Лето пролетело незаметно. На днях свадьба, к которой всё готово. Родители Антона, его братья, все уже приехали. Готовятся к событию. Антону по такому случаю дали неделю отпуска. Лиза успела здорово измениться: животик совсем незаметен, даже платье специального покроя не пришлось шить, но позвоночник стал похож на изгиб гусиной шеи. На лице веснушек прибавилось: потешных, чувственных. Зато невесту тошнить перестало. Но, взамен или довеском появились капризы. Говорят, это нормально. Ну, не знаю. Свадьбу сыграли не сказать, чтобы шумно – традиционно, согласуя с местными обычаями. После свадьбы сенокос подоспел. Антон потихоньку эту науку освоил. Часто с ночёвкой на покосе оставались. Траву лучше по росе валить, с раннего утра, а днём вздремнуть можно прямо в прокосе. Или под деревцем на одеяле. Погода стояла чудесная. Духмяный запах свежескошенной травы и подсыхающего разнотравья просто душу наизнанку выворачивал. Кругом цветы: направо полевые, налево лесные. Ягоды наливаются, птицы поют, кузнечики стрекочут. Вечерами сверчки светятся синим холодным пламенем, как звёзды, созвездий на ночном небе не сосчитать. Вёдро. Благодать. Давно Антон так не отдыхал. Ха, отдыхал… какой там отдых: с четырех утра покос, потом завтрак, после сгребают кучи, носят их на жердях к скирдам, укладывают, утаптывают. К вечеру ноги отваливаются, руки ничего не чувствуют. Но всё одно отдых выходит. Вот тебе и первый семейный отпуск. До свадьбы вольготнее было. – Неужели теперь каждый год такой отдых будет, – думал Антон? – Да если и такой. Зато жена под боком, скоро сынок родится. Хотя, кто сказал, что сынок? Последнее время ему больше дочку захотелось. Умницу, красавицу. Закроет Антон глаза и видит: малюсенькая девочка в жёлтом расклешённом платьишке, лёгком-лёгком. Он её на руках держит, а она ручкой куда-то вдаль показывает. И Лиза их обнимает. Воображением и фантазией природа юношу наделила щедро. Ему постоянно сны цветные виделись, но это по ночам. Антоха мог любые видения вызвать даже во время работы. Сидит, бывало, заполняет журнал учёта кормов или рацион кормления рассчитывает, а перед глазами она – Лизонька. До того иногда насмотрится, что приходится плоть успокаивать. Девочка, дочь, на ментальных картинках стала появляться всё чаще. Всегда в жёлтом. Видит он дочурку уже подросшей. Маленькую, только родившуюся, совсем никак представить не получается. Всё хорошо на покосе: природа, молока парного вдоволь, простокваша, овощи с грядки. Тёща блины да пироги каждый день на стол мечет. Обедать без ста граммов не садятся. Вода, воздух, солнце… Вот только с Лизой они теперь лишь плотоядно улыбаются да переглядываются. Дом у тёщи мизерный: зал, запечный угол для хозяев да одна комнатка на всех на втором этаже, вот и всё. Уединиться в нём негде. На покосе и вовсе каждую секунду под присмотром. Антон уже чувственность мужскую разве что в узел не завязывает, а жёнушка ходит как ни в чём не бывало, будто так и надо. Он ей знаками и по-всякому намекает: встретиться, мол, нужно на нейтральной полосе, вопросы семейные порешать, лаской-нежностью обменяться. Молчит подруга, только ухмыляется, да животик чувственно оглаживает, вызывая у парня внизу живота томление, переходящее в болезненные конвульсии. И чего делать? – Всё, – думает Антоха, – надо спасать положение, хоть даже самообслуживанием, сил больше нет. Видно женщины и вправду всё чувствуют: когда стало совсем невмоготу, Лиза подмигнула Антону с улыбкой, огладила раздавшуюся вширь, прыгающую как теннисные мячики грудь, провела чувственно руками по изгибам тела, соблазнительно улыбаясь, закатила глазки, изображая на лице сладострастие. Флиртует – не иначе, надо подыграть. В тот день молодые в доме ночевали, потому, что банный день подоспел. Это на селе незыблемая традиция, ритуал. Приосанилась Лиза, ручкой Антона зовёт, прикладывая палец к губам, чтобы молчал, и направляется на мансардный этаж, к сеновалу. От предвкушения мужчину долгожданной награды затрясло юного страстотерпца. До чего же ему прислониться к желанному телу хочется, энергией любви напитаться. Вот оно, родимое – в метре от него уютную попку оглаживает, груди чувственно сжимает, разве что не стонет сама от предвкушения интимного праздника. Как представил Антон функционально-физиологическую греховную последовательность действий, испариной покрылся, безнадёжно пытаясь