Прах мой к тому времени был уже погребен рядом с истлевшим гробом Сани, который просто разворотили и остатки костей утрамбовали лопатой в обувную коробку из-под сапог. Его ржавый крест, как и пророчила Эпоха, выкорчевали и просто отвезли на ближайшую помойку. Монолитную черную плиту редкого черного мрамора устанавливали четверо мужиков. Елозя грязными руками по моим глазам и губам, отображенным на камне, они потели и проклинали Илюшу, которому все не хватало трех сантиметров влево-вправо для какого-то одному ему понятного идеального равновесия. Рядом хлопотала моя жена, то и дело касаясь Илюши своим телом: то прикладывалась грудью к спине, то брала в руку его ладонь, то смахивала со щеки невидимую пыль. — Хочет его очень, да, Старшуля? — поддела меня Эпоха. — Ревнуешь? — Да иди ты, — огрызнулся я. — Как ща говорят: ищет тиктальных ощущений, — оскалила она верхние зубы. — Тактильных, — понуро поправил Саня. — Во-во! А ты где набрался этой модной ереси? — Студента тут недавно закопали, ошибся кладбищем, пока провожал его, всю историю жизни выслушал. Жену свою ругал. Не давала она ему ярких тактильных ощущений, — пробубнил Саня. — А твоя-то Шалушику явно и тик-так, и так-тик, — глумилась надо мной бабка. — Вот вредная твоя, наглая морда! — разозлился я. — Не изменяла она мне никогда. При жизни уж однозначно. — А как же тогда сын твой похож на него точь-в-точь! Вон с братом стоит поодаль, дурак не заметит! Рядом с могилой лениво переговаривались мои двадцатипятилетние сыновья-двойняшки. Темно-русый, крепкий, брутальный, похожий на меня Ярик и Ларик — светлокудрый худой ягненок с голубыми очами, будто срисованный с фотографии молодого Илюши. Это было безумием всей моей жизни. Я, как медик, понимал, что такого по законам генетики просто не может быть. Да, они разнояйцевые близнецы, рождены с интервалом в пятнадцать минут, но одного, черт побери, моего семени! Как второй мог быть похож на Илюшу? КААААК????? Я помню первую встречу с будущей женой. Мы с братом уже вернулись из армии. Я восстановился в медицинском институте. Илья, как всегда, тунеядствовал, плевал на все условности, купил корочки и собирался в очередной свой безумный поход. Она просто шла по улице. Принцесса из «Бременских музыкантов», с белыми волосами, собранными в два длинных хвоста, и красном платье, слегка прикрывающем трусы. Я остолбенел, как суслик у норки. Она поравнялась со мной, и еле уловимый запах женского тела взорвал мне ноздри. Принцесса улыбнулась, приподняв темные очки. Она была красивее всех звезд из порножурналов, которые за полстипендии можно было купить у барыг. Я впервые растерялся, и лишь когда красное платье скрылось за углом в конце улицы, бросился догонять. Настиг у автомата газированной воды, где она мыла граненый стакан, нажимая на встроенный фонтанчик. Я снова встал как вкопанный. Принцесса опустила в прорезь три копейки, налила сироп и убрала стакан. Плюясь и бормоча, автомат слил безвкусную минералку. Затем она снова опустила три копейки и вновь подставила стекляшку, долив вторую порцию сиропа до краев. — Я тоже всегда так делаю, — ляпнул я, — люблю послаще. Она пила лимонад небольшими глотками, а я смотрел, как в ее губы устремляются пузырьки газа, толкаясь и соперничая в желании попасть на вожделенный влажный язык. Горло у меня пересохло, в мозгу не осталось ни одной мысли. — Скажешь что-нибудь умное? — спросила она. — Ты — потрясающая, — выдохнул я. — Все? — Я женюсь на тебе. — Всегда такой тупой? — усмехнулась она. — Всегда, — подтвердил я. — Тогда пока. — Принцесса развернулась и пошла прочь. Я нагнал, схватил ее за руку, притянул к себе и прижался к губам. — Наглый? — прошептала она. — Наглый, — кивнул я, сминая ее в объятиях как намокшую газету. Она оказалась Леной. Не помню, сколько прошло дней, когда мы оторвались друг от друга. Наверное, сутки, а может, и двое. Одуревшие от секса и голода, мы курили у нее на балконе. Родители были на даче. (Будь благословенны все дачи СССР!) Я сидел на табуретке в синих трусах, она, полуголая, поставила тонкую ногу с алым педикюром на какой-то гимнастический мяч. С нас можно было написать копию «Девочки на шаре» Пабло Пикассо. — Я — модель журнала мод «Кокетка», — представилась Лена, — мечтаю уехать в Москву. — Я — будущий хирург. О Москве можно подумать. — Будешь меня лечить. — Лена выпустила струйку дыма мне в лицо. — Будешь ходить передо мной