– Не дома. Но будет часа через два. У неё занятия и плавание. У Арчера дрожит рука, пока он расстёгивает мои шорты, прежде чем сдвинуть их вниз вместе с трусиками. Его джинсы поддаются мне быстрее. Но они ужасные на ощупь. Дешёвые. Я знаю, что дешёвые. Я куплю ему нормальные. Завтра же. И всё, что он ещё захочет. Если не всё из его сохранившихся вещей ему пойдёт. Когда Арчер оказывается во мне, противоречивые эмоции в первое мгновение сбивают с толку. Счастье и агония. И агония, и счастье одновременно. Я влажная, хочу его, и он скользит в меня без боли. Но ощущать его то нежные, то мощные рывки напоминает о том времени, что я провела без него, обо всех тех ночах, когда я училась засыпать без него, а утром призывала себе на помощь всю свою силу воли, чтобы встать и начать новый день. Вот почему это не только счастье. Арчер толкается в меня снова и снова. И агония отступает с каждым толчком, с каждым движением его бёдер, что вновь сталкивает наши тела кожа к коже. Его дыхание частое, с глухими стонами. Они предвестник его скорого оргазма. Я обхватываю окружность предплечья поверх букв и цифр. И, скользнув ещё, сжав мой бок, Арчер кончает в меня. Хриплый стон перетекает в наш поцелуй. Я задыхаюсь от всего. От того, как Арчер двигается ещё и добивается, чтобы кончила и я. Мне не требуется много. Одно глубокое проникновение, и всё. Я цепляюсь за него. Не отпускаю. Не отпущу. Никогда. Больше никогда. Арчер перемещает руку мне к лицу, удерживая свой вес на другой. – Я едва не забыл, какая ты красивая. Мы потеряли несколько лет, и я не знаю Мадлен, а она без понятия, кто я есть... – Она знает, кто ты есть. Спросила на днях. И я рассказала ей главное. – Мадлен плакала? – Не слишком. Она восприняла нормально. Вот увидишь, она... – Прекрасная. Я знаю, ты не могла воспитать её ужасно, – проникновенно шепчет Арчер. – Ханна, там я... Я не сидел тупо столько лет. Я нас обеспечу. Найду работу. Я переучился на аналитика информационной безопасности. – Мы разберёмся постепенно, да? Ты не обязан заниматься этим прямо завтра. – Да. – Я тебя искала. Мне надо позвонить и сказать, что уже не нужно. И дам знать маме, а потом приготовлю ужин. Ты поешь. Арчер сидит на кухне, пока я готовлю. Наблюдает. Даже почти следит. За тем, как я хожу, перемещаюсь, достаю посуду или столовые приборы и ставлю что-то на обеденный стол, на котором лежат рисунки Мадлен. Ничего особо выдающегося, но Арчер рассматривает их, а потом спрашивает, есть ли ещё. – В её комнате. Но она ревностно относится к своим вещам и не позволяет кому-то лазить в ящиках её стола без её присутствия. Даже мне. Если я собираюсь стирать её постельное бельё, то она должна непременно видеть, как я его снимаю и застилаю новое, – я могу понять, что делают с Арчером эти слова, по его взгляду, который он опускает вниз к своим рукам. Я прерываюсь, убавляя газ под готовящейся на плите пастой, и подхожу к Арчеру. Я не заставляю его смотреть на меня, а просто говорю. – Ты не будешь как твоя мама. Не будешь Мадлен плохим родителем. Она знает, что ты назвал её, и знает, как ты её любишь, знает, что тебе нужны все те сотни фото и видео, что я делала, а она позволяла, когда стала достаточно взрослой, чтобы сделалось очевидным, что вообще-то она ненавидит фотографироваться. Она не знала, когда я просила, но теперь знает. Узнав о тебе, Мадлен попросила, чтобы я поцеловала её на ночь от тебя, пока она ещё не спит. Я делала это всегда, но лишь когда она уже спала. – Так ты думаешь, что она покажет мне рисунки сама? – Арчер поднимает глаза. – Со временем. – Я уверена. Остаток времени до возвращения Мадлен Арчер проводит со мной в кровати. Мы просто лежим рядом другом с другом и иногда переговариваемся. Но говорю в основном я, а он слушает и начинает просматривать фото нашей дочери. Я рассказываю о снимках то, что могу вспомнить. Они разложены в хронологическом порядке с подписанными датами. От самого рождения и почти до нынешнего дня. Арчер иногда улыбается, но, когда улыбка превращается в грустную, я забираю у него альбом. На сегодня достаточно. Арчер придвигается ко мне вплотную и обхватывает рукой вокруг талии. – Прости. Я расчувствовался. – Ничего. Никогда не извиняйся за подобное. – По-моему, открывается дверь. У твоей мамы есть ключи? – Да, вообще-то есть. Ты... – Можно поздороваться с ней в другой раз? – Конечно. Я выхожу в коридор. Мама как раз пропускает Мадлен вперёд. Та сразу же делится тем, что сегодня делала в бассейне, и как ей разрешили нырять больше одного раза. Я просила маму не говорить Мадлен об Арчере. Это моя работа, моя миссия, как матери, сказать дочери, что папа дома. Мама ставит рюкзак Мадлен на полку. – Ну пока, мои девочки. Увидимся. – Пока, бабуля, – мама обнимает меня, прежде чем переступить за порог. Её прикосновение равносильно словам, как если бы она произнесла их вслух. «Как я рада, что он жив и здоров, и что ты дождалась». Я запираю дверь, а когда поворачиваюсь к ней спиной, а к Мадлен лицом, она отодвигает ногой кроссовки своего отца, но задумывается об их происхождении почти сразу. – Мам. Чья эта обувь? Это... его, да? – Его. Он вернулся раньше. Если ты хочешь, он в комнате. В моей комнате. Не в твоей. Он бы не пошёл к тебе без тебя. – Ты сказала ему насчёт этого? – Да. Мадлен посматривает в сторону моей комнаты. Когда моя дочь о чём-то думает, она перекатывается с пятки на носок и обратно, а ещё упирает руки по бокам. Мадлен раскачивается, но недолго. Она решает что-то быстрее, чем обычно, если дело, например, касается вопроса, какие чипсы она будет, с крабом или со сметаной и зеленью. Мадлен находит меня взглядом точь-в-точь как у отца. – Пойдём к нему. И мы идём. Мадлен останавливается подождать лишь перед самой комнатой, но я киваю дочери. Она входит и впервые видит своего отца в реальном времени, а Арчер видит её. Это словно нереально. Словно сон. Нам всем просто нужно время. И всё будет хорошо. Сейчас или чуть позже, неважно. Важно лишь то, что впереди целая жизнь, чтобы любить друг друга долго. Конец