— Нам нужно вернуться в Москву. Поговорить с некоторыми из наших тамошних связей и сделать все возможное, чтобы вытащить Алексея. — Левин смотрит на меня. — Ты знаешь, что это то, что нужно сделать, Виктор… — Я не уйду, пока Анике не станет лучше. — Я качаю головой. — Я не могу этого сделать. — Здесь она хорошо защищена. — Левин не часто настаивает на чем-то в разговоре со мной, и я знаю, что он, должно быть, обеспокоен, раз делает это сейчас, особенно по этой теме. — Мы возьмем с собой либо Луку, либо Лиама, а другой останется здесь, чтобы помочь присматривать за охраной женщин. На несколько дней, не больше. Это стоит того, чтобы устранить угрозу… — Анике должно стать достаточно хорошо, чтобы я мог чувствовать себя комфортно, покидая ее в ближайшее время, — настаиваю я. — Но до тех пор… Левин разочарованно вздыхает, что еще более необычно для него. Обычно он никогда не давал мне знать, если был недоволен принятым мной решением, даже если так оно и было. Я могу сказать, что он так же, как и я, обеспокоен тем, что это значит для нашего будущего. — Насколько Левину доверяют в Москве? — Вмешивается Лука. — Если мы отправим его с достаточной охраной, чтобы обеспечить его безопасность, сможет ли он получить ту же информацию, пока ты остаешься здесь? В душе я не могу не скрипеть зубами от того, что Лука помогает нам. Было время, когда он не принимал бы участия ни в чем из этого. Я еще не совсем привык разделять принятие решений с человеком, чьей кровью я когда-то хотел забрызгать улицы Манхэттена. Но перемирие есть перемирие, и частью этого является признание того, что заминка в моих деловых отношениях также влияет на отношения Луки и, следовательно, Лиама тоже. — У тебя есть какие-нибудь предложения? — Я бросаюсь через стол к рыжеволосому ирландцу, который был примечательно молчалив на протяжении всего обсуждения. Лиам пожимает плечами. — Я доверяю вам обоим принимать правильные решения. Ты знаешь свой бизнес, свои связи и, самое главное, ты знаешь Алексея лучше, чем я, Виктор. Я не уверен, что мой вклад был бы полезен. Что ж, по крайней мере, хоть один из них знает, когда нужно замолчать. Однако я не говорю об этом вслух, как мог бы когда-то, осознавая, что мое раздражение проистекает из беспокойства о моих детях и моих разочарований в Катерине в той же степени, что и мое желание держать свои деловые отношения при себе. — Возможно… — начинаю я говорить, но мое предложение резко обрывается звуком, который больше всего похож на грохот выстрелов снаружи. — Блядь! — Я вскакиваю из-за стола, направляясь к двери. — Левин, где, черт возьми, охрана? Записи с камеры, сейчас же! Левин тоже встает на ноги и направляется к монитору, на котором отображается система безопасности, которая прямо сейчас настроена на детские комнаты. Он нажимает кнопку, пролистывая каналы с номерами комнат в особняке, прежде чем они резко переключаются на главные ворота, где сцена, которой я так боялся, разыгрывается в режиме реального времени. Орда мужчин, одетых в черное, с бронежилетами и автоматическим оружием, с закрытыми лицами, вливается через сломанные ворота, тактическая машина припаркована в воротах, где она с грохотом прорвалась. Несколько членов моей охраны уже на земле, и я громко ругаюсь, обхожу стол и хватаю свой собственный пистолет из верхнего ящика. — Вооружи Луку и Лиама, — рявкаю я Левину. — И любого другого мужчину здесь, у которого еще нет оружия. Убедись, что женщины в доме в безопасности… Хлопанье входной двери и еще один грохот выстрелов прерывают меня, и я бросаюсь к двери офиса, распахиваю ее и выхожу, а Левин следует за мной по пятам. Я слышу щелчок заряжаемых