Мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, что на кухню вошел Макар. Скрупулезно складываю тарелки, а затем и чашки в посудомойку, игнорируя его появление. — Я отвезу тебя домой, — слышу его голос из-за спины. — Я на такси. Молчит, а у меня руки дрожат так, что я серьезно переживаю, как бы не побить посуду. — Оль… «Только не плакать, не плакать», — приказываю себе в мыслях. Меня как током прошибает, когда теплая ладонь уверенно накрывает мой локоть, волосы шевелятся от горячего дыхания на шее. Цепляюсь пальцами в мойку, с грохотом роняя в нее тарелку, стоит ощутить мужские губы на щеке. Задыхаюсь, оказываясь в коконе его рук. — Не надо, — звучит совсем беспомощно. А Макар, зарывшись носом мне в волосы, лишь дышит шумно. Дергаюсь в его руках, чувствуя, как к горлу подступает истерика. Я же себя потом не соберу. — Тш-ш… — мягко поглаживая ладонями мой живот. — Не обижу. Никогда больше. Обещаю, Оль. — Тогда отпусти, — закрываю глаза, отсчитывая секунды до момента, когда перестану ощущать его тепло. ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Медлит, но разрывает объятия и отходит на шаг. Не решаюсь пока оборачиваться. Макар же всё поймет, а мне это не нужно. Мне нужно думать о своем будущем и о будущем только моего ребенка. Сижу на переднем сиденье машины нахохлившись и пыхчу, чуть ли не рыча от злости. — Пристегнись, — буравит меня взглядом Макар, который буквально минуту назад чуть ли не на буксире «сопровождал» под локоток к своей машине. — И не вредничай, — вздыхает тяжело, продолжая стоять у распахнутой двери и нервировать меня. — Это ради твоей же безопасности. — Безопасно было бы отправиться домой на такси! — дергаю ремень и пристегиваюсь. Бесполезно спорить. Он же как бронебойная машина — прет напролом. Захлопывает дверь. Пока прощается с Павлом Борисовичем, выдыхаю скопившееся напряжение. Мысли лихорадочно мечутся в голове: догадался или нет? И сразу же холодею внутри. Что делать, если всё же да? Сжимаюсь вся, когда Макар садится за руль и заводит двигатель, окидывая меня нечитаемым взглядом. Выезжает с участка, включает печку на полную мощность, направляя потоки теплого воздуха мне в ноги. Наверное, помнит, что я та еще мерзлячка и даже сплю в холодное время года в носках. Этот мелкий знак внимания царапает сознание тонкой иглой, поддевая корочку затянувшейся на душе ранки. — Замерзла? — накрывает теплой ладонью мою руку. Взвинчиваюсь от, казалось бы, невинного прикосновения и отдергиваю руку. Не потому, что неприятно, а потому, что всё воспринимается сейчас слишком остро. Звенящая тишина, наэлектризованный до предела воздух в тесном пространстве салона, касания, взгляды… Всё это слишком… Для одного дня. Скашиваю взгляд, уставляясь на четкий профиль, недовольно поджатые губы и ходящие ходуном желваки на скулах. Злится. — Я у тебя спрошу сейчас… Ответь мне, пожалуйста, честно, — просит, глядя перед собой на дорогу и уверенно ведя автомобиль по заснеженной трассе. Украдкой разглядываю его, пользуясь моментом. Модное короткое пальто стального цвета распахнуто, белая рубашка облепляет бугрящуюся сухими мышцами грудь и красиво контрастирует со смуглой кожей. Часы на запястье поблескивают в свете тянущихся ровной полосой фонарей вдоль дороги. Одной рукой Макар уверенно держит руль, пальцами второй беспокойно постукивает по подлокотнику. Ловит врасплох. Выдерживаю его взгляд и вскидываю вопросительно бровь, якобы ожидая вопроса. — После той ночи… Ты ведь не боишься