В тот год на деревню обрушилась страшная засуха, случился недород, погибла вся рожь. Нас обвинили во всем, и мы сбежали в город. Бабушка погибла под бомбежками. — А мать, почему она сбежала? — Моя мама … сбежала с заезжим коммивояжером, когда мне было 2 года. Она никогда не хотела работать, ходила на все ярмарки, праздники, на все танцы на площади. Этот заезжий пообещал ей золотые горы, она бросила меня на бабушку, написала короткую записку и сбежала. С тех пор мы о ней ничего не знали. Лили не стала говорить Лелеку, что в их семье ведьм мужчины не задерживались. У бабушки не было мужа, отец Лили тоже не знал о ее существовании. — Все, девочка моя, давай спать. Будет день, будет пища, — подбодрил Лили Лелек. — Завтра я схожу в лес, травок набрать. Аптекарь радовался тому, что приютил девчонку, и пообещал себе, что постарается уберечь Лили от опасностей квартала. Глава 13 Лили проснулась от заунывного пения, странного, пробирающего до костей. “Отец милосердия, обитающий в высотах, по великой милости Своей пусть с состраданием вспомнит Он благочестивых, прямодушных и непорочных — все общины святых, отдавших свои жизни во имя освящения Имени Его.” Вокруг необычного мужчины собрались старухи, кто-то в кружевной шали, кто-то в балахонистых черных платьях, они подпевали этой молитве. Лили поняла, что на душе у нее становится спокойно. Девочка спустилась на первый этаж. В маленькой пристройке худая, прямая как палка и строгая женщина варила кофе. — Проснулась? Завтракать будешь? — Вы, наверное, Ансельма? А я… — Знаю, знаю, ты Лили, помощница господина аптекаря. Перед Лили поставили тарелку с черным хлебом, тонкие ломтики сыра, и кофе, который пах кофе, а не цикорием. — У господина аптекаря связи, — заметила служанка. — Ты пей, пей. Ансельма подметила и внимательный взгляд Лили — окна аптеки выходили на площадь. — Они молятся об усопших. Вдруг какая-то женщина рухнула, как подкошенная. Лили выбежала на улицу, желая помочь несчастной. — А кофе-то разлила, кофе, никакого уважения к благородному напитку. И не позавтракала. Кожа упавшей пожилой женщины отливала желтизной, сухие, похожие на птичьи, руки, дрожали. — Пойдемте в дом, — Лили повела пожилую женщину в аптеку, она сразу отметила нездоровый цвет лица. Ансельма поставила перед гостьей стакан воды. — Как вы себя чувствуете? Что говорит ваш лекарь? — Дочка, дочка, мой дохтур все никак не может мне сказать, что со мной. Прописал пиявок, но от них только хуже стало. И так кушать хочется, а я не могу… Лили гладила пожилую женщину по волосам, а в ее голове звучал бабушкин голос: "Болиголов, частотел, цветы картофеля, ореховая настойка… это рак, Лили. Эти отвары нужно принимать в малых дозах. Помни, девочка, в малых. И без молитвы тоже не обойдешься." Вернётся Лелек, — подумала девочка, — нужно будет попросить его выписать рецепт. Так началась жизнь Лили в квартале, окружённом стеной. Скоро все жители города перезнакомились с девочкой, и нередко шли за советами именно к ней. Лили привыкла к стражам порядка, привыкла к печатям и аусвайсам, и почти не слышала ни про бомбежки, ни про войну, ни про наступление неприятеля. Глава 14 Прошел почти год, Лили исполнилось четырнадцать, она обрела дом и какую-то уверенность в завтрашнем дне. За стенами квартала шла война, бомбили города, шли бои, люди, выходившие из города на работу, с каждым днём получали все меньше за свою службу, а цены росли как на дрожжах. Лили видела, как жители постепенно отказывались от всего, лишались развлечений, неотъемлемых гражданских прав, но смирялись и продолжали бороться за хлеб насущный, за призрачную возможность выбраться из закрытого мирка, где с каждым днём становилось все тревожнее и тревожнее. Бравые стражи порядка, те самые, которые когда-то высмеяли Лили, взяли за обыкновение вламываться в чудом существовавшие магазинчики, то перевернут все вверх дном, то изобьют приказчика на кассе из-за того, что тот недостаточно почтительно улыбнулся, то потушат сигары