Вулф поднял брови: – Почему же именно Элкус? – Ну, начать с того, что инспектору Кремеру пришла мысль, чтобы кто-нибудь в Италии связался с мистером Сантини. Глупая идея, конечно же, но все же она ему пришла. Сантини вспомнил, что после того, как в тот день они все вышли из кабинета, Элкус зачем-то вернулся и пробыл там один, наверное, с полминуты. Уйма времени, чтобы бросить пилюли в виски. – Но едва ли достаточно, чтобы стянуть пузырек из кармана мистера Дрейера и подкинуть назад, не говоря уже о требуемой сноровке. – Все так. Чапин предварительно сделал это сам, хотя бы и неделей раньше, и передал их Элкусу. – Вот как. Это попало в киножурнал? – Это в башке Кремера. Но на днях может оказаться и у него в шляпе. Нам придется посмотреться в зеркало, чтобы узнать, как мы будем выглядеть, если это обернется стоящей информацией и он заграбастает ее первым. И еще одно: Элкус нанял детектива следить за Чапином. – Это тоже в башке мистера Кремера? – Да, тоже. Но один из этих детективов… – Арчи, – Вулф направил на меня палец, – думаю, будет нелишним подправить твое ви́дение. Ты не должен позволять странностям данного дела смущать тебя до идиотизма. Например, инспектор Кремер. Это прекрасный человек. В девяти убийствах из десяти его работа была бы намного ценнее моей. Назову лишь несколько причин: мне требуется нормированное время, я не смог бы работать даже посредственно там, где нельзя непрерывно получать охлажденное надлежащим образом пиво, и я не в состоянии быстро бегать. Если уж мне и приходится предпринимать значительные физические усилия – например, убить змею, – то в течение нескольких дней я испытываю голод. Но в данном деле – и любом другом, которым мы интересуемся, – совершенно бессмысленно уделять внимание содержимому башки мистера Кремера. Я полагал, что за семь лет ты это усвоил. – Понял. Отбой его башке. – Я сделал вид, что отмахиваюсь. – Но как быть с самими фактами? Вроде того, что Элкус в одиночестве вернулся в кабинет? – Понимаешь ли, Арчи, – покачал головой Вулф, – ошеломительные обороты хитроумного колеса мести мистера Чапина отбросили тебя по касательной. Вспомни, что́ мы нанялись выполнить согласно нашему меморандуму: избавить наших клиентов от страха перед замыслами мистера Чапина. Даже если бы и появилась возможность доказать, что доктор Элкус отравил напиток мистера Дрейера – в чем я очень и очень сомневаюсь, – то ради чего нам стараться? Нет уж, давай держаться наших собственных нужд и потребностей. Может, однажды у инспектора Кремера, как, впрочем, и у любого другого, и появится некий факт для нас, этого нельзя отрицать, но вот этим пускай он сам и занимается. В наш круг устремлений эта версия не вписывается. – И все же я не понимаю. Вот смотрите. Скажем, Элкус подложил отраву в стакан Дрейера. Конечно же, Чапин был в этом замешан, судя по второму предупреждению. Как же вы собираетесь доказать виновность Чапина в убийстве Дрейера, если не докажете и участие Элкуса? – Твоя логика безупречна. Твоя предпосылка абсурдна. Я не питаю ни малейшей надежды доказать виновность Чапина в убийстве Дрейера. – Тогда какого дьявола… – Я успел произнести достаточно, прежде чем до меня дошло, что же у меня вырвалось, и я уставился на Вулфа. – Навряд ли стоит ожидать, – продолжил он, – что ты узнаешь Пола Чапина так же, как знаю его я, так как у тебя нет той пространной и внутренней близости, каковой наслаждался я – посредством книг. Он одержим демоном. Изящное старинное мелодраматическое выражение. То же самое можно выразить и современными научными терминами, но смысла от этого не прибавится, да и аромат весьма ослабнет. Он одержим демоном, но он, до определенных пределов, и чрезвычайно проницательный человек. В плане эмоций Пол Чапин инфантилен. Он даже предпочитает заместителя, когда исходный объект недостижим. Об этом свидетельствует его женитьба на Доре Риттер, представляющей свою хозяйку. Однако его интеллектуальные способности таковы, что найти фактические доказательства любого его деяния, которое