— Не твои… они. Виктора, — цепляюсь за свой план, как за спасительную соломинку, затыкая рот бьющейся в предсмертных криках, разодранной в клочья душе. — Мы давно хотели, да всё никак не получалось. А два месяца назад… старались очень. С тобой предохранялись, а с ним нет… Вот и получилось. Тем более у Виктора в роду двойни есть, это же генетическая предрасположенность. Так просто не получается, чтобы сразу двое… — в моем голосе холод и сталь. Пока говорю, смотрю твердо ему в глаза, даже не моргаю. Когда делает шаг ко мне, всё еще сидящей на высокой кушетке, подбираюсь вся. Мой взгляд мечется по волевому лицу в попытке понять, поверил или нет. Тяжелой поступью приближается и, уперевшись руками в кушетку по обе стороны от меня, наклоняется низко. — Повтори! — и взглядом держит. Страшным. Черным. Готовым наказать. ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— От Виктора… Неожиданно бьет со всей силы рукой по кушетке. — Еще раз! — Дети от Виктора… Дышит шумно, так, что у меня волосы у лица шевелятся, желваки по его скулам ходуном ходят и взгляд взбешенный. А у меня холод вдоль позвоночника, когда обхватывает затылок, зарываясь пальцами в волосы, приближает к себе. Близко. — Я, конечно, тот еще подонок, но не настолько, чтобы лишать меня МОИХ же детей! — шипит в тихой ярости в самые губы. — Я проглочу эту ложь, потому что ничего другого не заслужил. Но у моих детей будут оба родителя. Независимо от того, простит ли их мама папу. Глава 21 Макар Удушливый смрад и запах ржавчины, витающие в пространстве просторного цеха, где когда-то гудели станки, трудились рабочие и кипела насыщенная жизнь, пропитали мою одежду, кажется, насквозь. По заброшенному зданию то тут, то там пролегают тени, сквозь разбитые окна, заколоченные досками, едва проскальзывает уличный свет. В дальнем углу под ворохом мусора то и дело скребутся крысы, изредка пробегая вдоль кирпичных стен, закрашенных яркими граффити. — Ты хотел поговорить. Я тебя слушаю, — подгоняю собеседника — невысокого коренастого мужика, который с неприязнью во взгляде внимательно следит за моими передвижениями по цеху. — Знаешь, кто я? — Ты думаешь, я бы приехал на встречу, предварительно не узнав, кто мне ее назначает? — вскидываю насмешливо бровь, останавливаясь напротив. — Отлично. Тогда обойдемся без прелюдий. У меня есть информация, которая может тебя заинтересовать. — Дай угадаю, — достаю из кармана пальто сигареты и неспешно закуриваю, глядя на собеседника сквозь облако белого дыма. — И в обмен на эту информацию ты хочешь, чтобы я помог твоему другу избежать тюрьмы. — Поражен твоей догадливостью, — усмехается криво мент. — Взглянешь? — небрежно бросает увесистую папку на покрытый многолетней коррозией подоконник. — Здесь информация, связанная с убийством твоего брата. — И с чего ты взял, что мне это еще интересно? — Потому что в той цепочке, которую собрал ты, не хватает пары звеньев. Шеллаков действовал не один. Мне потребовалось приложить немало усилий, чтобы собрать весомые доказательства. Следы подтирали с особой тщательностью. Видя, что его слова не произвели того эффекта, которого мент, должно быть, ожидал, говорит, понизив голос: — В моей машине находится человек — правая рука Шеллакова. Побеседуй с ним, а еще лучше пробей номер телефона, который записан у него в контактах как Призрак. Достает из внутреннего кармана визитку и кладет рядом с папкой. — О тебе в определенных кругах полно слухов. Многие тебя ненавидят, боятся, восхищаются, завидуют, но ни один не назвал бесчестным ублюдком. Так что подумай, стоит ли начинать им быть. Виктор не виноват в том, в чем ты его обвиняешь. Как и Ольга. Уже у самой двери оборачивается и бросает тихо: — Куда уколоть