– Я невеста Лебединского, – пленница задыхалась и хрипло шептала, глядя на черноволосого мужчину, – Не смей со мной так говорить! Не прикасайся ко мне! Меня найдут и тогда всех вас уничтожат! В ответ Лилю перехватили за талию и закинули в машину, как мешок. Дани придавил пленницу, удерживая одной рукой, а другой захлопнул дверь в машине. – Уходим в лес. Кажется нам будет о чем поговорить с Лебединским прежде чем мы выпустим ему кишки! Пленница трепыхалась, пытаясь вырваться, сбросить руку цыгана, пнуть его ногами. – Угомонись! Успокойся, я сказал! – ягодицы обожгло ударом, ощутимо даже через куртку и Лиля закусила губы от боли, на глазах выступили слезы. – Высеку до мяса! Девушка затихла. – Вот так. Лежи спокойно. Потом мужчина склонился к обмякшей девушке и процедил ей на ухо: – Мне насрать, кто ты такая. С этой секунды ты моя добыча и, если мне что-то не понравится, я перережу тебе глотку, невеста Лебединского. Поняла? Глава 4 Я смотрел на языки пламени в камине и жадно прикладывался к фляге с виски. В голове шумело и гудело. Моя комната напоминала ристалище. Я разнёс в ней всё, что попалось под руку. Сам не помню, как ломал и крушил полки, трюмо, картины. В замке воцарилась гробовая тишина. Каждая тварь тряслась от ужаса, ожидая, на кого обрушится мой гнев. Никто не смел сунуться ко мне в комнату. Только под окнами толпа зудела, как улей пчёл. Они ждали. Сегодня я ненавидел каждого из них. В эту секунду я не был баро, я был тем, чью женщину собирались казнить. Вот эта свора людишек приняла решение за меня, и я обязан удовлетворить их желание, потому что не имею права пощадить убийцу цыганского мальчишки. Потому что девочка-смерть подставилась, и я знал, кто победит во мне сегодня, и от этого хотелось биться головой о стены, что я и делал. Глотал виски и бился лбом о железную каминную решётку, сжимая горячие прутья пальцами и не чувствуя ожогов. Выл от бессилия и проклинал ЕЁ за то, что поставила перед этим выбором. Обломки, щепки, битое стекло и посередине я с застывшим взглядом и покрытым испариной лицом. Мертвецки пьяный и в тот же момент до безобразия трезвый. Не берёт жидкость адская, не пронимает мозг, не течёт по венам благодатным забытьем. Я дьявола наяву вижу, как скалится мне окровавленным ртом и манит пальцем прямо в адскую бездну. С яростью двинул ногой по решётке камина и, вцепившись себе в волосы, зарычал. Идиотка! Подписала себе смертный приговор! И я ничего, мать её, не могу сделать! Только вынести окончательный вердикт. Этого от меня все ждут, и они правы – мои люди, уставшие и истерзанные войной, дававшие ей шанс за шансом вместе со мной. Нет больше шансов. Закончились. И права морального не имею пощадить убийцу Василя. Свою я давно пощадил…пусть и не простил. Ненависть смешалась с азартом погони и осознанием необратимости. Я бежал по снегу и чувствовал, как в воздухе воняет смертью. Мёртвая плоть мальчишки источала этот запах, и я потоптался у трупа несколько секунд. Осмотрел тело ещё раз и яростно зарычал – из груди ребёнка торчала рукоять кинжала и на нем буква «О». Её кинжала. Или точь-в-точь такого, как был у нее. Найти раньше, чем ОНИ её настигнут, найти раньше, чем найдут цыгане взбешенные смертью ребенка. Потому что смерть не в Огнево витает она за ней по пятам идет, шлейфом тянется, охотится, заманивает её в лес. Ещё никогда в своей жизни я не испытывал этот дикий страх потерять, он струился под моей кожей адреналином и заставлял выть, не совладав с отчаянием и паникой. Сначала найти и тогда я буду ее проклинать, и наказывать, шкуру спущу, раздеру на ошмётки её