— Не ругай его, — вступалась Софья Михайловна. — Настоящий медик должен чувствовать каждое сухожилие, каждую мышцу. Пусть даже в виде отварного мяса. Через это нужно пройти. К первой сессии Родион выбил у себя на груди группу крови и резус фактор I Rh+. Илюша, увидев у брата синюю наколку в виде молнии и каких-то мистических знаков и цифр, поднял бровь: — В-врачебные п-понты? — Если тебя обнаружат без сознания и документов на поле боя, это станет главной информацией для твоих спасателей, — объяснил Родион. На следующий день Илюша пришел домой и гордо распахнул рубашку. Над левым соском в отекшем и покрасневшем от иглы треугольнике красовалась идентичная татуировка I Rh+. — Надеюсь, у тебя не начнется гангрена от этой набойки, — поддел Родик, — а то, как всегда, скажут, это я тебя вынудил сделать гадость. Илюша проигнорировал его слова и повернулся худой голой грудью к врубелевской Тамарке: — Ну к-как? Она снова посмотрела на него печальными глазами и, казалось, покачала головой: — Какой же ты дурак… Укурки из «Аэросмита» тоже обдали Илюшу волной неодобрения. Повернувшись к ним лицом, он поджал губы и вздернул подбородок: «Вас вообще никто не спрашивал!» Илья, конечно же, поплатился. В отличие от Родиона, на котором татуха зажила за три дня и своим расположением подчеркивала развитую грудную мускулатуру, у Илюши начался сепсис, наколка разбухла, воспалилась, поплыла на сосок и выглядела как ободранная наклейка на водочной бутылке, какие они сдавали с бабой Катей по двадцать копеек за штуку. Но, как выяснилось позже, Царевна-Лебедь со своими друганами из «Аэросмита» переживали совсем по другому поводу. * * * Еще одним запомнившимся событием тех лет стала встреча со странным мужиком, который появился в их дворе ранней осенью. Родька с Илюшей сидели на металлической ограде газона и флегматично курили. Старший разжился пачкой «Родопи», на которую, как муха на покойника, тут же прилетел участковый Виталя, ставший к тому времени капитаном. — Угостите, пацаны? — Он дружески присел рядом на пустой ящик из-под лимонада «Буратино». В соседнем продуктовом они стояли пирамидами, и каждый брал для хозяйственных нужд сколько хотел. — Конечно! — Родька протянул белую пачку с коричневым гербом. — Фарца «Мальборо» за трояк предлагает. Настоящий, американский, — сказал Виталя. — Неее, дорого, — вздохнул Родион. — Изумительный вкус, — Виталя причмокнул языком, — не то что кишиневский. — Я даже не пробовал, — признался Илья. — Какие твои годы! Вот я однажды… — Виталя приготовился рассказать какую-то байку из своего героического прошлого, но его перебил плечистый мужик в коричневом костюме, выросший как из-под земли. — Извиняюсь, товарищ капитан, кто живет в сорок первой квартире, во‐он в том подъезде? — С какой целью интересуетесь, гражданин? — Виталя включил начальника. — Я ищу Корзинкину Злату Петровну. Есть информация, что она проживает по этому адресу. Второй день звоню в дверь, никто не открывает. Специально приехал сюда из Архангельской области, на вокзале ночую. Игнатов Петр Петрович, — мужик снял стремные солнцезащитные очки и спешно полез в портфель за паспортом. — А кто вы будете гражданке Корзинкиной? — спросил Виталя, рассматривая фото в документе. — Я — отец ее родной. Она померла, мне сказали, а за ней квартира числится. Детей у нее нет, я — первый наследник. Илюше мужик сразу не понравился. Плечистому было не больше сорока, с деревенским говорком, какими-то неприятными ужимками, попахивающий несвежим бельем и гнилыми прокуренными потрохами. — А где ж вы были, когда она померла? — сурово спросил Виталя. — Да не общались мы, в разных городах жили, — залебезил Петр Петрович. — Значит, пока была жива, не общались, а как умерла, так квартира