихами». – Все дела у них ведут женщины, – рассказывал он Аверилу. – То есть мужьям можно показать товар, обсудить цену или сроки. Особенно со старшими. Младшие – обычно просто мальчики для утех, разве что стихи почитают или на флейте поиграют. Но если подпишешь с ними договор, можешь тут же им подтереться – эта бумажка ничего не значит. Кошелек всегда у женщины. – Странно… Почему так? – Так уж у них повелось. Они рассказывают, что когда-то их острова были завоеваны большим царством, что лежит к западу, за горами. И люди из этого царства научили мужчин с островов писать. А женщин учить не стали. И женщины по старинке вели хозяйство, делая для памяти зарубки на кухонных досках: сколько чего куплено, сколько заплачено, сколько израсходовано и все такое. А потом один из их князей поднял восстание, прогнал захватчиков и запретил мужчинам писать на чужом языке. А свой они к тому времени уже забыли. И тогда оказалось, что писать и считать умеют только женщины, вот они и взяли деньги в свои руки. Брешут, наверное, но складно… * * * И все же Аверил завидовал летуну. Лежать целыми днями в гамаке, приноравливаясь к качке, было хуже самой тяжелой работы. Поэтому, когда корабль подошел к Гавани Кантии – единственного из Западных островов, куда допускались иностранцы, – и Аверил выбрался на палубу, держа саквояж в одной руке, а другой – бережно прижимая к себе урну с прахом Господина Старшего Мужа, его пошатывало от усталости. Сначала он долго не мог понять, где начинается твердая земля. Вся гавань – длинный эстуарий полноводной реки – была сплошь заставлена плотами, между которыми корабль лавировал с изяществом кота, пробирающегося к блюду с ветчиной между хрустальными бокалами на праздничном столе. На плотах стояли хижины, зеленели огороды, дымились сложенные из глины очаги. Корабль время от времени замирал у одного из дощатых настилов, сбрасывал трап, и пара туземцев ловко взбиралась на борт, предлагая путешественникам свежую зелень, жареную рыбу, остро пахнущую незнакомыми пряностями, или яркие шерстяные накидки. С моря дул свежий и холодный ветер, и когда Аверил увидел, как торговец и инженеры достают из саквояжей накидки и надевают прямо на сюртуки, он отбросил смущение и купил себе темно-синий плащ, расшитый алыми маками – это была наиболее скромная расцветка из тех, что попались ему на глаза. Наш путешественник живо воображал себе, как будет шататься по улицам незнакомого города в поисках гостиницы, сверкая алыми маками и с трудом подбирая слова, но эта экстравагантная прогулка, по счастью, не состоялась – на таможне Аверила уже ждал слуга дома Спиренс. Было очевидно, что его хозяйка – особа известная и уважаемая: чужестранца тут же провели в отдельную комнату, усадили, угостили горьким и обжигающе-горячим чаем и крошечными сладкими пирожками, а затем без всяких промедлений вручили Хранителю Праха (таков был почетный титул Аверила во время его пребывания на острове) шелковый шнур с семью хитро завязанными узлами, каковой подтверждал полную благонадежность своего хозяина и его право пребывать на Западных островах столько, сколько будет необходимо для надлежащего исполнения всех обрядов. После этого Аверил и слуга дома Спиренс уселись в поданную к крыльцу повозку, в которую был впряжен низкорослый, косматый и крутолобый бычок, глянувший на чужестранца из-под длинной челки неожиданно живыми и сердитыми глазами. Аверил поспешно задернул шторы. Все это было слишком. Слишком шумно, слишком ярко, слишком необычно. Слишком многое требовало, чтобы его увидели, рассмотрели и осмыслили. Устало откинувшись на спинку сидения, он подумал: «Каково-то было Господину Старшему Мужу у нас? Каково это было – решиться умереть на чужой земле и знать в последние секунды, что никогда не увидишь