плоть, но сначала найду и спрячу ото всех. Мою убийцу с красными волосами, вынесшую приговор нам обоим с особой жестокостью и равнодушием. Она убивала меня с соблазнительной улыбкой на губах, а я понимал, что это ложь, и всё равно хотел верить. Да, я, черт её раздери, хотел верить, что в ту ночь, несмотря на своё решение она всё же была честна! Глаза не смотрели с пронизывающей ненавистью, и я бы сдох тысячу раз, чтобы испытать это снова. Но я никогда не смогу ей этого простить. Я положил ей в руки своё собственное сердце, а эта сука раздавила его и выжала из него всю кровь. Я читал сомнения в её глазах, я видел борьбу и отчаянно ждал, кто же победит в ней: моя чирЕклы или дочь олигарха. Птичка проиграла, я услышал её жалобный стон, когда она сдалась и протянула мне бокал. *** Когда нагнал их в чаще леса, все ещё содрогаясь от боли в костях и слабости после «отравления», они уже окружали ее со всех сторон. Перепуганные, дрожащие от ужаса после увиденного, мои люди боялись подступиться к беззащитной девчонке. Никто, кроме меня самого не знает, как я прикидывал, скольких из них смогу убить. Скольким я прострелю башку прежде, чем они сунутся к ней и заберут мою добычу. Савелий смотрел мне прямо в глаза, и мы оба знали, что, если я нападу на свой собственный отряд, он позволит мне прострелись ему голову, но не станет на мою сторону. Я видел в его глазах суеверный страх… и он не боялся меня, не боялся смерти – он боялся моего предательства. Я сам его боялся, я дрожал похлеще, чем они все, то сжимая, то разжимая пальцы на рукояти пистолета. Раздумывал, чем это обернётся для нас с ней, если мои люди восстанут против меня. Прокручивал все варианты событий. За секунды выстраивая итог, который каждый раз убеждал меня в том, что мне не победить в этот раз. Бросил ещё один взгляд на Савелия, вспотевшего от напряжения и ожидавшего моего приказа. – Взять суку, посадить на веревку и тащить до самого Огнево, – мой голос разнёсся по всему лесу и запутался в макушках елей. Хлопья снега слетели полупрозрачным покрывалом на трупы моих людей. Снежинки покрывали тонким слоем алые пятна, которые так напоминали цвет ЕЁ волос. Я был слишком слаб, я бы не справился со всеми, мне оставалось только взять в плен сбежавшую рабыню. И я был готов сам разорвать её на части в этой чаще. За то, что на долю секунды забыл о том, кто я, и ради неё мог убить своих друзей. Проклятая ведьма лишила меня разума и чести. Ещё один оттенок в палитру моей ненависти. Черный мазок на ярко-красных разводах, переплетаясь в чудовищный рисунок, где я видел своих мертвых братьев у её ног, а на губах Ольги играла та самая улыбка, с которой она протягивала мне бокал с ядом. Она шла следом за моей лошадью, привязанная к луке седла, как и тогда, когда я только напал на них по дороге в Огнево. Спотыкалась и падала в снег, но я даже не оборачивался. Тянул сильнее, наслаждаясь её стонами и в то же время, чувствуя, как у самого саднит кожа на шее, словно это на мне петля, а не на ней. Бросал взгляды на бледного Савелия, на цыган, которые держались от девчонки на расстоянии. Я посмотрел на собственные ладони, и они задрожали. Схватил поводья и пришпорил коня, чувствуя, как потянул пленницу по снегу. Сжал челюсти так сильно, что от боли перед глазами пошли разноцветные круги. И снова улыбка её гадская, когда я смерть из её рук глотал, и осознание, что никогда эта сука не полюбит меня. Что бы я ни делал ради неё, что бы ни швырял к её ногам, она будет жаждать моей смерти. Даже если бы всех людей своих убил сейчас и спас её, она бы не оценила, а вонзила бы мне