он вознамерился сохранить анонимным, крайне проблематично. – Он замолчал, чтобы глотнуть пива. – Если вы имеете в виду, что сдаетесь, то зря тратите массу времени и денег, – заметил я. – Если вы имеете в виду, что ждете, пока он не укокошит еще одного, и как раз следите за ним, чтобы поймать на этом, но если он столь сообразителен, как вы о нем говорите… – Теперь я отпил молока. Вулф вытер губы и продолжил: – Естественно, мы располагаем своим обычным преимуществом: мы наступаем. И естественно, нападать на врага нужно в его слабом месте. Все это трюизмы. Поскольку мистер Чапин испытывает отвращение к фактическому доказательству и обладает интеллектом, чтобы их скрыть, что ж, оставим тогда интеллектуальную сферу и нападем там, где он слаб. Его эмоции. Сейчас я познакомлю тебя с решением, к которому пришел в прошлое воскресенье. Мы собираем любые боеприпасы, какие только сможем. Безусловно, осмеивать факты нельзя. Мне необходимо получить еще два факта, возможно три, чтобы ощущать уверенность при убеждении мистера Чапина признать свою виновность. – И с этими словами Вулф осушил бокал. – Признаться? Этого калеку? – изумился я. – Это было бы несложно, – кивнул он. – Уверен, так и будет. – И что за три факта? – Во-первых, отыскать мистера Хиббарда. Его плоть и кости. Мы можем обойтись и без его души, если она обрела иное пристанище. Но это скорее для удовлетворения наших клиентов и выполнения условий нашего меморандума, чем для воздействия на мистера Чапина. Подобный род фактов не произведет на него впечатления. Во-вторых, отыскать пишущую машинку, на которой он писал стихи с угрозами. Вот она мне необходима, для него. В-третьих, выяснить, целовал ли он когда-нибудь свою жену. Это может и не понадобиться. Заполучив первые два факта, я, вероятно, не стану дожидаться третьего. – И с этим вы можете заставить его признаться? – Разумеется. Другого выхода для него я не вижу. – И это все, что вам нужно? – Как будто вполне достаточно. Я взглянул на него. Порой мне казалось, что я могу сказать, насколько он странен, порой – не могу. Я хмыкнул: – Тогда почему бы не позвонить Фреду, Биллу, Орри и остальным, чтобы они приехали да получили расчет? – Ни в коем случае. Мистер Чапин может сам привести нас к пишущей машинке или к плоти и костям Хиббарда. – И я тоже оказался полезен. Согласно вашему утверждению. Но зачем вы покупали бензин, который я расходовал вчера и сегодня, раз еще в воскресенье вечером пришли к выводу, что ничего не сможете накопать на него? Я словно антиквариат какой-то или породистая собака – прямо в классе люкс содержусь. Вы держите меня для красоты. Знаете, что я думаю? А думаю я, что все это лишь ваш деликатный способ преподнести мне, что относительно дела Дрейера вы сделали вывод о моей никчемности и решили, что я мог бы попытаться заняться чем-нибудь другим. Ладно. Чем? Щеки Вулфа чуть растянулись. – Поистине, Арчи, ты неодолим. Неистовство карпатского потока. Было бы отрадно, если бы ты отыскал мистера Хиббарда. – Я думал об этом. Забыть Дрейера? – Пусть покоится с миром. По крайней мере, до завтра. – Тысяча детективов и пятнадцать тысяч копов искали Хиббарда целых восемь дней. Куда мне доставить его, когда я найду его? – Если живым, то сюда. Если мертвым, то ему будет так же безразлично, как и мне. Но его племяннице, пожалуй, будет небезразлично, так что ей. – Вы скажете, где искать? – На нашем маленьком шаре. – Понял. Я пошел наверх, внутренне клокоча от ярости. Никогда еще у нас не было дела – и, полагаю, никогда и не будет, – чтобы Вулф рано или поздно не напускал на него таинственность. Я привык к этому и всегда ожидал, но неизменно бесился. В деле Фермаунта – Эйвери он намеренно выжидал двадцать четыре часа с арестом Пита Эйвери, хотя и полностью покончил с ним, только из удовольствия понаблюдать, как я и Дик Морли из конторы окружного прокурора играем в кошки-мышки с этим старым дураком, который не мог отыскать свою слуховую трубку. Полагаю, чудовищная кичливость Вулфа была одной