— А где Злата Петровна? — осмелился спросить следователь. — На момент смерти ей было девятнадцать лет! Где сейчас эта девушка? — Она перед вами, — с вызовом ответила Богоматерь и надула грудь, будто расправила крылья. — Вы видели выживших жертв отравления фосфором? Так смотрите! Синдром молниеносного старения! Ее организм одряхлел на глазах в течение нескольких месяцев! Распад органов, атрофия мышц! Вот цена вашего неуемного товаропотребления, вашего желания удобрять поля химикатами, вашего стремления выглядеть чистыми, стирая белье порошком! Вашей потребности пользоваться спичками! Вашего равнодушия. Вашего чудовищного равнодушия… Надежда Сергеевна закончила пламенную речь, которую в душе готовила давно, и выдохнула, поправив шапочку. — Это же репортаж эпохи! — воскликнул ополоумевший от журналистской удачи корреспондент. — Эпохи! — вдруг гаркнула старуха искореженным ртом. — Эпохи, вашу мать! Толпа невольно попятилась назад, точно на нее высморкались раскаленным свинцом. — Иди домой, детка, налей чаю гостям, — спокойно, как ни в чем не бывало, сказала ей Богоматерь и, обратившись к делегации, улыбнулась: — Ну да ладно, чего стоим? Зеваки пошли прочь! А вы, девушка, и вы, молодые люди, пройдемте в дом. Я уже окоченела. Все зашли в подсобку медпункта, оборудованную как кухню. Старуха гремела чайником на электроплитке. Нина, в неверии, подошла к ней и заглянула в лицо. Ни одной черты золотоволосой нежной девочки не было в этих рубцах и прогнившей челюсти. В пепельных радужках не осталось ни одного медового лучика. — Злата? — неуверенно спросила Нина. — Ты меня помнишь? Старуха посмотрела в упор и растянула губы в страшной улыбке. — Репортаж эпохи! — повторила она, наслаждаясь последним словом. Сомнений не оставалось, бабка была безумна. Ланская отвела в сторону следователя и прошептала ему на ухо: — А вдруг это не она? Вдруг это какая-то ошибка? Человек не мог так чудовищно измениться за два года! Следак пожал плечами и, присев за наскоро накрытый стол, достал свой блокнот. — А где ребенок? — уставился он в глаза Богоматери, надеясь вызвать в ней смятение. — Вы о рожденном Златой мальчике? — переспросила Надежда Сергеевна. — Так я отдала его на усыновление одной чудесной паре. Они отдыхали в наших краях. Он — служил в военной части неподалеку, а она, если не ошибаюсь, работала эндокринологом. Святые люди. У них был ребенок двух лет. Крепкий, красивый мальчишка, весь в отца. Я, как узнала об этом, сразу кинулась ей в ноги. Говорю, умрет дитя, колики у него от коровьей смеси! Добрая женщина. Взяла его, попробовала покормить, а потом не отдала. Полюбила как родного. Да и мне радость, я б не вырастила. Вот у меня теперь ребенок, — Богоматерь кивнула на старуху, — это она сейчас спокойная, а так иногда буянит, мне страшно за свою жизнь становится. Подлечить бы ее, челюсть вставить. Я как смогла выходила, но, боюсь, не справлюсь дальше, агрессивной она становится. Делегация застыла в полном оцепенении. Лишь неистовое шарканье о бумагу карандаша, которым журналист записывал каждое слово, нарушало тишину. — Есть еще какое-нибудь доказательство, что это Корзинкина, фотография, документы? — не унимался следак. — Сюда, товарищ следователь, с документами людей не привозят, — вздохнула Надежда Сергеевна, — сюда их везут, чтобы скрыть следы преступления. Злата, пока еще была в уме, рассказывала, что, судя по хлопку, взорвались подводящие трубы завода, «материальная линия» по-ихнему, ну, по которой этот фосфор течет. Говорит, давно обветшала, весь завод об этом шептался. А в газетах я читала, что это железная дорога виновата, мол, разблокировка цистерны какая-то произошла. Может, поэтому Злату сюда и сдали, знала много. — Так