кинжал в спину и провернула три раза. Когда отряд вошел в деревню, в девчонку полетели комья грязи и снега. Она прикрывала лицо руками и прятала голову, а я дергал за веревку, чтоб шла быстрее, и мне казалось, грязь в меня летит ошмётками. Я виноват! Я приблизил к себе. Я впустил в свою постель, и все они, мои люди, знали об этом. Не знали они только того, скольких я убил в попытке спасти её от их гнева. Я смотрел в глаза Савелию и понимал, что он догадывается, кто это сделал. Но он будет молчать, преданный мне пёс. Будет молчать, пока я не потерял последние остатки чести из-за нее, а потом и он заговорит… и как я поступлю тогда? Ответ был до боли очевиден – Савелий умрёт. – Убийца! Грязная тварь! Детоубийца! Сукааа! Смерть шеане! Разорвать на части! – они кричали по русски, чтобы она понимала. *** Мои люди обступили её плотным кольцом, не давая цыганам вершить самосуд, потому что я сказал, что сниму кожу живьем с каждого, кто позволит хоть волоску упасть с ее головы. Теперь девчонка была закрыта в клетке в подвале и ожидает вынесения приговора, а я с ума схожу здесь, и мне хочется сжечь дотла Огнево, но не дать им казнить ее. И за это я себя ненавижу так люто, что готов перерезать свою глотку. Дверь скрипнула, и я с трудом поднял голову, разглядывая Савелия, который пнул носком сапога обломки картин. Он опустился на пол возле меня и сжал мне плечо сильными пальцами. – Значит, это и есть её судьба и твоя, – тихо сказал он, а я, стиснув челюсти, думал о том, что если бы убил его там в лесу, то эта судьба была бы иной, и в тот же момент мне хотелось вложить в его руку кинжал и попросить его вырезать мне сердце за эти мысли. Резко встал с пола и подошел к окну, вглядываясь в толпу, собравшуюся под домом, повернулся к помощнику и хрипло сказал: – Найди козла отпущения, Савва. Найди того, кто подойдет на роль убийцы мальчишки, и отдай на самосуд. Отвернулся от него и снова глотнул из фляги, закатывая глаза от растекающегося по венам мгновенного жара, чтоб уже через секунду открыть их и стиснуть челюсти до хруста. – Им будет этого мало, – он, Черт его разорви, прав! – Расстреляю одного их человека и девку подружку. – Мало! Мало, Ману, этого мало! Я в дикой ярости смел все со стола на пол, зарычал от бессилия. – Достаточно! Я барон, и мне решать! – Уже не тебе. Поздно, Ману. Ты не досмотрел. Ты позволил ей сбежать и убить пацанёнка. Теперь ты слаб в их глазах. У тебя нет выбора. Смирись. Я резко повернулся к Савве и достал нож. Сделал шаг к нему и приставил остриём к горлу, глядя, как задрожал его подбородок и расширились глаза. – Она меня отравила. Яд подсыпала. В глаза мне смотрела, пока я пил. А я убить её не могу! И не дам вам этого сделать! Медленно с шумом выдохнул и снова отхлебнул виски, продолжая держать нож у горла Савелия. – Мальчишку не она убила, но кто-то пустил слух…кинжал нашли в теле Лебединского, но это точно не она. Ее следов рядом с телом не было. – Но этого не докажешь. Ты бессилен. – Я никогда не был бессильным, Савва. Следи за своим языком. Тот промолчал, стиснув челюсти и не смея шелохнуться. Я отвернулся и несколько секунд смотрел на огонь в камине, а потом отшвырнул нож и сжал руки в кулаки, а сам не узнал своего голоса: – Подружку казнить с особой жестокостью. Жену сам накажу, выпорю. Выживет – останется рядом. Не выживет… отправим ее тело Лебединскому в подарок! Осушил до дна флягу и с яростью швырнул в огонь. – Убьешь ее сам? – глаза Савелия блеснули триумфом, а я был готов выдрать их ногтями на живую, чтоб умел скрывать свою радость. Он с облегчением выдохнул. – Изобью, чтоб