пистолетов позади себя, но не утруждаю себя тем, чтобы посмотреть. Я вижу Макса, выходящего из дверного проема дальше по коридору, его лоб сморщен, и я беру пистолет у Левина, протягивая его ему. — Возьми это, — резко говорю я, но он качает головой. — Мои клятвы… Я бросаю на него пронзительный взгляд, который может заморозить лед. — Сынок, мне насрать на твои клятвы. Ты уже убил одного человека, и за это ты под моей защитой. Если ты хочешь, чтобы это продолжалось, ты возьмешь этот пистолет и будешь защищать мою семью. — Я прищуриваюсь, глядя на него. — Ты бы не хотел, чтобы с Сашей что-нибудь случилось, не так ли? Щеки Макса краснеют, но он берет пистолет. — Я не буду использовать его без необходимости, — натянуто говорит он, но я уже отворачиваюсь от него. Я начинаю поворачиваться к Левину, чтобы что-то сказать, но пронзительный крик сверху останавливает меня. — Виктор! — Голос Катерины разносится по дому, сопровождаемый тихим вскриком, который звучит очень похоже на Софию. За этим следует мужское ворчание с громкими ругательствами на русском, и я бросаюсь к лестнице, под звуки новых выстрелов и едкий запах дыма и пороха, наполняющий холл из фойе и гостиной. — Это гребаное безумие, — рычит Лука. — Лиам, пойдем со мной. Мы разберемся с тем, что там происходит. Макс, Левин, оставайтесь с Виктором. — Я отдаю приказы в этом доме, — огрызаюсь я, и Лука, прищурившись, смотрит на меня. — Тогда отдавай приказы, — коротко говорит он. — Но я только что, блядь, услышал, как моя жена кричала, и… Нас обоих прерывает звук падения с верхней площадки лестницы. Я поворачиваюсь и вижу троих мужчин, двое из них изо всех сил пытаются удержать Катерину, в то время как у другого Аника перекинута через плечо, а Елена схвачена за запястье. — Я сброшу тебя с лестницы, сука! — Кричит он, когда Катерина пытается расцарапать ему лицо. — Мне все равно, что ты со мной сделаешь, — выплевывает она, вырываясь из его объятий, но мужчина только смеется. — Тогда я брошу одну из этих соплячек на землю, — говорит он, поднимая Елену за запястье, когда она извивается и начинает плакать. — Опусти ее! — Мой голос разносится по воздуху, когда я направляюсь к лестнице, но мужчина только смеется. — Отойди, Уссуриец, или я начну отрезать кусочки от нее. — Он протягивает руку, и я замечаю охотничий нож в одной руке, направленный к уху Катерины. — Она симпатичная, но есть мужчины, которые купят шлюху даже с отрезанными кусками, если им будет позволено отрезать еще. Катерина отшатывается, на ее лице неприкрытый ужас, и я вижу, как из нее вытекает каждая капелька крови. Ее глаза расширяются при виде ножа, и я вижу, как она заново переживает каждый порез, который Андрей и Степан когда-либо наносили ей в том доме. Горячая, неистовая ярость вскипает во мне, и я направляю пистолет прямо в лицо мужчине. — Положи нож и отойди от моей жены. Он просто смеется, прижимая острие ножа к челюсти Катерины. — Давай, пристрели меня. Я отрежу это по пути вниз, и одна из твоих дочерей окажется сброшенной с лестницы к твоим ногам. Алексей сказал нам убедиться, что мы сохраним одну живой для целей торга. Но две маленькие девочки, это слишком много, насколько я могу судить. — Папа! — Кричит Елена, слезы текут по ее покрасневшему лицу. — Папа, помоги! Аника обмякла, что говорит мне о том, что она потеряла сознание. Я стискиваю зубы, пылая от ярости. — Левин, где, черт возьми, охрана? — Я рычу, говоря низким тоном, но мужчина, держащий Катерину, все равно слышит это. — Твоя охрана практически уничтожена. У Алексея было в два раза больше людей, чем у тебя. — Он ухмыляется, показывая рот, в котором наполовину нет зубов. — Он