она не сразу с ума сошла? — спросила Нина. — Не сразу. Она и не сошла бы, может. Но у нее еще черепно-мозговая травма была. Я ее щупала, пальпировала, значит, нашла трещину в затылке. Скорее всего, гематома мозговая, аневризма образовалась. Она если разрастается, без хирургического вмешательства может отделы мозга повредить безвозвратно. Я думаю, так и произошло. Но у меня тут ни рентгена, ничего. Бабка, бывшая Златой, все это время сидела и улыбалась, прихлебывая чай, который выливался из ее дырявого рта прямо на скатерть. Следак брезгливо отодвинулся, а Богоматерь без тени раздражения протянула старухе полотенце. — Я же тебе говорила, утирай рот салфеткой. Ты же не свинья, детка! — А можно взять у нее интервью? — спросил корреспондент. — Берите на здоровье, она любит поговорить. Журналист взял табуретку и подсел к старухе поближе. Она резко и радостно наклонилась в его сторону. Писака отскочил, как от клетки со львом, но тут же взял себя в руки. — Вас зовут Злата? — спросил он. Она заулыбалась трещиной рта и закивала. — Вы работали на заводе «ХимФосфор»? — Фосфор — венец таблицы Менделеева! — воскликнула старуха. — Вы помните таблицу Менделеева? Какова валентность Церия? — Два или три, зависит от того, с чем он соединяется, — развеселилась бывшая Златка. — А как вы сюда попали? — Я родилась здесь, — искренне ответила бабка. — А это кто? — указал он на Надежду Сергеевну. — Мать моя, — Златка щерилась от удовольствия. — Сколько вам лет? — Девятнадцать, — ее слюни долетали до груди журналиста, но тот, казалось, уже ничего не замечал. — Что вы помните об аварии? — Я хочу пряник со сметаной. — Вы помните, как взорвался фосфор? — Со сметаной и ряженкой. — Потрясающе! — заключил корреспондент и фотоаппаратом «Смена», висевшем на шее, сделал порядка десяти портретных снимков бабки. — Репортаж года мне обеспечен! «Трагедия индустриальной эпохи» — вот как я назову этот материал! — Эпохи!!! — демонически загоготала старуха. — Я — Эпоха, вашу мать! Я — ваша Эпоха! Она залезла на табуретку и начала размахивать полотенцем, точно повстанец флагом. — Снимите ее, немедленно! — заметалась Богоматерь. — Сейчас начнется буйство. Следак с коллегами схватили Златку как бревно на ленинском субботнике и подоспевшей из рук Надежды Сергеевны простыней связали ей руки. — Вы хотели документов? — Богоматерь точно озарило. — Так вот они. Видите штамп на простыне? Следователь взял в руки край застиранной тряпки и поднес к глазам серый несмываемый прямоугольный оттиск: «Больница „ХимФосфор“. Хирургия». — А это уже прямая улика, — удовлетворенно сказал он. Нина Ланская сидела за столом, опустив лицо в ладони. Она пыталась уместить в своем сознании мысль о том, что человеческая судьба может быть настолько чудовищной. — Что я могу для нее сделать? — измученно спросила она. — Заберите в город, положите в больницу, дайте ей возможность жевать, — вздохнула Богоматерь. — Больше вы ей ничем не поможете. Глава 32. Паспорт «Я, Нина Павловна Ланская, руководитель отдела по работе с молодежью, заверяю, что Злата Петровна Корзинкина, моя подопечная, с самого детства была больна тяжелым наследственным заболеванием и страдала слабоумием. Во время взрыва на заводе „ХимФосфор“ она находилась со мной в квартире. Через месяц, в июле 1973 года, Злата умерла от своего недуга в возрасте девятнадцати лет. Н. Ланская, 23 декабря 1975». Илья держал в руках пожелтевший лист бумаги, не в силах осознать написанное дрожащим почерком. Аиша принесла красный холодный чай с лаймом, но к нему никто не прикоснулся. — Это моя боль, мое проклятье, моя растоптанная совесть, мое предательство, — Ланская нервно разминала узловатые пальцы. — Я не смогла помочь