— Это Туту, он будет нашим водителем, — продолжал практиковать свой английский Мохаммед. Туту, похоже, был каким-то братом или сватом Мохаммеда, без кумовства здесь не проходила ни одна сделка. Илюша хлебнул кофе и затянулся терпким сладким дымом. Море заиграло цветными бликами. Увидев прибывшую лодку, кошки заметались и заорали голосами сказочных сирен. Из тысячелетней стены в позвоночник перетекал вязкий, теплый мед, расползаясь янтарной лавой по всему телу. В ноздри тонкой струйкой внедрился запах гретой верблюжьей кожи, сушеных фруктов, кофейных зерен, взопревших человеческих тел, морской соли, кошачьей шерсти и раскаленных камней у причала. Илюша обмяк и тупо заулыбался. — Что это? — спросил он араба. — Гашишь э литл бит, ти был ту мач сирьозный, — ответил тот, мешая языки. — В-вещь, — подтвердил Илюша, подняв большой палец. В абсолютном счастье он просидел около трех часов, не отрываясь от Медины, которая, казалось, и была источником столь яркого наслаждения, вливая в него все новые и новые струи блаженства. — Как тебе подарок напоследок, — спросила Медина, — неплохо подсоединиться к вечности? — Почему напоследок? — удивился Илюша, распластавшись крестцом и плечами по стене. — Скоро узнаешь, — отвечала Медина, — скольких таких потерянных пасынков, ростков других цивилизаций я качала на своих каменных руках? Скольким глупцам обнажала истину? — Страшно даже представить… — Ты один из них… избранник… любимчик… — Ээээй, Илия, стенд ап, диар френд, го хоум, туморроу биг экскурсионс! — прервал сладостный диалог со стеной Мохаммед, мелькая перед глазами белейшими зубами с обидным сколом посередине. Он посадил Илюшу в такси, и только в момент, когда Ленка, хлеща его по щекам мокрым полотенцем, плевалась едкими словами, тот пришел в себя. — Че ор-решь? — изумился Илья. — Где тебя мотало, я чуть с ума не сошла! Ты что, напился? — Гнев Ленке был к лицу, глаза ее блистали, румянец прорывался сквозь загорелую кожу. — З-завтра в шесть ут-тра еду в Б-бизерту. — С кем? — С ар-рабами из М-медины. — Ты с ума сошел? А если они тебя завезут незнамо куда, у них есть туристическая лицензия? У них есть водительские права? — возмущалась она. — Н-не уверен. — Я поеду с тобой, — сказала она тоном человека, идущего на верную смерть. — В-валяй, — ответил Илюша и мгновенно отрубился, коснувшись мягких простыней на исполинской кровати. Наутро они, злые и невыспавшиеся, стояли возле отеля в ожидании автомобиля. Воздух еще не проснулся, бездыханно висел над горами, нарисованными на горизонте огрызком сухой охры. Птицы не пели. Прошло полчаса, но за ними никто не заезжал. — Как хоть их звали, твоих Сусаниных? — Махмуд и Т-туту. — Ту-ту? Реально? И ты им оплатил поездку вперед? — Оп-платил. — Какая наивность… — нервничала Ленка, — верить проходимцам без документов, без чеков… Ее слова оборвало нарастающее рычание мотора, голубой «опель» годов эдак семидесятых сделал крутой вираж и остановился перед ступеньками, обдав их вонючими выхлопами. Из него выпрыгнул Мохаммед, одетый в блестящую синюю рубашку, черные брюки и черные же новенькие ботинки. Илюша выпучил глаза. Вчера, рассматривая грязные ноги араба с длинными, подвижными пальцами, он и помыслить не мог, что эти лапы способны поместиться в обувь. — Господи помилуй! — отпрянула Ленка. — Да это модель Дольче Габбана в тунисском варианте! Мохаммед протянул ей руку и обнажил красивейшие зубы со сколом наверху. — У них же français — второй родной язык? — растерянно спросила она Илюшу. Араб закивал и заговорил по-французски, целуя ее ладонь. Ленка, по образованию училка французского, разомлела и села с ним на заднее сиденье, забыв обо всем. Илюша плюхнулся в кресло рядом с Туту, облаченным в шорты по колено и майку-алкашку, прикрывающую только соски на огромном торсе. «Опель» прочихался и торпедой рванул по пыльной дороге. «Гугл» намедни уверял, до Бизерты — часа два, но Туту дорогу не знал, навигатор без интернета не работал, и Мохаммед пообещал, что путь будет небыстрым. Они часто останавливались, арабы подолгу выясняли маршрут у встречных водителей, дважды заезжали в грязные забегаловки с потрясающе вкусной говядиной на гриле, салатом и картошкой фри, трижды останавливались пописать. Ленка визжала, проезжая расколотые надвое скалы на фоне безоблачного моря, просила притормозить, сделать фото, причесывалась, прихорашивалась, искала