привычного мира? И что могло заставить этого пожилого и рассудительного человека сделать такое?» * * * Хозяин гостиницы был родом из Аврелии, а потому она оказалась восхитительно обычной и заурядной. С одним лишь отличием от привычных Аверилу гостиниц – в центре вестибюля возвышалась огромная стеклянная оранжерея от пола до потолка. Внутри в полутьме можно было разглядеть какие-то местные растения. Впрочем, Аверилу совсем не хотелось их разглядывать. Он взбежал в свой номер, поставил урну на стол, рухнул на благословенные белые простыни, запахом крахмала мгновенно воскресившие в его памяти далекую родину, и закрыл глаза. Разбудил его вежливый стук в дверь. Пока Аверил спал, в комнате стемнело. Слуга Спиренсов принес живую лампу – в стеклянном пузыре на груде листьев сидело несколько жуков, размером с пол-ладони, распространяя в серых сумерках тускло-золотистый свет. Присмотревшись, Аверил увидел, что светятся их… хвосты… охвостья… задние концы… в общем – те части тела, что находились позади третьей пары лапок. – Я прошу прощения, господин, но мы должны отправить послание госпоже Спиренс и сообщить о нашем прибытии, – сказал слуга, поклонившись. – Ваше присутствие на этой церемонии было бы крайне желательно, так как показало бы ваше уважение к дому Спиренс. И кроме того, осмелюсь сказать, что Танцовщица в этой гостинице прекрасно знает свое ремесло, и многие ценители специально приезжают сюда, чтобы полюбоваться на ее танец. Поэтому если вы соблаговолите спуститься вниз, дом Спиренс будет вам крайне признателен. – А? Да, конечно, сейчас приведу себя в порядок и спущусь, – ответил Аверил. Живая лампа мгновенно развеяла иллюзию, что он находится в привычном мире, и теперь наш путешественник чувствовал себя немного потерянным. Когда он спустился вниз, большинство постояльцев уже расселись в креслах вокруг оранжереи. Аверилу и слуге Спиренсов оставили места в первом ряду. Едва Аверил уселся в кресло, пытаясь угадать смысл происходящего, как что-то прошелестело мимо его правого плеча. Он оглянулся и с удивлением увидел женщину в темных одеждах, которая быстро, ни на кого не оглядываясь, прошла через вестибюль, открыла дверь и шагнула в оранжерею. Аверил лишь успел с удивлением заметить, что она немолода и совсем некрасива. Остановившись перед высоким деревом, росшим в центре стеклянного пузыря, и не поворачиваясь к зрителям, она вскинула руки над головой и хлопнула в ладоши. И тут же с вершины дерева, скользя по стволу, вниз головой начал спускаться летун. Он то исчезал в черноте листьев, то его худое тело вновь отчетливо проявлялось на светлой коре. Опустившись ровно настолько, чтобы его круглые желтые глаза оказались на одном уровне с глазами Танцовщицы, летун замер, прижимаясь брюхом к стволу. В полной тишине женщина начала танец. Она переступала ногами по песку, покрывавшему толстым слоем пол оранжереи, описывала руками полукружья то над головой, то перед собой, и больше всего напоминала Аверилу марионетку из ярмарочного балагана. Затем, когда она остановилась, летун отцепился от дерева, приземлился на песок и, встав перед женщиной, неуклюже, но старательно повторил ее танец. Женщина достала из сумки шелковый шнур с узлами вроде того, какой Аверил получил на таможне, и, опустившись на песок, повязала летуну на ногу. Затем на крыше оранжереи раскрылся потайной люк, летун взмахнул крыльями и мгновенно потерялся в ночном небе. Женщина вышла из оранжереи и, по-прежнему ни на кого не оглядываясь, пошла прочь. Постояльцы стали расходиться. – Простите, но… что это значило? – спросил Аверил у слуги, когда они остались вдвоем. – В чем смысл этого ритуала? – Танцовщица рассказала Другу, где искать дом Спиренс, – невозмутимо ответил островитянин. – Теперь он передаст