понадобилась? — Ну так я ж отец! Кому ж еще квартира должна перейти? Виталя посмотрел на него презрительно: — Не проживала здесь никогда никакая Корзинкина. Сейчас живет семья Семенковых, не звоните им, они с дачи не вернулись. А раньше квартира принадлежала Полуэктовой Анне Ивановне. Она в данный момент на попечении государства находится. — А кто это, Полуэктова? — вклинился Родион. — Эпоха, бабка, ну которая Илюху украла, помнишь? — пояснил Виталя. — Ага, з-забудешь ее, — усмехнулся Илюша. — Так что же мне делать? — не унимался Петр Петрович. — Где же искать Злату Петровну? — А я почем знаю? — окрысился участковый. — Может, надо было с дочерью при жизни связь держать? Может, она нуждалась в тебе, отец хренов? Может, ждала, когда ты придешь? И умерла от голода, не дождавшись? А как квартиру получать, ты тут как тут! — Виталя сорвался на крик. — Да я это… я вообще ее с детства не знал, у меня другая семья, — попытался оправдаться Игнатов. — Тогда и пошел отсюдова к семье гадюшной — ребенка он своего с детства не знал! Я ща дело на тебя заведу, узнаю, кто ты и откуда, платил алименты или нет, гнида! Мужик дрожащими руками вырвал у Витали паспорт, долго не мог попасть им в тонкую прорезь портфеля, суетливо напялил на себя очки с резинкой вместо правой дужки и засеменил прочь из двора. — А че вы на него так накинулись? — спросил обалдевший Родька. — Вы знаете эту Корзинкину? — Понятия не имею, кто это, — сказал Виталя, — зато вот этих чморей наизусть выучил. Отец у меня был таким. Бросил нас с матерью, когда мне год исполнился, и больше не появлялся, козлина. Мы как могли выживали. А когда мать умерла, нарисовался. Наследство делить решил. Там из наследства были ее рваный плащ и мой гайморит. Посмотрел он на это добро и отказался от отцовства. А я в интернате для трудных подростков четыре года чалил. Как срок отмотал… Родька, как выяснилось позже, моментально забыл этот разговор. А Илюша, по непонятным причинам, долго полоскал в памяти образ деревенского мужика в темных очках и нелепое сочетание имени-фамилии — Злата Корзинкина. — Если бы т-ты был К-корзинкиным, ты бы н-назвал свою д-дочь Златой? — спросил он как-то старшего брата, ворочаясь ночью в постели. — Если бы я был Корзинкиным, я бы сразу удавился, — ответил Родион и, как всегда в долю секунды, провалился в могучий здоровый сон. Глава 17. Прыжок Прапор Курбатов наслаждался овечьей покорностью новобранцев и кромсал воздух луженой глоткой: — Копаем па-а периметру, вдо-оль забора на глубину а-адин метр. Трениру-у-емся рыть а-акопы и па-амагаем воинской части заменить тру-у-убопровод! На первый-второй ра-асчитайсь! Отряд из десяти человек по нехитрому плану встал в шахматном порядке. Прапор прошел мимо каждого, заглядывая в лицо, сверяя со списком и тренируя речевой аппарат на свежих фамилиях. — Протейко! — рявкнул он в рожу широкому рязанскому парню. — Я! — Начнешь копать от флажка! — Есть. — Неряшев! — Курбатов уткнулся в грудь долговязому сизому хлопчику. — Я! — Отступаешь от Протейко два метра и роешь траншею вправо! — Есть! — Гринвич! — командир поравнялся с Родионом. — Я! — Берешь правее от Неряшева и хуячишь дальше! — Есть! — Абдуд… Абудж… Абуджам… — Абдуджамилов Абдунахазар, — выкрикнул маленький таджик, потерявший надежду на то, что его фамилию воспроизведут грамотно. — Абдуд Жамилов, — прапорщик осмотрел солдатика сверху вниз, — как тебя мама-то называет? — Абик, эээ. Абик Абдуджамилов, — дружелюбно разъяснил таджик. — Ты че, из аула? — усмехнулся Курбатов. — Так точно, командир, эээ. — Че, баранов стриг? — Лечить баран! — пояснил добродушный таджик. — Болеть баран, я лечить, эээ, ветеринар я учить. — А тут еще один лечитель есть, так? — харкнул в траву прапор. — Кто из вас?