голой. Всегда, — сказал я. К родителям я привел ее уже через неделю. Мама наготовила вкуснейших салатов, папа купил вино. Лена им страшно понравилась. Они давно хотели меня пристроить. Мы сидели, смеялись, я был пьян и счастлив, Принцесса льнула ко мне и незаметно целовала в шею. И тут черти принесли ЕГО. Брат должен был уехать в свой гребаный поход на Байкал, но почему-то застрял в городе. Он никогда никому ничего не объяснял. Просто открыл ключами квартиру, бросил рюкзак в коридоре, пошуршал в ванной и сел за стол. Мама прижалась губами к его лбу, как всегда приподняв шелковые волосы. — Ты не болен? — Нет. — Руки помыл? — П-помыл. — Знакомься, это Леночка, — возбужденно произнес папа, — невеста Родика. — Илья, его б-брат, — этот говнюк равнодушно пожал ей руку. Каждый раз, когда я вспоминаю их знакомство, меня трясет. Он даже не хотел ей понравиться! Он не пытался казаться хорошим, он игнорировал этот мир в принципе. С герпесом на губах, с нестриженной, до плеч гривой, с какой-то ржавой царапиной на роже, он накинулся на мамин салат и сожрал его прямо из общей миски. — М-мамуль, есть м-мясо? Он замечал только маму, с ней была особая связь, и иногда папу. Ни меня, ни моих девушек, ни моих друзей он не видел в упор. Мама кинулась подогревать ему вчерашнюю курицу. — Вы — геолог? — спросила его Лена, чтобы как-то поддержать разговор. — П-почти, — он даже не поднял на нее глаза. — Он — искатель приключений себе на задницу, — объяснил я. Но Лена меня уже не слышала. Она больше не любила меня. Моя Принцесса мечтала о совершенно ином Трубадуре. Патлатом, безденежном идиоте, который был бы абсолютно органичен в компании с ослом, вшивым псом и бесхвостым петухом. Думаю, она и замуж-то за меня вышла, чтобы просто быть рядом с ним, дотрагиваться до его волос, стирать ему пропахшие потом спальные мешки и мечтать прикоснуться к его вечно драной, как у дворового кота, морде. — А знаете, Родион у нас богатырь! — начала свою притчу мама. — Родился на пять килограммов сорок пять грамм! Сосал меня до полутора лет… — Ну мааамаа! — заревел я. Илюша пофигистично ковырял в зубах развилкой куриной косточки. — А Илюша, господи, просто галчонок, весил два четыреста! Я еле его выходила, — не унималась мама, будто это было молитвой, без которой нашу квартиру не мог покинуть ни один человек. — Ну надо же! А сейчас такой мускулистый! — восхитилась Лена. Илья и вправду начиная с девятого класса начал усиленно тренироваться, и его дрищовая, вечно сопливая оболочка превратилась в жилистое, поджарое тело. Конечно, ляжки у него по-прежнему были меньше моих бицепсов, да и сам он оставался на 20 килограммов хлипче меня, но Лена, похоже, этого не видела. Вечером я прижал его к стене (мы, как и раньше, спали в одной комнате), взял за грудки и выдавил, чеканя каждое слово: — Если ты хоть пальцем до нее дотронешься, урод, я изувечу тебя. Не посмотрю, что ты мой брат. — Да р-расслабься, — лениво ответил он, — она в‐вообще не в моем вкусе. Как и ты, в‐впрочем. — Не в твоем вкусе? — взревел я. — Да она красивее Роми Шнайдер и Марины Влади, вместе взятых! — Это т-твои шлюшки из п-порножурналов? — Это женщины Алена Делона и Высоцкого, неуч! — К-когда это было… — Когда бы ни было, пока я жив, ты глаза на нее не подымешь! — Я тряс его как ощипанную курицу. Илюша не сопротивлялся. Он безразлично посмотрел в потолок, а потом уставился на меня в упор: — Д-договорились. Я п-пересплю с ней, когда ты ум-мрешь. Я знал, что он не тронет ее. Как ни странно, Илюша вообще никогда не врал. Он не боялся говорить правду, и не потому, что считал это правильным или честным. Ему просто было плевать на последствия, на осуждения, на слухи, на реакцию других людей. Он не утруждал себя выдумками и оправданиями. Но в Лене я не был так уверен. Она всю жизнь ждала Илюшу из экспедиций, с упоением гладила ему рубашки, прижигала раны, хотя он этого не просил, умоляла рассказать, где он был и что видел. Если Илюша, заикаясь, начинал свою неторопливую историю, она переставала дышать, поднимала палец вверх, пресекая любое вторжение в его речь: муха не могла прожужжать, чайник не смел засвистеть, дети не имели права ни о чем спрашивать. Даже если один из них вылил горшок с какашками другому на голову… Так вот, дети. Мы уже переехали в Москву. Я уже проводил свои первые несложные операции на сердце. Она стала лицом журнала «Космополитен» в России. Илюша шлялся по всей стране