унять колебательные движения неугомонно пульсирующей плоти. Воображение услужливо нарисовало объёмную цветную картинку: как шаловливая ладонь воровато проскальзывает под юбку, как на ощупь находит потайную тропинку к источнику счастья, как нежно раскрывает влажную раковину, а потом… Юноша напрягся в реальном физическом теле, пришедшем моментально в состояние готовности встретиться с любовью, на автомате задумчиво следуя за женой. Бестелесный фантом тем временем, продолжал, путешествуя в мире иллюзий, исследовать запретные закрома, даже запах живого желания воссоздал почти как реальный, отчего голова Антона закружилась, а сознание медленно поплыло в направлении бессознательного бытия. Чудом не впечатался он в упругий Лизонькин зад, наяву притягивающий страстным магнетизмом. Как же сложно возбуждённому мужчине пребывать сразу в двух мирах, кто бы знал! Антон машинально огладил спелые полукружия налитых ягодиц, тихонько прижал супругу к стенке, ощутив трепещущий корпус юной подруги и тяжёлую грудь, пахнущую разнотравьем и спелыми фруктами, требовательно, властно развернул к себе… – Не спеши, Антошенька! Всё будет. Не хочу, чтобы кто-то видел. У нас так не принято. – Что именно не так? А дети у них, у всех, откуда, святые все, непорочные? Не томи, сил больше нет терпеть! – На людях миловаться не принято. – Что за бред, Лизка, думай, что говоришь! Рядом никого. Нетерпеливый Антон перецеловал глаза, веснушки жены, впился губами в алые губы, пытаясь хотя бы языком ощутить блаженство проникновения. Оглянулся назад. Вроде, никого. – Да одни мы, одни! Видишь же, от страсти сгораю. – Здесь у меня в дальнем углу сеновала, – прошептала Лиза, – место потайное, заветное. Я в нём в детстве пряталась, о любви и счастье мечтала. Золотое времечко было, часто о том вспоминаю. Там у меня гнездо свито, я проверила – до сих пор нетронуто, нас дожидается. Вот туда и спрячемся. Сама вижу, притомился без женской ласки. Зато аппетит нагулял. Я ведь понимаю, что мужику только внутри влажной тесноты небо в алмазах видится, а как вынырнет, так и счастье его заканчивается. Дороже тебя нет у меня никого на целом свете. Всё тебе одному отдам. Люблю, честное слово люблю. Может быть больше жизни. Пошли, сегодня твой день. Залезли супруги в тот угол. Темно. Сено старое, трухлявое, пылью просыпается на голову, плесенью пахнет, в горло лезет. Зато одеяло предусмотрительно постелено: всё не на сене колючем валяться. Скинул Антон с себя дрожащими руками нижнюю часть одежды, платье у подружки задрал, трусики стянyл торопливо. Таким родным запахом повеяло – голова кругом пошла. Затрясло, залихорадило юного супруга. Целует он Лизу, обнимает, гладит по шелковистой коже. Возбуждение бурлит, подстёгивая небывалый азарт. Раздвинула любимая волшебные белые бёдра… поздно… не донёс Антон животворящее семя, опростался, не успев до мечты добраться. Стоило ли из-за этого в тёмный чулан, где крысы да тараканы хозяйничали лезть? Повалился юноша без сил. Ничего вроде не делал, а отдышаться не может. Расстроился, упал духом. Злой как тысяча ведьм в пятницу опоздавших на шабаш. – Извини, милый! Передержала я тебя. Не подумала. Другой раз такого не случится. Отдохни маленечко, остынь, помечтай, всё как надо сама сделаю. Не расстраивайся, не обижайся. Время у нас есть. Сил молодых полно, желанием не обижены. Лежи, молчи. А лучше и вовсе глаза закрой, мечтай о чём-нибудь до жути желанном. Наклонилась Лизавета над ним, заиграла волшебной дудочке, так, что обо всё прочем Антон мигом позабыл, отдавшись очарованию чувственной мелодии, искусно извлекаемой из его недр милой. Тишина, звуков почти не слышно, а в голове, да и во всём теле музыка. Волшебная, чувственная. Заслушался Антон, шалея от непривычных ласк, отключился совсем. В голове сверкают фейерверки цветных вспышек, накатывает волнами шум прибоя: то ли фантазия, то ли сон. Почувствовал вдруг Антон недюжинную (явно пригрезилось), силу в напряжённых до предела чреслах и многократно возросшее желание немедленно очутиться внутри воспалённой раковины, что и произошло в ту же секунду. Слышит лишь неприлично-прекрасные звуки – хлюп-хлюп, хлюп-хлюп. И мерное биение одного липкого тела о другое. Очнулся юноша от судорожных спазмов внизу живота и взрыва внутри влажной тесноты. Трясло не по-детски, словно после марафонской дистанции с полной спортивной выкладкой.