из тех шестеренок, которые составляли выдававший результаты механизм, но когда я не находил себе места за нас обоих, приятнее от этого мне не становилось. Тем вечером в среду я едва не стер эмаль с зубов щеткой, вонзая ее в зазнайство Вулфа. На следующее утро, в четверг, я позавтракал и к восьми часам был уже в кабинете, где внимательнейшим образом изучил предоставленную нам Эвелин Хиббард фотографию ее дядюшки. Позвонил Сол Пензер, и я договорился встретиться с ним в холле отеля «Макалпин». Наглядевшись вволю на фотографию, я сделал пару телефонных звонков: один – Эвелин Хиббард и другой – инспектору Кремеру. Кремер оказался настроен дружелюбно. Он заявил, что раскинул сеть на Хиббарда весьма широко. Если тело прибьет к пляжу в Монток-Пойнте, или обнаружится в угольной шахте в Скрантоне, или же завоняет в чемодане в каких-нибудь меблированных комнатах в Гринвич-Виллидж, или же будет извлечено из погреба с репой в Южном Джерси, то он узнает об этом примерно через десять минут и займется выяснением всех подробностей. Это убедило меня, что расходовать время и снашивать башмаки в поисках мертвого Хиббарда бессмысленно и лучше сосредоточиться на вероятности, что он еще жив. Я добрался до «Макалпина» и обсудил вопрос с Солом Пензером. Сол, чья морщинистая физиономия не вызвала бы у незнакомца и подозрений, поскольку Сол был чертовски сообразителен, сидел на краешке кресла, покуривал превосходную светло-коричневую сигару, ароматом напоминавшую ту дрянь, что ранней весной разбрасывают на газонах, и вводил меня в курс дела. Из инструкций, которым Сол следовал, явствовало, что либо Вулф пришел к тому же заключению, что и я, а именно: если Хиббарда убили, то лучшим и скорейшим способом его обнаружения является полицейская рутина, – либо же Вулф считал, что Хиббард все еще жив. Сол выискивал все связи, которые Хиббард завел в городе и окрестностях за последние пять лет – любой степени близости, с мужчиной, женщиной или ребенком, – и отслеживал их. А поскольку Хиббард работал преподавателем в крупном университете, а также был весьма общительным человеком, Сол только и пребывал что в самом начале. Я предположил, что идея Вулфа заключалась в том, что третье предупреждение Чапина представляло собой фальшивку, а сам Хиббард всего лишь был до смерти напуган и где-то поспешно скрылся. В таком случае он почти наверняка связался с кем-нибудь из знакомых. Вообще-то, душа моя к этому не лежала. Сам я верил калеке, третьему предупреждению и прочему. Во-первых, Вулф так определенно и не высказался, что сам он не верит, а во-вторых, я знал, что порой Вулф все-таки ошибался – не часто, но и не единожды. Когда оказывалось, что он в чем-то ошибся, наблюдать его переживания было сущим наслаждением. В подобных случаях он тыкал пальцем чуть живее и резче, чем обычно, и с едва ли не полностью распахнутыми глазами бормотал мне: «Арчи, мне нравится совершать ошибку, чтобы взваливать на себя бремя всеведения». Но хотя я верил калеке и в полной мере довольствовался идеей, что Хиббарда более нет в живых, чего-то более интересного, чем обнюхивать места, где он отметился еще при жизни, мне в голову не приходило. Я предоставил Солу общий список – соседи, друзья, ученики и прочие, – а сам решил заняться членами Лиги трусов. Редакция «Трибьюн» располагалась лишь в семи кварталах, поэтому я посетил ее первой, однако Майка Эйерса на месте не оказалось. Тогда я отправился на Парк-авеню, в цветочный магазин Драммонда, и низенький толстый тенор проявил изрядную охоту до разговора. Ему хотелось знать множество вещей, и, надеюсь, он поверил в то, что я скормил ему, однако предложить что-либо полезное в обмен у него не получилось. Оттуда я вернулся на Тридцать девятую улицу повидаться с редактором Эдвином Робертом Байроном, но и там остался без улова. За более чем полчаса беседы едва ли не единственное, для чего он находил время, было «простите», когда снимал трубку телефона. Мне даже подумалось, что с подобной практикой Байрон всегда сможет устроиться