Корзинкиной. Конечно, я устроила ее в больницу, Златке спротезировали челюсть. Но как только вышел репортаж в городской газете, меня вызвал первый секретарь парткома к себе в кабинет. Я пришла. Там уже сидел директор «ХимФосфора». Они сказали, если я не уймусь в поисках правды, то потеряю все: партийный билет, должность, честное имя… Они вынудили меня подписать эту бумагу. Все данные о существовании Златы Петровны Корзинкиной были уничтожены. Начиная с села Федотовки, где она родилась, интерната, где жила, школы, института, где училась, и, конечно, самого «ХимФосфора». Поэтому вам и не удалось ничего найти. Больной женщине, которую я положила в клинику, сфабриковали новый паспорт. Корзинкина стала Анной Ивановной Полуэктовой. Напоследок директор «ХимФосфора» вместе с председателями горкома и парткома сделали широкий жест — выделили ей городскую квартиру. Номер сорок один. В доме девять по улице Новикова. А через несколько лет я узнала, что Златку признали буйной и отправили в психиатрическую больницу, где она заживо сгорела во время пожара. Была прикована к постели… Спасая свои шкуры, врачи забыли ее отстегнуть… Боль перекосила лицо, слезы струились по морщинистым щекам Нины Ланской, затекая за белый воротничок. Мохаммед, не понимая русскую речь, тревожно застыл в кресле. Ленка, вцепившись в подлокотники, беззвучно ревела. Илюша не видел перед собой ничего. Только бабка Эпоха, закрывшись с ним в грязном туалете, продолжала целовать его страшными губами, прижимать к себе корявым сухостоем рук. — Эпоха любит Шалушика. Шалушик обнимет Эпоху… Очевидно, Бог смилостивился над ней, поселив на одну и ту же улицу с подросшим ребенком. Но каким звериным чутьем она вычислила его из множества других детей? Как поняла, что в этом тощем пацане течет ее отравленная химией и нескончаемыми трагедиями кровь? Шалушик орал, вырывался, колотился в безумном страхе… Она приносила ему в блюдечке рис, хлеб, посыпанный сахаром, и сдобную булочку, раскрошенную желтыми пальцами. Самые богатые свои дары. Она пыталась быть нежной, насколько могут исходить нежностью изуродованная людьми оболочка и пробитое сквозь череп сознание. Пришитой челюстью касалась его детских пальцев, елозила по лицу, шее, теплому животу с пупком-пуговицей. Он ненавидел ее, желал смерти. Он не отличался от других людей. Из них двоих он, сам того не подозревая, был гораздо большим чудовищем… * * * Наутро Илюша собрал вещи и, поцеловав спящую Ленку, отправился в аэропорт. Купил билет на первый регулярный московский рейс, поднялся по трапу и рухнул мешком в кресло. Кучками арабских специй в иллюминаторе всплыли горы, насыпанные призрачной хозяйкой из молотого шафрана, корицы и горчичного порошка. Зеркальным блюдцем отразило солнечные лучи безразличное море. «Красивое зрелище напоследок» — вспомнились слова Медины, и Илюша схватился рукой за грудь. Крепко залатанное Родькой сердце больше не хотело держать удар. Оно как-то резко ослабло, повисло тряпкой, распустило упругие клапаны. Дышать было нечем. Илюша на автомате нажал кнопку, стюардесса принесла ему нитроглицерин. — Я вызову скорую по прилете, — сказала она взволнованно. — Не н-надо, — ответил Илюша, — сейчас от-т-пустит. Лоб пошел испариной, руки похолодели, он нащупал вверху на панели колесико вентилятора и направил на себя поток холодного воздуха. «Только не сейчас, — вертелось в голове, — еще одна маленькая встреча…» Глава 33. Клапан В тот день Эпоха нервничала и суетилась. Шарахаясь из стороны в сторону, она несколько раз проходила сквозь меня, и я чувствовал, как ее субстанция лихорадочно вибрировала. Наконец, прилипнув ко мне боком, старуха не выдержала: — Как долго служат эти ваши клапанные заплатки в сердце?