все знали и видели, но это шанс, – я повернулся к нему, чувствуя, как раздирает грудную клетку от желания заорать, – шанс, что выживет. Понимаешь? Он всё понимал, а я его за это ненавидел так же сильно, как и себя. Мы не прощаем тех, кто видит нас слабым и помнит наши самые уязвимые места. Не прощаем тех, кто видит нас на коленях, а я стоял на коленях…Перед ней. Валялся у её ног, вынося ей приговор. Это не она моя рабыня, а я её раб, и он, Савелий, он это знает. Знает, чего мне стоило принять это решение и чего мне будет стоить калечить ее тело. – В убийстве мальчишки обвините её придурка охранника. Перед расстрелом отрежьте ему язык, чтоб не крикнул лишнего. Скажешь, бежал из-под стражи. Отдашь его на растерзание толпе – пусть делают с ним, что хотят. Им смерть нужна сегодня. Жизнь за жизнь. Они должны верить, что не она это сделала. Не то, если выживет, они ее сами линчуют. – Сколько ещё наших умрёт, чтоб она жила? – тихо спросил Савелий, и я так же тихо ответил: – Ещё раз задашь этот вопрос – ты будешь следующим. – Тебе станет от этого легче? Взревел, вбивая кулак в стену с такой силой, что по ней трещины пошли. – Мне никогда не становится легче! Запомни! Никогда! Я вышел из комнаты и тяжелой поступью пошел к лестнице, ведущей в подвал. Хотел увидеть её в последний раз. В глаза суке этой посмотреть и сдохнуть там вместе с ней на грязном полу в проклятой клетке, а потом молиться Богу, чтоб выжила после избиения, или сойти с ума окончательно. *** Я спустился вниз и теперь стоял напротив клетки, глядя в глаза той, кто превратила меня в проклятого предателя. Чувствовал, как по телу пробегают разряды статики и саднит под ребрами. Я физически чувствую, как она меня ломает, как кости трещат от понимания, что не могу от нее отступиться. Такая любовь сродни ненависти, иногда легче избавиться, чем гореть и поджариваться вечно, но я не мог. Я знал, что, убив её, не получу свободу. С её смертью ничего не изменится, я буду любить её и мертвой так же одержимо, если не сильнее. Легче не станет. Мне однозначно не станет, но это было бы справедливо по отношению к моему народу. Но с тех пор, как приблизился к ней, всё отошло на второй план. Народ, власть. Стало вторичным. Зациклился на ней и не могу сбросить чары, не могу избавиться от наваждения. Проклятая сучка вертит мной, как марионеткой, и я позволяю собой вертеть. Я уже почти ненавижу свой народ за то, что должен отступиться от неё ради них. Сука. Смотреть на неё пытка, в глазах режет от этой красоты. Даже босая в ободранном платье и с растрепанными волосами величественная, гордая и ослепительная. Услышала меня и поднялась с пола, придерживая тонкими пальцами подол платья. Не приближается, только смотрит, а я в её бирюзовых глазах себя ищу. Проклятое бездонное зеркало, где я уродлив настолько, что самого тошнит от собственного ничтожества. Шаг к решётке сделала, второй, а у меня её шаги бешеным биением сердца в висках отдают. Шагнул к ней, приблизился настолько, что рубашка прутьев ржавых касается, и всё тело гореть начинает, покрывается вязкой паутиной. Обхватила решётку тонкими пальцами, смотрит на меня, и в бирюзе хрусталь рябит, мое отражение волнами расходится. Океан моей смерти и самого низменного падения. Я и сейчас готов плюнуть на все, содрать проклятый замок и вытащить её оттуда, спрятать подальше, не отдать никому. Рывком накрыл ее руки своими и сжал с бешеной силой, так что на бледном лице отразилась гримаса боли, но она не вырвалась и не застонала. Вот что сводило с ума и в голову лезли навязчивые слова ведьмы, но я не хотел в это верить.