послание, и госпожа Эстэ будет знать, когда ей ждать нас. Глава 5. Аверил и Ти На следующий день они погрузились в деревянную, раскрашенную причудливыми узорами лодку и отправились в путь к поместью Спиренс. Дорога заняла еще пять дней. В первый же день Аверил с удивлением понял, что порт, где они высадились на землю, является своего рода островом на острове: стоило им отъехать на несколько кварталов от гостиницы, как перед ними раскинулось огромное мелкое заболоченное и заросшее тростником озеро, где люди, как и в гавани, жили на плотах. На то, чтобы пересечь его, ушел целый день, и Аверил с интересом наблюдал за странной чужой жизнью: женщины стирали белье или мыли расписные глиняные миски, стоя по пояс в мутной воде; кто-то брил голову, усевшись на пороге своего дома и свесив ноги в воду; многие работали на огородах, разбитых тут же на плотах, или ловили на мелководье белых, явно домашних, уток. По озеру скользили маленькие, набитые грузом или пассажирами лодчонки; мальчишки перебрасывались мячом и прыгали с плота на плот. Все: дома, одежда, лодки, утварь – было раскрашено изумрудно-зеленым, индигово-синим, охристо-оранжевым или карминно-красным. Когда стемнело, на плотах зажглись разноцветные фонари, и Аверил, взглянув в последний раз с кормы, унес в памяти образ темного озера, подсвеченного сотнями огней. Спал он прямо на палубе, под тентом. Гребцы сменяли друг друга, поэтому лодка шла, не останавливаясь. И если прошлой ночью в гостинице Аверилу досаждали комары, то здесь их сдувало встречным ветром. А в небе над лесом медленно разворачивалась величественная звездная спираль – точно такая же, какую он привык видеть с порога родного дома, и, просыпаясь от резких толчков, когда лодка сбивалась с фарватера, Аверил улыбался звездам, как единственным знакомым существам в этом чужом мире. * * * Утром Аверил с удивлением обнаружил себя посреди девственного леса. Над водой смыкался темный полог деревьев. Огромное поднимающееся из-за горизонта солнце окрашивало стволы и речные волны царственным пурпуром. В кронах незнакомыми голосами перекликались птицы. С реки пахло тиной и водорослями. Впрочем, назвать то, по чему они плыли, рекой было скорее данью условности. На самом деле это была просто просека в залитом водой лесу. То здесь, то там из воды показывались узловатые корни, по которым деловито сновали мелкие зверьки. На корме дымилась жаровня, рядом с ней уже были разложены толстые кожистые листья – своеобразные тарелки, на которых здесь сервировали завтрак. Свободные от вахты гребцы забросили в воду сеть и вскоре достали ее, наполненную копошащейся живностью. Здесь ели все, что приносила река: водоросли, рыбу, водяных ящериц и червей, лягушек, рачков. Впрочем, как ни странно, эта пища, приправленная свежим фруктовым соусом, показалась Аверилу гораздо более аппетитной, чем тот рацион, на котором он сидел во время морского путешествия. Да и вообще, теперь, когда первый шок от столкновения с незнакомым миром прошел, юноша чувствовал себя превосходно. Здесь тоже жили люди, причем жили не одну сотню лет, и они, безусловно, приспособились к своему миру ничуть не хуже, чем он – к своему. Нужно только держаться их, и все будет прекрасно. Когда после завтрака остатки еды полетели за борт, к лодке тут же пристроилась стайка крутобоких розовых дельфинов со странно вытянутыми головами. Насытившись, животные принялись играть – то подплывали к лодке и терлись о нее боками, то подныривали под днище, то весело гонялись друг за другом. Аверил смотрел на их узкие веретенообразные тела, на их плавники, по форме напоминавшие крылья самолетов, и думал о своем. Дельфины походили на аэростаты – воздушных скитальцев, над которыми не властны были ограничения по весу и скорости, но которые слишком