о нежную кожу танцовщицы в дансинге. Доставалось и окрестным мальчишкам, нередко ребенку, зазевавшемуся с мячом на дороге, мог прилететь грозный окрик, или того хуже, кулак. Поэтому, как только появлялся зловещий черный автомобиль, жители спешили убраться с глаз долой. Канун Нового года, ночь святого Сильвестра, тоже запретили праздновать, однако жители города потихоньку провожали уходящий год, и хоть насилие, голод и унижения стали почти привычными, все надеялись, что следующий год все же будет полегче, и что война скоро кончится. О нелегальном праздновании — ведь теперь Новый год отмечали осенью — стало известно гвардии. Черный автомобиль оснастили громкоговорителем и всем жителям было велено выйти на улицу, без верхней одежды, в мороз. — Стройсь! — зычно прокричал гвардеец. — Ночь святого Сильвестра вздумали праздновать? Этот варварский праздник запрещен. Империя празднует Новый год 28 октября, а раз вам не хватает веселья, то славьте кенига. Люди стояли на морозе, каждый на расстоянии метра друг от друга, чтобы матери и отцы не могли согреть в своих объятиях детей и пожилых родителей, пели нестройными голосами о том, как всех ждёт прекрасное будущее, как великий кениг строит империю, и его мудрое правление освещает всех во тьме почище факела. Лили почти не мёрзла. Она с тревогой рассматривала дрожащих жителей и переживала за Лелека с Ансельмой. На следующее утро Ансельма сообщила, что уходит. – Лили проснулась от странного чувства, как будто бы она вот-вот кого-то лишится. Девочка спустилась на первый этаж, и ее взгляду открылась разоренная аптека. С утра гвардия успела нанести визит, стражи выгребли тинктуры, порошки, настои и запасы хины. Стражник с дрожащими руками реквизировал запасы морфина. Самому Ковальски строго-настрого запретили ходить по жителям и как-то облегчать последствия ночи, проведенной в исподнем на морозе, запретили и пускать посетителей. И Ансельма, строгая, скупая на добрые слова Ансельма собиралась сдержать данное в сердцах обещание. Женщина обняла растерянного толстяка, потом обняла и опешившую Лили. — Как говорил мой папенька, пора делать отсюда ноги. Лелек, — Ковальски досталась очередная порция нравоучений, — неужели ты не понимаешь, что здесь становится все хуже и хуже? Сегодня они выгнали всех на мороз, а завтра расстреливать начнут! Сегодня разгромили твою аптеку, а завтра еще чего похуже учинят! Нет, я не могу здесь больше оставаться, поеду к сестре в деревню, она писала давеча, что до них война так и не докатилась. Лили вырвалась из объятий Ансельмы. — Лили, поехали со мной, — неожиданно предложила домоправительница. — Ты будешь в безопасности. Растерянный Лелек чуть не плакал. Он привык к нейтралитету в отношениях с гвардией, привык задабривать стражей медицинским спиртом и морфином. Он старался не замечать шепотков о том, что кого-то ограбили, кого-то избили, чьи-то семьи увезли в неизвестном направлении. А теперь, кажется, он останется совсем один. За этот год он успел привязаться к тихой рыжеволосой девочке. Глава 15 Лили бросила взгляд на растерянного Лелека и твердо ответила Ансельме. — Я здесь нужна. Я никуда не поеду. Девочка пожелала экономке легкой дороги, обняла ее на прощание, и отправилась готовить завтрак. Кофе у Лили пригорел, но Ковальски так ничего и не заметил, аптекарь с болью оглядывал разоренную аптеку. — Ничего-ничего, — пробормотала Лили, взяв в руки метлу. — Я сейчас быстренько приберусь. Гвардия побила добрую половину склянок и баночек, а то, что не побила, забрала. — Нам нужно помочь жителям квартала, — хватался за лысую голову Лелек, — только как? Они у меня все забрали, все забрали! Корабли в порт ходят нерегулярно. А люди, они ж позаболеют все… — Лелек, — Лили подняла рассыпанные с пола травы. — Посмотри, ромашка, крапива, шалфей, шиповник, мать-и-мачеха, чабрец, волчий хвост, русалочьи слезы, звездчатка… — почти все сохранилось. Лили стала толочь в ступке травы, смешивая растения в одной ей ведомых пропорциях.