неплохо заработал на этом складе, полном девушек. Оказывается, то, чего ему не хватало для превращения половины твоих людей в предателей он купил на заработанные деньги. Есть много наемников, которые с радостью пойдут даже против тебя за правильную цену. И в твоей конюшне было несколько прекрасных кобылок. — Затем он смеется, качая головой. — Большой, злой медведь. Мы подкрались к твоей крепости и проникли внутрь, отключили твою охрану на время, достаточное для того, чтобы этот грузовик проехал через твои ворота, и впустили остальных. Вот тебе и конспиративная квартира. — Он ухмыляется Катерине. — Она блядь чертовски великолепна. Твоя жена? — Отпусти меня, блядь, ай! — Катерина кричит, когда он запускает руку ей в волосы, откидывая ее шею назад. — Я отрежу тебе язык, если ты еще раз закричишь, — угрожает мужчина. — Брошу его к ногам твоего мужа. — Он дергает головой в направлении гостиной. — Мы заканчиваем с остальным. Отойди, Медведь. Чем быстрее ты встретишься с Алексеем и услышишь его условия, тем скорее мы все сможем покончить с этим грязным делом. Я никогда никого не хотел убить так сильно, как хочу убить троих мужчин наверху лестницы, которые держат мою жену и дочерей. Я редко испытывал такое жгучее желание не просто убить, но сделать так, чтобы это продолжалось, разобрать их по кусочкам и показать им, откуда именно взялась репутация, которую они предпочли игнорировать. Но слезы Елены и тот факт, что я не сомневаюсь, что они без колебаний выполнят свои обещания, удерживают меня от того, чтобы броситься вверх по лестнице или сделать выстрел, который, я знаю, я бы не промахнулся. Я бы убрал хотя бы одного из них, но были бы жертвы, и по крайней мере одной из них была бы одна из моих дочерей и, вполне возможно, Катерина. Чувство беспомощности, которое охватывает меня, только усиливает мою ярость. Катерина смотрит на меня, ее темные глаза несчастны и напуганы, и в этот момент я понимаю, что где-то на этом пути я совершил ужасную ошибку. Несмотря на все мое богатство, всех людей, которых я нанял, чтобы защитить себя и свою семью, все усилия, которые я приложил, все свелось к этому. Я не могу защитить тех, кого люблю больше всего, даже после всего. И когда открывается дверь, и я вижу, как выходят еще двое мужчин с Софией, зажатой между ними, и еще один с Анной, перекинутой через плечо, я чувствую, как внутри меня открывается бездна отчаяния. Я не смог защитить первую супругу и ребенка, о зачатии которого не знал, и теперь я снова потерпел неудачу. Несмотря на то, что я следовал пути, на который наставили меня мой отец и дед, за все, что я пытался вести честно, следовать кодексу и быть мужчиной, которому другие мужчины могли бы следовать и уважать, на этом все закончилось. — Отпусти ее к чертовой матери! — Лука рявкает, увидев Софию. — Их обоих! Они не имеют к этому никакого отношения… — Ты заключил сделку с Медведем. Позади нас раздается голос, ясный и резкий, и я узнаю его. Я медленно поворачиваюсь вместе с Лукой, Левином и Лиамом, но я уже знаю, кого увижу. Алексей стоит там, по бокам от него дюжина мужчин с автоматическим оружием. Он холодно улыбается мне, его белокурые волосы зачесаны назад, а голубые глаза ледяным блеском сверкают. — Мистер Романо, ты заключил сделку, — повторяет он, бросая взгляд на Луку. — Это означает, что бизнес Медведя также влияет на тебя и твоих близких. И на тебя тоже, соответственно, ирландец. Хотя, если ты хочешь перейти на другую сторону, плоть — не единственный бизнес, в котором я заинтересован. Ваша торговля оружием, это рынок, на котором я бы не колеблясь воспользовался. Я слышал, твой отец превосходно умел переходить