легко превращались в беспомощную игрушку могучих воздушных течений. Молодой инженер завидовал дельфинам. Их среда обитания была достаточно плотной и предсказуемой для того, чтобы они могли сочетать в своей конструкции достоинства аэростатов и самолетов. Почему природа не подумала о том, чтобы хоть немного облегчить людям исполнение их желания? Потому что ей нечем думать? Или это они, люди, не могут подумать как следует и найти по-настоящему изящное решение стоящей перед ними задачи?.. * * * Путешествие по лесу продолжалось еще два дня, а затем лодка вынырнула из-под зеленого полога, и река потекла по холмистой возвышенной равнине, на горизонте которой виднелись белоснежные вершины гор. Здесь они встретили первых людей – маленький поселок у пристани, где жили гребцы и погонщики быков. Гребцы высадились на берег, погонщики прицепили к кольцу, вделанному в нос лодки, гужи упряжки, и пятеро черных мохнатых быков, упираясь во влажную почву короткими сильными ногами, потащили лодку дальше. В последний день с утра над горами клубились серые низкие облака, постепенно заполняя собой все небо. К полудню начало накрапывать, и вечером лодка вошла в город, раздвигая пелену дождя. Сквозь ту же пелену Аверил впервые увидел дом Спиренсов – ряд деревянных построек, поднятых над землей на столбах и вытянутых по периметру широкого двора, соединенных переходами и увенчанных высокими остроконечными крышами. Ужинали они на веранде под непрекращающийся шум дождя. Круглая скатерть была разложена прямо на полу. Для сидения гостю предложили мягкую карминово-красную подушку. Зато блюда на столе отдаленно напоминали те, к которым он привык дома. И хотя вкус оставался острым и необычным, Аверил оценил этот жест. В саду прямо под дождем какой-то полуголый мужчина жонглировал зажженными факелами – была ли это часть похоронного обряда или просто развлечение для гостя, Аверил не знал и стеснялся спросить. Хозяйка в охряно-оранжевом платье скорее напоминала светскую даму, чем убитую горем вдову. Она непринужденно вела беседу, перескакивая с расспросов о модах в Аврелии к расспросам о последних постановлениях Государственного совета. Эстэ Спиренс говорила с легким акцентом, оттого Аверил не всегда сразу понимал ее слова, но ее обаяние и любезность не нуждались в переводе Две ее дочери – старшая в индигово-синем и младшая в изумрудно-зеленом – во время обеда хранили молчание и казались бы восковыми куклами, если бы изредка не наклоняли увенчанные тяжелыми прическами головы, не протягивали изящные руки, затянутые до самого запястья в шелковые рукава, и не брали аккуратно с подноса кусочки мяса или ломтики фруктов. Странно было смотреть на лица трех женщин – на три версии одного лица, словно отражения в трехстворчатом трюмо. Одно из них было слегка тронуто увяданием, второе еще сохранило мягкую детскую округлость, а третье было более худощавым с точеными чертами. Аверилу казалось, что он попал в старинную легенду о рыцаре, который заблудился в дремучем лесу и встретил трех волшебниц, сидящих у источника. Когда ужин закончился и девушки удалились, он все же спросил у госпожи Спиренс, каков ритуал похорон на Островах и что потребуется от него. Она с улыбкой покачала головой. – Вы и так уже оказали нам великую честь, согласившись привезти прах моего мужа на родину. Теперь вы должны погостить в нашем доме и принять дань нашего уважения. Все прочее я сделаю сама этой ночью. Ни о чем не беспокойтесь. Аверил понял, о чем она говорит, и снова удивился. Странно было думать о том, что эта необычно одетая женщина нынешней ночью в одиночестве будет своими руками закапывать пепел под одним из столбов дома – как это когда-то сделала его мать с пеплом своих родителей, как это делали испокон веков женщины Аврелии.