лучшую точку. Мохаммед потакал каждой ее прихоти, и Илюше грезилось, не будь его рядом, эти двое из индустрии красоты занялись бы сексом на ближайшем же камне. На четвертом часу езды его вконец развезло. Он то и дело засыпал под монотонное завывание арабского радио, ронял голову на грудь, но любая кочка, дававшая пинка под зад «опелю», заставляла его снова приходить в себя и смотреть на часы. Переднее зеркало отражало счастливую Ленку на дальнем сиденье и совсем уж близко прильнувшего к ней Мохаммеда. Французская речь задействовала какие-то иные мышцы его лица, синяя рубашка кидала особый отсвет на темно-шоколадные глаза, и даже Илюша признал, что араб чертовски, безбожно хорош. Наконец въехали в Бизерту, небольшой городок с пустыми улочками, белыми домами, православной церковью и огромным кладбищем моряков. Адреса никто не знал, а потому Мохаммед с Туту стучались в дома и спрашивали, где живет мадам Ланская. — Мадам Ширинская? — переспрашивали везде. — Так она жила вон там, направо, в конце улицы. — Нет, это не ошибка, именно Ланская, — уверял Мохаммед. — Кто т-такая Шир-ринская? — удивился Илюша. Арабы остановились в изумлении. — Анастасия Ширинская, — стала переводить Ленка страстную речь нового тунисского поклонника, — это же ваша русская звезда! Дочь последнего мичмана, который до самой смерти поднимал на своем корабле Андреевский флаг. Ну, ваш царский черноморский флот из Севастополя в Гражданскую войну бежал сюда, в Бизерту. И здесь был навеки забыт, разбит морем. — Пот-трясающе, — смутился Илюша. — Она до сих пор ж-жива? — Умерла в две тыщи девятом, — перевела Ленка. — Э-э-э-э! — заорал вдруг Туту велосипедисту на соседней улице, и они с Мохаммедом ринулись его догонять. К счастью, водитель велика понял, о ком речь, и, следуя за его катафотами, старый «опель» подъехал к одноэтажному белому дому на краю города. Мохаммед открыл калитку и прошел внутрь по тропинке сквозь кусты цветущего гибискуса. Через пару минут он вернулся, сияя, как натертая лампа Аладдина. — Это дом мадам Ланской-Эгриб! В темноте небольшого коридора Илюша споткнулся и задел книжные стеллажи, которые тянулись вдоль стены. Какая-то вазочка сорвалась с полки, но цепкий араб поймал ее одной рукой. Гуськом, друг за другом, они прошли в большую комнату, похожую на однушку времен СССР. Арабские красные ковры напоминали знамена, золотые вазы в каждом углу — пионерские кубки. Композицию завершала гэдээровская «стенка» с чешским хрусталем внутри. Илюше на миг показалось, что он зашел к менту Витале в городе своего детства. Но терпкий запах моря с каркаде и арабская речь за окном разметали его мираж. В инвалидном кресле рядом со столом, покрытым зеленым сталинским сукном, сидела комсомольская княжна. С короткими седыми волосами, в белой блузке и с тяжелыми ногами в обрезанных русских валенках, она была как-то монументально красива, словно колхозницы на советских мозаиках Илюши. Ровная спина и поднятый подбородок выдавали в ней особую штучку, бывшую в долгосрочном сближении с властью. Илья, Ленка и Мохаммед бессловесно застыли, оробев перед такой статью. — Проходи, мой мальчик, — сказала она с хрипотцой, надевая элегантные очки в черной оправе. — Я давно тебя ждала. — Эт-то вы мне? — У Илюши от волнения заныл злосчастный зуб. — Тебе, конечно, тебе. Подойди поближе, я разгляжу твое лицо, — приказала Ланская, — а вы, друзья, присядьте в кресла. Аиша сейчас принесет холодного чаю. Она крикнула что-то по-французски хорошенькой тунисийке в синем фартуке с расписанными хной руками. Илюша сделал несколько шагов и замер возле коляски. — Присядь на колени, я не встаю, артрит меня обездвижил, — сказала хозяйка дома. Илья повиновался. Тонкими пальцами, скрюченными от болезни, она провела по его щеке. — Такие же наивные брови, трогательный вырез губ, такая же пленяющая поволока глаз. Ты взял от нее самое лучшее. — Вы о к-ком? — Илюша все еще воспринимал происходящее отголоском гашишного сна. — О Златке, Золотке, Золотулечке, о медовой чистой девочке, которую я не спасла, — губы княжны дрожали. — Какое же счастье, что я тебя дождалась… Глава 31. Репортаж Пропажу Златки спустя время заметил только один человек — Нина Ланская, ставшая к тому времени главой отдела по работе с молодежью городского комитета КПСС. Она на несколько лет выпала из жизни, строя свою