с одной парой запасных носков и собственным парашютом в рюкзаке. Когда он приезжал в нашу съемную квартиру в Алтуфьево, Ленка с благоговением вручную стирала эти носки, словно Туринскую плащаницу. Это при том, что я подарил ему на день рождения ровно сто пар, чтобы он просто выбрасывал драную вонь и брал новые. Илюша ее даже не благодарил. Он действительно не хотел рвать мне сердце. Иногда приходил к нам с парой-тройкой сомнительных девиц, которые висели на нем, как клещи на собаке, занимал у нее деньги и не отдавал, обещал забрать наших пацанов из детсада и забывал о них на месяц. Но Ленку было не унять. Она жаждала его, она страдала. Илюша априори был прощен за все. Мне казалось, если бы он дал ей хоть малейший шанс, подмигнул или посмотрел своим долгим изможденным взглядом, она бросила бы все: меня, детей, профессию, чтобы только оказаться в его объятиях. Беременность Ленки была тяжелой. Мучительный токсикоз, тахикардия, судороги. Врачи определили двойню. Я бежал к ней с ночных операций, держал ей голову, когда она билась в страшной рвоте, пел песни и включал «Ветер перемен» «Скорпионс», прикладывая магнитофон к надутому животу. Слушал биение двух сердец в ее лоне и исходил нежностью. Илюша в это время жил на Севере в юрте, жрал сырую оленину, трахал чукотских женщин и ни разу не звонил. В результате на свет появились Ярик и Ларик (Ярополк и Ларион — Лена был помешана на редких именах). Первый — мое продолжение, вплоть до рисунка вен на предплечье, линий на ладони. Второй — прижизненная реинкарнация Илюши. Даже с чертовой родинкой на животе. Синеглазый, тощий, болезный. Я осатанел. Спустя два года, когда сходство только усилилось, даже мама (я перевез родителей в Москву) не удержалась, мол, что за черт? Она же не кошка, чтобы в одном помете рожать детей от разных котов? Я собрал у сыновей слюну, срезал волосы — темно-русый и белый — и отвез на экспертизу ДНК. Ответ был однозначен: и у того, и у другого стопроцентно мое отцовство. Я не остановился и в другую лабораторию привез пацанов лично. Из крошечных пальчиков взяли кровь, сравнили с моей — это железно была моя ДНК. Когда им исполнилось по три года, к нам завалился Илюша. Он был обветрен, красноморд и пострижен налысо — подхватил от чукчей какой-то стригущий лишай и редкую половую инфекцию. Привез полтуши вяленого оленя и притырошного божка с большой писькой из оленьей же кости и кусочка жесткого меха. Подарил его Ленке и сказал: — Это вам на размножение. Проверено на чукчах, божок работает. — Божок работает? — рассвирепел я, готовый убить его у Ленки на глазах. — Это ты у него просил, чтобы один из моих сыновей был похож на тебя? Или сам приложил усилия? Я орал как резаный, хотя понимал, что брат ни в чем не повинен. Результаты двойной экспертизы были у меня на руках. За год до зачатия Илюша уже слился в экспедицию и физически выпал из нашей столичной жизни. Он ничуть не удивился и подозвал пацанов к себе. Поцеловал в лоб темненького Ярика, пожал руку себеподобному Ларику. — М-молодец, д-дружище! Жизнь п-пробивается д-даже сквозь асфальт. Потом обнял меня и сказал просто, без пафоса: — К-как же я по т-тебе скучал. К-как же без тебя п-пусто. На мгновение я замер. Честно сказать, я тоже дико по нему скучал, но злость не давала мне признаться в этом даже себе самому. Я сжал его окрепшие плечи и попытался сглотнуть подступивший к горлу комок. Мы стояли так несколько минут, пока дети с грохотом не опрокинули на пол горшок с цветами. — З-знаешь, — сказал он мне, когда мы затем глушили текилу, — в к-какой-то з-засрани, К-канаде или Ам-мерике с-ставили эксперимент. Лошадь д-держали в вольере со с-стеклянной стеной, за которой ж-жил самец з-зебры. Она с-смотрела н-на него г-годами и очень х-хотела. А п-потом ее оплодотворили нормальным ж-жеребцом. И у н-нее родился ж-жеребенок с п-полосками, как у з-зебры. М-мысли м-материальны. В-вот и все объяснение. Помню, после этих слов я расквасил ему лицо и выбил массивной печаткой этот чертов передний зуб, который он и без того менял каждые два года. Дети забились под стол, Ленка орала на меня в истерике, Илюшу увезла скорая с очередным переломом носового хряща. Я потом долго ездил к нему в Склиф. Он не обиделся, просто стряс с меня денег на пластическое восстановление утраченной рожи. — Н-ну я п-перегнул, — сказал он, когда его подлатали. — Н-не сердись на м-меня. Я з-знаю, как т-ты ее л-любишь.