меня? В плане… — Не боюсь, но планов никаких не нужно. Мне уже неинтересно. Кивает понятливо, отворачиваясь к дороге. — Другого я и не ожидал, — усмехается горько, ведя раздосадованно рукой по волосам. — Я признаю, что ошибся. Пиздец как ошибся. Но если есть хоть мизерная вероятность исправить свои косяки, я их исправлю. Прости, но разрешения спрашивать не буду, в данном вопросе я более заинтересованное лицо. Это то, что касается планов. А вот что там у нас с циклом, я так и не понял. Вся кровь отливает от лица, непроизвольно ерзаю на подогретом сиденье как уж на сковороде. — У меня с циклом, — поправляю сипло. — У меня. И раз уж тебе так интересно, всё с ним в норме. — Хорошо, — легко соглашается, а я, кажется, сейчас сознание потеряю от облегчения. — Тогда, если скрывать тебе нечего, любовь моя, как мне показалось на первый взгляд, — замолкает и сворачивает на развилке в противоположную от моего города сторону. — Заедем в клинику и выясним, что с тобой происходит. Сижу ни жива ни мертва, слепо глядя в лобовое стекло. Планы тихо и мирно слинять в закат упорно накрываются медным тазом. Догадался. Меня затапливает дремучим сожалением, что вообще согласилась приехать в гости, поддавшись на уговоры Нины. Дышать трудно. Как будто мало мне было страданий. Теперь только с боем прорываться или отбиваться — это уже по обстоятельствам. Хотя кого я обманываю. С каким боем? Так, хоть бы уцелеть в заведомо проигранной войне. — Чего притихла? Не узнал бы сейчас — узнал бы позже. Перестановка слагаемых суммы не меняет. Для меня в этот момент весь мир рухнул, а он рулит себе спокойно. Потому что броня. Уверен, что будет так, как сказал. Вихрем в моих мыслях проносится план, от которого поджилки трясутся. Эгоистичный, подлый, но действенный. — Хорошо, — контролируя каждый звук, вылетающий из моего рта, соглашаюсь. — Клиника так клиника. ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Если Макар и удивляется моей покладистости, то вида не подает. Только смотрит, особенно когда стоим на светофорах, оценивающе и лениво. Как сытый лев посреди стада беззащитных овечек в загоне. Наша оставшаяся поездка стоит мне миллиона погибших нервных клеток. В клинике Павла Борисовича нас уже ждут. Конечно, можно было сразу догадаться, что Макар молчаливой тенью будет следовать за мной по пятам. Перед кабинетом УЗИ торможу и резко оборачиваюсь, впечатываясь носом в мужскую грудь. — Дальше я сама. Там будут… — мнусь для вида, смущенно опуская взгляд. — Там раздеваться нужно. — Я уже всё видел и внимательно изучил. Причем не раз. Мгновенно вспыхиваю как факел. А Макар смотрит на меня сверху вниз, и я только сейчас понимаю, что практически лежу спиной на двери. Сильные руки держат чуть ли не на весу, крепко прижимая к груди, губы на уровне моих губи опускаются всё ниже и ниже. — Мне уже пора, — слепо шарю рукой по двери, нащупывая ручку. — Раз пора, иди, — не сдвигаясь ни на миллиметр. — Макар, мы стоим посреди коридора клиники, в которой полно народа. — Один звонок — и через минуту здесь никого не будет. — Пусти, — упираюсь ладонью в каменную грудь. — Я в туалет хочу. Пусти! — не удается скрыть панические нотки в голосе. По глазам мутным вижу, что одно мое слово — позвонит и бог весть знает, что творить со мной будет. А я слишком вымотана, слишком взвинчена и слишком соскучилась, чтобы противостоять. По тому, как шумно и часто дышит, понимаю, что и Макару это хорошо понятно. Со смесью страха и острого, не поддающегося никакому контролю возбуждения смотрю, как тянется рукой к карману пальто. Сумасшествие. — Вот вы где, вас доктор ожидает, — незнакомый голос откуда-то из-за широкой спины. — Исчезни! — даже не оборачиваясь, рычит грозно. А у меня этот рык пульсацией по телу проносится, задерживаясь в особо чувствительных местах, где уже давно всё сладко ноет и кипит. Но в то же время отрезвляет, как ушат ледяной воды. Закрываю глаза, прерывая контакт, представляю, как наша парочка, должно быть, выглядит со стороны. Стыд и срам! Выворачиваюсь из объятий и прошу перепуганную рыком Макара девушку проводить меня к уборной. Малодушно сбегаю, чувствуя прожигающий спину взгляд. Оставляю девушку караулить у двери, а сама умываюсь холодной водой, глядя в свои ошалевшие глаза в отражении. Трясет мелкой дрожью, кожа огнем горит там, где гладил, пока я распятой безмозглой бабочкой трепыхалась в его руках. — Нет у вас будущего! — шепчу незнакомке в зеркале. — Нет! Ты слепо доверяла, а он нет! И никогда не будет! А тебе, дура, о ребенке думать нужно! Вот ради кого стоит жить и бороться! В первую очередь самой с собой! А потом легче станет. Потом не до себя будет. Попахивает шизофренией, но молниеносно отрезвляет. Самоанализ — сильная вещь, а главное, действенная. Нет у меня другого выхода. Макар не отступится, и если будет неубедительно…. то страшно даже думать. Выбрасываю все ненужные мысли, делаю глубокий вдох и выхожу в коридор. Я никогда и не задумывалась, каково это — впервые услышать стук сердечка своей крохи. Так вот, это чудо. Знакомство с чудом. Точнее, с двумя крохотными человечками, у которых уже хорошо заметны глазки, ручки, ножки. Затаив дыхание, смотрю во все глаза в большой телевизор, висящий на стене напротив кушетки. Восемь недель. Как я не заметила? Не почувствовала? — С… ни-ми всё хорошо? — спрашиваю срывающимся голосом врача. Топит острым чувством вины перед крохами. Я ведь не ела нормально, плакала, переживала, полностью сосредоточившись на себе. — Малыши абсолютно здоровы и развиваются согласно возрасту. Поздравляю! — улыбается симпатичная женщина лет сорока, подавая мне салфетку, чтобы вытереть гель с живота. — Если хотите, можем пригласить в кабинет папу. Пусть посмотрит на деток, — указывает на застывший снимок на экране. А я неожиданно смеюсь, закрывая лицо ладонями, а в голове его голос: «Двоих хочу. Сразу. И чтобы обязательно мальчики». И так горько, обидно. Видит Бог, как мне просто невыносимо хочется разделить с ним этот момент. Поделиться радостью, переживаниями. Ощутить поддержку, заботу и уверенность в завтрашнем дне. Но я не могу позволить себе такую роскошь. Не имею права поставить под удар спокойную жизнь моих детей. — Приглашайте, — вытираю слезы и поправляю одежду. Как в замедленной съемке смотрю, как открывается дверь, женщина выходит и заходит Макар. Напряженно вглядывается в мое заплаканное лицо, застывая напротив, затем поднимает взгляд на экран и долго смотрит на наших крошек. Не дышу, впитывая губкой пробегающие по его лицу эмоции, а там такая многогранная палитра. Удивление, шок, неверие, радость и щемящая душу трепетная нежность. Набираю в грудь больше воздуха, давя всхлип, и выпаливаю, пока не передумала: — Восемь недель. Мне жаль, но они не твои. Каменеет весь. Вижу, как дергается кадык и Макар медленно, невыносимо медленно переводит взгляд на меня. А мне орать хочется, потому что в карих глазах застыли еще те, самые первые эмоции — стоящие стеной слезы умиления. — Что ты сказала?