комсомольско-коммунистическую карьеру, но, закрепившись на хорошем месте, вспомнила о рыжей подопечной. На ее запрос химфакультет политеха дал странный ответ: «Корзинкина З. П. ушла из института по собственному желанию. Дальнейшее ее местонахождение неизвестно. Из вуза отчислена». Ланская потребовала предоставить ей заявление самой Корзинкиной, но оно, со слов декана, оказалось утерянным. Нина не успокоилась. Подключив свои уже мощные горкомовские связи, она опросила всех Златкиных однокурсников и выяснила, что девушка была беременна и к моменту исчезновения находилась на большом сроке. Ланская обзвонила все роддома города, но никто с таким именем в указанный период там не рожал. Одна из студенток вспомнила, что Корзинкина проходила практику на «ХимФосфоре». Сопоставив все факты и трагедию, о которой два года назад говорил весь город — взрыв цистерны, — Ланская почуяла неладное. Она записалась на прием к главному инженеру. Округлив глаза и заигрывая с симпатичной чиновницей, тот заверил, что работника с такой фамилией у них никогда не было. — Мы ведем учет всех студентов, которые проходят у нас практику, проверьте в отделе кадров! Более того, я лично набираю молодых специалистов из институтов и знаю каждого в лицо. Никакая Корзинкина у нас не стажировалась. Да и имена всех пострадавших в аварии известны. Это люди, давно работающие на предприятии. Их уважают, им выдали медали за отвагу, огромное денежное вознаграждение, — суетился инженер. Нина ему не поверила. Подключила своего ухажера — начальника районной милиции — и попросила, не поднимая шума, найти концы. Посвященный в интригу следователь вышел на больницу, куда доставляли пострадавших в аварии, и в «беседе по душам» со старенькой санитаркой за чекушкой водки выяснил, что был еще пациент, который на следующий день исчез. — Заводи дело, — приказала Ланская при встрече с ухажером. — Нужно официально трясти больницу. Это вопрос чести для меня. И совести, которая горит. Не сберегла несчастную девочку. Для завода и ведомственной больницы начались адские месяцы, руководителей и простых рабочих, главврача и рядовых медиков ежедневно таскали на допросы. В местных газетах с подачи Нины Ланской появились материалы о пропаже студентки. Ухажер пытался добиться руки и сердца Нины, а потому рыл землю изо всех сил. Следователю пришло в голову проверить тех, кого особенно поощряли на заводе в последние годы, и он начал изучать факты внеочередных раздач премий и квартир. Водитель Иван Дергачев всплыл одним из первых. Под страхом пожизненно лишиться свободы он раскололся и рассказал, куда отвез Златку. — Только она уже была мертва, — поклялся Дергачев. В Томилино поехали поздней осенью небольшой делегацией во главе с Ниной, следователем и корреспондентом городской газеты. Долго плутали в микроавтобусе по размытым дождями дорогам, услышали про «подстанцию в ебенях возле соснового леса» и наконец добрались к медпункту Надежды Сергеевны по прозвищу Богоматерь. Она вышла на крыльцо в своем белом обличье и вопросительно подняла бровь. — По нашим данным, больше двух лет назад к вам поступило тело Златы Петровны Корзинкиной, — официальным голосом сказала Нина. — Покажите нам ее могилу. — Могилу? — удивилась Богоматерь. — Да я и ее саму вам покажу. Она вовсе не в могиле. Делегация замерла в предчувствии чего-то невероятного. У немолодого корреспондента, годами тосковавшего на собраниях членов горкома, от предвкушения неподдельной сенсации, свело челюсть. Коммунистке Нине Ланской захотелось упасть на колени и перекреститься. К толпе народа подтянулись местные синяки и раззявили рты. — Только вам не очень понравится то, что вы увидите, — продолжила Богоматерь, — отравление фосфором — вещь чудовищная, не для слабых нервов. Злата, иди сюда, детка! В доме послышалось шарканье и грохот, будто упала табуретка. — Надень валенки и накинь тулуп, тут очень холодно! — скомандовала Надежда Сергеевна. Спустя минуту дверь изнутри открылась и на пороге возникла абсолютно седая старуха с костылем. На ней висел тулуп с чужого плеча, огромный бараний воротник частично закрывал изуродованное лицо. На бугристых щеках кратерами возвышались затянувшиеся язвы. Глаза цвета пепла подслеповато щурились на свету. Нижняя челюсть отсутствовала, представляя собой мешок кожи, который болтался бог знает на чем. Толпа ахнула, Нина зажмурила глаза.