так, чтобы попало точно в цель, знают только близкие. Свяжись со мной, как закончишь. И да, — уже почти перешагнув порог. — Людям порой свойственно пропадать… без вести. *** Если правда о невиновности Ольги ощутимо выбила почву из-под ног, то информация в этой папке разодрала меня на куски. В самом жутком кошмаре я не мог предположить, что человек, которому я слепо доверял, окажется бездушной расчетливой мразью. Я заперся у себя в кабинете и сутками, без перерыва на отдых и сон, перечитывал, сопоставлял даты и события в жалкой попытке найти хоть малейшую лазейку. И не находил. Начал пить в надежде, что виски поможет хоть на время отключить сознание, обнулить мысли. Я мало чем походил на себя прежнего. Выл как смертельно раненое животное, рычал, сжимая руками голову, захлебывался своими криками, до кровавого месива разбивая костяшки о стену. Осознание, что всё это время Руслан находился рядом и равнодушно наблюдал за тем, как я разрушаюсь изнутри, убивает. А в голове оглушающе бьется вопрос: за что? В памяти проносятся самые яркие воспоминания, связанные с нашей многолетней дружбой, навеивая острую ностальгию. Забитый, щуплый, со здоровенным фингалом под левым глазом. Мальчишка, всего на пару лет младше меня. Я тогда дрался не на жизнь, а на смерть. Один против четверых старшаков. За него дрался. Поклялся себе тогда, что костьми лягу, но в обиду больше не дам. В день, когда мне исполнилось двенадцать, подарок принес. Баба Нюра, бывшая соседка его покойных родителей, которая изредка приходила наведывать Руслана, принесла накануне посылку от дальних родственников то ли из Австралии, то ли из Америки. Так вот из этой посылки он подарил мне маленький сундучок с шоколадным батончиком внутри и крошечным, немного хлипким конструктором фирмы Lego. В то время мы, привыкшие есть слипшуюся комком ненавистную кашу, и мечтать не смели об отечественных конфетах, что уж говорить об импортных сладостях. Уже глубокой ночью мы собрались втроем на моей кровати и в свете маленького, тускло светящего фонарика долго смаковали жуть какой вкусный, разрезанный на три ровные части деревянной линейкой батончик, а затем собирали и разбирали мелкие детальки фирменного конструктора, пока не села батарейка в том самом фонарике. Пусть детали и были немного кривыми, не всегда заходили в пазы, но это же настоящий Lego. Я такой только по телевизору в рекламе видел, а уж что мне посчастливится стать обладателем подобного, и не надеялся даже. Утром с гордостью отвечал на восхищенные вопросы мальчишек «Откуда?», что лучший друг подарил. Я этот «Волшебный сундучок» храню по сей день как память о моментах, проведенных вместе. Помню костер в летнюю звездную ночь. Подростками уже были. И клятву нашу на крови помню. В верности клялись друг другу. Что никогда и ничто не станет между нами и нашей дружбой. Помню, как встречал из интерната. Гудели тогда неделю, весь район на ушах стоял. А как по-другому? Ведь лучший друг будет рядом. Когда попали в группировку, братом уже считал, ближе по духу Руслан мне был даже, чем родной по крови Назар. И в подворотне той, в которой меня Борисович нашел, за него удар в бочину получил, а Руслан сбежал. Струсил. Как сейчас помню. Лежу на холодной, покрытой изморозью брусчатке в забытой богом подворотне, бок огнем горит, силы медленно покидают меня вместе с горячей липкой жидкостью, сочащейся сквозь пальцы, а на душе спокойно — главное, братишка живым из передряги выбрался. Когда на ноги встал, чуть ли не за шкирку вытягивал из наркоманских притонов. Слабым Руслан оказался. Не смог устоять. Работа, деньги, жилье, машины — бери всё, что есть, только за голову возьмись. Долгие годы реабилитации. Бывало, я сутками не ел, не спал, боялся, что только отвлекусь — и опять всё по кругу. Помню, как сердце кровью обливалось и рвалась на части душа, когда некогда пышущий здоровьем молодой пацан стонал и плакал, словно беззащитный ребенок, умоляя дать дозу. ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Меня никто и никогда не учил, как нужно любить. Та мизерная часть родительской любви, которую я успел получить в детстве, разбилась вдребезги о реалии совсем другой жизни. Где каждый, пять тебе лет или десять, вынужден самостоятельно выживать в суровой реальности интернатовских будней. Руслана я любил всем сердцем. Любил — как умел. Когда ему удалось побороть зависимость, я предоставил другу полную свободу и неограниченные возможности изменить жизнь к лучшему. «Кто-то же должен тебе спину прикрывать», — всегда уверенно отвечал Руслан, преданно глядя на меня, когда получал очередное предложение реализоваться отдельно. А по итогу я получил смертельный удар ножа в спину от того самого оборванного мальчишки с подбитым глазом. Глава 22 Макар Смотрю на запись с видеокамер в тот долбаный роковой вечер. Как Оля отвернулась, выскользнула из рук Виктора и шмыгнула в калитку, ни разу не обернувшись. Слушаю пропитанный холодом голос на подлинной записи телефонного разговора: «Чужие, Витя! С того самого момента, как нам поставили печати о разводе, мы друг другу никто!» Моя маленькая девочка. Воительница. В душе гордость вперемешку с восхищением за то, что оказалась в разы лучше меня. Сильнее. Выносливее. Ведь не верила. До последнего билась за нас. Пока я окончательно не переступил черту. У меня волосы на голове шевелятся от мысли, что в тот момент детей моих под сердцем носила. Когда бил словами, не щадя и не считаясь с ее чувствами. Когда до дерущей боли в груди ломал и унижал. Воевал с хрупкой девочкой, которая посмела всего лишь искренне полюбить такое бездушное чудовище, как я. И взгляд ее потерянный в кабинете клиники никогда не забуду. И последовавшую за ним истерику, которую удалось прекратить только с помощью успокоительного. И как надрывно кричала, что ненавидит, проклинала день, когда впервые встретились. А я стоял в углу комнаты и смотрел, пока переполошенный персонал пытался помочь малышке. Смотрел и понимал, что человеку, превратившему нашу жизнь в ад, пусть и моими же руками, пощады не будет. Беру со стола дрожащими пальцами черно-белый снимок малышей. Запрещаю себе даже думать, как бы могли развиваться события, узнай Руслан, что Ольга в положении. Я пока до конца не понимаю мотивов, но меня до глубины души поражает, насколько расчетливой и хладнокровной мразью он оказался. Не знаю, догадывается ли Руслан о том, что я прекрасно осведомлен о другой стороне его жизни. Что давным-давно держу руку на пульсе по поводу открытых счетов в обход бухгалтерского учета, знаю о пагубной игровой зависимости и том, какие суммы он оставляет в казино. О его садистских наклонностях и больных играх, после которых даже самые матерые шлюхи цепенеют от ужаса, слыша его имя. Но для меня всё это было не столь важным фактом, пока он оставался мне верен. Пока я мог с уверенностью назвать его другом. Окидываю взглядом разгромленный, заваленный мусором и пустыми бутылками кабинет. Встаю из-за стола, меня шатает от слабости из стороны в сторону, в ушах гул. Выхожу в коридор, прислушиваясь к мертвой тишине, царящей в пространстве. В доме снова пусто и мрачно, как в склепе. Пока плетусь в душ, меня преследует в мыслях звонкий женский смех и образ бегущей мне навстречу счастливой Ольги. Ее улыбка, милые ямочки на щеках, взгляд, за который я подохнуть готов. К горлу который раз за эти дни подкатывает ком горечи, в груди щемит от острого ощущения своей ничтожности.