где-нибудь на место телефонистки, если его вдруг уволят с поста редактора. Когда я не был занят, то должен был отзваниваться в одиннадцать часов, после нисхождения Вулфа из оранжереи, чтобы получить новые указания, если таковые имелись. Покинув редакцию Эдвина Роберта Байрона незадолго до означенного времени, я решил, что могу смотаться домой, поскольку от следующей намеченной цели для визита мне всего-то надо было отклониться на пару кварталов. Вулф еще не спустился. Я заглянул на кухню и поинтересовался у Фрица, не подкинул ли нам кто труп на крыльцо, на что тот выразил сомнение. Тут до меня донесся шум лифта, и я прошел в кабинет. Вулф пребывал в одном из своих вздыхательных настроений. Он вздохнул, когда пожелал мне доброго утра, и вздохнул, усаживаясь в кресло. Это могло означать все, что угодно, начиная с какой-нибудь жалкой орхидеи, в которой завелись букашки, и заканчивая масштабным обострением. Прежде чем попытаться ввернуть пару слов, я подождал, пока он не закончит со своими мелкими рутинными операциями. Из одного из конвертов, доставленных с утренней почтой, Вулф извлек какие-то листы бумаги, которые с того места, где я стоял, показались мне знакомыми. Я приблизился. Вулф поднял на меня взгляд и снова уставился на бумажки. Я спросил: – Что это, второе издание Фаррелла? Он протянул мне один из листков, отличавшийся размером от других. Я прочел: Уважаемый мистер Вулф! Прикладываю еще два образца, которые мне не удалось передать с остальными. Я обнаружил их в другом кармане. Меня внезапно пригласили в Филадельфию насчет возможного заказа, и я отсылаю Вам их почтой, чтобы Вы первым делом получили их утром. Искренне Ваш, Огастес Фаррелл. Вулф уже вооружился увеличительным стеклом и изучал один из образцов. Я почувствовал, как кровь ударила мне в голову, что означало предчувствие. Я велел себе не спешить с уверенностью, так как ожидать чего-либо от этих образцов причин было не больше, чем от предыдущих, к тому же шансов имелось всего лишь два. Я просто стоял и наблюдал за Вулфом. Через какое-то время он отпихнул листок в сторону, покачал головой и взялся за другой. Еще один, подумал я. Если это он, то Вулф получит один из своих фактов. Я следил за выражением его лица, пока он изучал листок, но, конечно же, с тем же успехом мог бы и не напрягать глаза. Он сосредоточенно перемещал лупу, однако для меня, пожалуй, чересчур поспешно, чтобы не заподозрить, что предчувствие посетило и его. Наконец он поднял на меня взгляд и вздохнул: – Нет. Я переспросил: – Вы имеете в виду, не то? – Нет, полагаю, является отрицанием. Нет. – Дайте-ка взглянуть на эти чертовы бумажки! Он передвинул их мне, я взял увеличительное стекло и принялся рассматривать. После практики, приобретенной прошлым вечером, проявлять особую тщательность необходимости не было. Я и в самом деле был настроен весьма недоверчиво, к тому же зол как черт, ведь в работе детектива нет ничего более важного, чем подтверждать свои предчувствия как можно чаще. Если однажды отказаться от них, то можно сразу же бросать это занятие и идти устраиваться в убойный отдел. Не говоря уже о том, что эта пишущая машинка являлась одной из двух необходимых Вулфу вещей. Он между тем говорил: – Очень жаль, что мистер Фаррелл покинул нас. Не уверен, что с моим следующим предложением следует ждать его возвращения. Да, кстати, он и не упоминал о нем. – Вулф взял письмо Фаррелла и взглянул на него. – Полагаю, Арчи, тебе лучше пока оставить поиски мистера Хиббарда… – Он осекся, а затем произнес изменившимся тоном: – Мистер Гудвин, дайте мне лупу. Я отдал. Формальное обращение Вулфа ко мне, когда мы были одни, означало, что он едва ли вне себя от возбуждения, но я понятия не имел из-за чего. Потом я увидел, для чего ему понадобилось увеличительное стекло. Он изучал через него письмо Фаррелла! Я так и уставился на него. Он продолжал рассматривать. Я молчал. Во мне родилось восхитительное подозрение, что никогда не стоит игнорировать предчувствия. Наконец Вулф произнес: