Эти вопросы Лореданы, ее желание узнать, все ли хорошо, ее нетерпение из-за сидения в больнице без возможности… Без возможности сделать что? И ответ Валерии, успокоившей подругу словами, что она еще успеет наверстать упущенное, — он что означает? Наверстать в чем? В общем, выходило, что Валерия — единственный посредник между подругой и чем-то, чего Лоредане отчаянно не хватало. А второй разговор, наверно, лучше вообще не трогать. Он в нем ничего понять не может. Но тон голоса Валерии, когда она сняла трубку, навел его на кое-какие мысли. Ее спонтанная реакция была чем-то средним между удивлением и испугом. Вернее, в ее реакции слышалась смесь удивления и испуга. Она сказала: «Ты с ума сошел», потом запнулась, не закончив фразу, наверняка собиралась сказать: «звонить». — Ты с ума сошел звонить. Значит, между тем типом и Валерией был уговор неизвестно с каких пор. Мужчина должен был на некоторое время воздержаться от звонков. А он не выдержал. Но ведь Валерия во время звонка была дома одна, как обычно, и никто не мог их подслушать, так почему же она не хотела с ним говорить? Если б он был лишь любовником, вряд ли у нее возникли бы такие сложности. Так что он был не любовником. А тогда кем же? И кого боялась Валерия? Кто не должен был услышать их разговор? Муж в дальнем рейсе? Нет, конечно. Лоредана в больнице? Тоже нет. А тогда кто? Неужели Валерия догадалась, что телефон поставят на прослушку? Раз так, это означает, что связь с тем типом представляла для нее угрозу. Миссия Мими приобретала ключевую важность. В половине двенадцатого зазвонил телефон. Это была Ливия. — Ложусь спать. Хотела просто пожелать тебе доброй ночи. Голос звучал так, будто она простужена. — Ты здорова? — Нет. — У тебя температура? — Не думаю, я не знаю, такого со мной раньше не бывало. — А что ты чувствуешь? — С утра, как проснулась, меня все время тянет поплакать. Он удивился. У Ливии нечасто на глаза наворачивались слезы. — И говорить тоже не хочется. Хочется только лечь спать. Сейчас приму снотворное. Прости. — Это ты меня прости. Из сердца вырвалось. Это он во всем виноват. Но Ливия неожиданно ответила: — Тебе не за что извиняться. Ты тут ни при чем, наша нынешняя ситуация ни при чем. — А тогда из-за чего? — Я же тебе сказала. Не знаю, не понимаю. Чувствую будто нависшую пустоту, скорую невосполнимую утрату. Мою, личную. Как то ощущение, когда я узнала, что мама неизлечимо больна. Нечто похожее. Но я не хочу тебя огорчать. Спокойной ночи. — Спокойной ночи, — ответил Монтальбано, чувствуя себя негодяем. Он и был им. Но сделать ничего не мог. Взял аппарат, перенес в спальню, помылся, лег. Лежал на спине, уставясь в потолок; никак не мог перестать думать о Ливии. Около полуночи телефон зазвонил, и все его мысли, кроме мысли о Мариан, как ветром сдуло. — Привет, комиссар. — Привет. Как идут дела с Лариани? — Что тебе сказать? Сегодня он звонил и сказал, что почти наверняка послезавтра покажет мне картины. — Будем надеяться, на этот раз так и случится. — Будем надеяться, потому что тратить вот так целые дни мне… — Объяснишь, почему ты вчера не позвонила? Мариан хохотнула. — Почему ты смеешься? — Ты иногда напускаешь такой суровый комиссарский тон. — Я не нарочно… — Знаю. Ты правда хочешь знать? — Да. — Просто я заметила, что после разговора с тобой мне трудно перестать думать о тебе. Чем дальше, тем сильнее. И чем больше я думаю, тем неодолимее желание быть с тобой. И, пока это невозможно, я делаюсь раздражительной, рассеянной или не могу уснуть. Вот я и решила устроить опыт и не стала тебе звонить. И было еще хуже. Вот теперь звоню тебе из Милана. Поверь, я больше не могу, я схожу с ума, сижу тут и не могу… Как громом поразило. — Твою ж мать! Вырвалось. — Да что это с тобой? — изумилась Мариан. — Договори, договори! — Что договорить? — Ты начала говорить, что больше не можешь, сходишь с ума, сидишь и не можешь… — Ты свихнулся, да? — Прошу, умоляю, заклинаю: не можешь сделать что? Мариан замолчала. А когда заговорила, ее тон был ледяным и насмешливым. — Обнять тебя, дурачок. Поцеловать, болван. Заняться с тобой любовью, идиот. И повесила трубку.