на другую сторону, когда ветер дул в его пользу. — Он смотрит на Лиама, его лицо бесстрастно. — Итак, я дам тебе, по крайней мере, шанс выбрать победившую сторону сегодня. Лиам, к его чести, даже не вздрагивает. — Я не мой отец, ты, маленькое дерьмо, — говорит он, его акцент усиливается по мере того, как он говорит, почти растягивая слова с сильным гэльским акцентом. Он смотрит на Алексея почти небрежно, как будто его ни в малейшей степени не пугает этот человек или его подмога, и этого почти достаточно, чтобы произвести на меня впечатление. Я не слишком высокого мнения о младшем сыне Конора, но ясно, что у него яйца покрупнее, чем я думал. — Позор. — Алексей пожимает плечами. — Я полагаю, если бы твой брат унаследовал, он мог бы выбрать сторону, которая сделала бы его богатым человеком и защитила семьи, которые он должен возглавлять. Я приеду в Бостон, ирландец, как только закончу с делами Виктора. — Разве Манхэттена недостаточно? — Лука свирепо смотрит на него. — Если ты нацелился на меня и моих близких, то я предполагаю, что ты смотришь и на мои территории тоже. Так ты попытаешься захватить Бостон после этого? Амбициозно, для одного мужчины. — Я положил глаз на весь Северо-восток, — говорит Алексей с холодной улыбкой, глядя на Луку. — От Ньюпорта до Балтимора. Так что да, мистер Романо, я намерен захватить Бостон, когда закончу оставлять свой след на Манхэттене. — Действительно амбициозно. — Я смотрю на него холодно. — Жаль, что ты не сосредоточился на том, чтобы стать лучшим бригадиром. Ты мог бы быть более доволен своими наградами… — Заткнись. — Алексей насмехается надо мной. — И пошевеливайся. Мы закончим эту дискуссию в более удобном месте. — Он жестом указывает на гостиную, когда мужчины над нами спускаются по лестнице, ведя за собой Катерину, Софию, Елену, Анику и Ану. Он кивает головой в сторону меня, Луки, Левина и Лиама, бросая взгляд на мужчин рядом с ним. — Разоружите их. 11 ВИКТОР Я скриплю зубами, когда мужчины шагают вперед, из-под балаклав и тактического снаряжения на них видны только их глаза. Они грубо хватают всех нас, и все во мне кричит дать отпор. Я вижу, как лицо Левина становится жестким, его мышцы напрягаются, когда он смотрит на меня с выражением, которое ясно говорит: "что ты хочешь, чтобы я сделал, босс?" Я хочу, чтобы он дал отпор. Я хочу дать отпор. Я не хочу, чтобы эти сукины дети прикасались ко мне или к любому другому мужчине или женщине в моем доме. Я хочу разорвать Алексея в клочья, содрать с него кожу до костей, пока я буду наблюдать за последствиями того, как он посмел переступить порог моего дома и позволил своим людям прикасаться к моей жене и детям. Но драка будет означать увечья или смерть для женщин и детей, за которых я несу ответственность. И эта мысль обрушивается на меня, как тонна кирпичей, голос Катерины эхом отдается в моей голове. Ты был ответственен за них в тот момент, когда привез их сюда. Это твоя вина… Моя вина. Моя вина. Пронзительный крик заставляет мою голову повернуться, и я вижу, как другой из людей Алексея грубо тащит Сашу вниз по лестнице. — Прости! — Выдыхает она, увидев меня, ее лицо бледнеет, когда она замечает мужчину, держащего Елену. — Я пыталась остановить его, мне так жаль, он забрал ее, и я не смогла… Я не совсем уверен, почему из всего этого для меня наконец-то прояснилось именно это, все, что сказала мне Катерина, но вид Саши, избитой за попытку спасти мою дочь, расставляет некоторые окончательные точки на свои места. Я чувствую волну холодной, болезненной вины, на которую раньше испытывал лишь намеки, как будто наконец-то был разрушен какой-то барьер в моем разуме и в моей душе.