— Эй, я очень обижалась. Ты горячая штучка. — Ты так говоришь только потому, что я выгляжу точно так же, как ты. — Почему, я даже не заметила. В любом случае, это не совсем правда. Да, мы с Рейке оба невысокого роста и небольшого телосложения. У нас одинаковые симметричные черты лица и голубые глаза, одинаковые прямые темные волосы. Но мы уже давно переросли стадию «ловушки для родителей», и в двадцать восемь лет никто не сможет нас спутать. Не тогда, когда мои волосы были разных оттенков пастельных тонов в течение последнего десятилетия, или с моей любовью к пирсингу и случайным татуировкам. Рейке, с ее жаждой странствий и художественными наклонностями, является истинным свободным духом семьи, но ее никогда не беспокоят модные заявления в духе свободы. Вот тут-то я, якобы скучный ученый, и прихожу на помощь. — Итак, был ли это он? Тот, кто оскорбил меня по доверенности? — Да. Леви Уорд. Единственный и неповторимый. Я наливаю воду в миску для Финнеаса. Все было не совсем так. Леви никогда не оскорблял меня явно. Хотя косвенно… Я выступила со своей первой научной речью во втором семестре аспирантуры и отнеслась к ней очень серьезно. Я выучила всю речь наизусть, шесть раз переделывал PowerPoint, даже мучилась над идеальным нарядом. В итоге я оделась красивее, чем обычно, и у Энни, моей лучшей подруги по аспирантуре, возникла благонамеренная, но неудачная идея подбить Леви сделать мне комплимент. — Разве Би не выглядит сегодня очень красивой? Это была, пожалуй, единственная тема для разговора, которую она могла придумать. В конце концов, Энни всегда говорила о том, какой он загадочно красивый, с темными волосами, широкими плечами и интересным, необычным лицом; как ей хотелось, чтобы он перестал быть таким сдержанным и пригласил ее на свидание. Вот только Леви, похоже, не был заинтересован в разговоре. Он пристально изучал меня своими пронзительными зелеными глазами. Несколько мгновений он оглядывал меня с головы до ног. А потом он сказал… Ничего. Абсолютно ничего. Он просто сделал то, что Тим, мой бывший жених, позже назвал «изумленным выражением лица», и вышел из лаборатории с деревянным кивком и нулевыми комплиментами — даже не натянутыми, фальшивыми. После этого аспирантура — настоящая яма для сплетен — сделала свое дело, и история обрела самостоятельную жизнь. Студенты говорили, что его стошнило на мое платье; что он умолял меня на коленях надеть бумажный пакет мне на голову; что он был в таком ужасе, что пытался очистить свой мозг, выпив отбеливатель, и в результате получил непоправимый неврологический ущерб. Я стараюсь не воспринимать себя слишком серьезно, и быть частью своеобразного мема было забавно, но слухи были настолько дикими, что я начала сомневаться, действительно ли я вызываю отвращение. Тем не менее, я никогда не винила Леви. Я никогда не обижалась на него за то, что он отказался притворяться, что находит меня привлекательной. Или… ну, не привлекательной. В конце концов, он всегда казался таким явным мужчиной. Не похожим на мальчишек, которые меня окружали. Серьезный, дисциплинированный, немного задумчивый. Интенсивный и одаренный. Альфа, что бы это ни значило. Девушка с пирсингом в перегородке и голубым омбре не соответствовала его представлениям о том, как должны выглядеть красивые девушки, и это нормально. За что я обижаюсь на Леви, так это за его другие поступки в течение того года, когда мы пересекались. Например, за то, что он никогда не встречался со мной взглядом, когда я с ним разговаривала, или за то, что он всегда находил предлоги, чтобы не приходить на журфак, когда была моя очередь выступать. Я оставляю за собой право злиться за то, как он ускользал от группового разговора, как только я присоединялась к нему, за то, что считал меня настолько ниже своего достоинства, что даже не поздоровался, когда я вошла в лабораторию, за то, как я поймала его пристальный, недовольный взгляд, как будто я была какой-то древней мерзостью. Я оставляю за собой право чувствовать горечь от того, что после нашей с Тимом помолвки Леви отвел его в сторону и сказал, что он может добиться гораздо большего, чем я. Да ладно, кто так поступает? Больше всего я оставляю за собой право ненавидеть его за то, что он ясно дал понять, что считает меня посредственным ученым. Остальное я могла бы легко пропустить, но отсутствие уважения к моей работе… Я буду вечно точить топор за это. То есть, пока я не воткну его ему в пах. Леви стал моим заклятым врагом во вторник в апреле, в кабинете моего советника по докторской диссертации. Саманта Ли была — и остается — бомбой, когда речь заходит о нейровизуализации. Если есть способ изучать мозг живого человека, не вскрывая его череп, Сэм либо придумала его, либо освоила. Ее исследования блестящи, хорошо финансируются и носят междисциплинарный характер — отсюда и разнообразие аспирантов, которых она курировала: когнитивные нейробиологи вроде меня, заинтересованные в изучении нейронных основ поведения, а также компьютерщики, биологи, психологи. Инженеры. Даже в многолюдном хаосе лаборатории Сэм Леви выделялся. У него был талант к тому типу решения проблем, который нравится ей, — к тому, который возводит нейровизуализацию в ранг искусства. В первый год работы он придумал, как построить портативную установку для инфракрасной спектроскопии, над которой десятилетие ломали голову постдоки. К третьему году работы он произвел революцию в системе анализа данных лаборатории. В четвертый он получил публикацию в журнале Science. А на пятый год, когда я пришла в лабораторию, Сэм позвала нас вместе в свой кабинет. — Есть потрясающий проект, который я давно хотела запустить, — сказала она со свойственным ей энтузиазмом. — Если нам удастся его реализовать, он изменит весь ландшафт этой области. Вот почему мне нужно, чтобы над ним работали мой лучший нейробиолог и мой лучший инженер. Это было ветреным, ранним весенним днем. Я хорошо его помню, потому что то утро было незабываемым: Тим на одном колене, посреди лаборатории, делающий предложение. Немного театрально, не совсем в моем духе, но я не собиралась жаловаться, не тогда, когда это означало, что кто-то хочет остаться со мной навсегда. Поэтому я посмотрела ему в глаза, подавила слезы и сказала «да». Через несколько часов я почувствовала, как обручальное кольцо больно впивается в мой сжатый кулак. — У меня нет времени на сотрудничество, Сэм, — сказал Леви. Он стоял так далеко от меня, как только мог, и все же ему удалось заполнить маленький кабинет и стать центром притяжения. Он не потрудился взглянуть на меня. Он никогда не смотрел. Сэм нахмурилась. — На днях ты сказал, что будешь на борту. — Я оговорился. — Его выражение лица было нечитаемым. Бескомпромиссным. — Прости, Сэм. Я просто слишком занят. Я прочистила горло и сделала несколько шагов к нему. — Я знаю, что я всего лишь студент первого курса, — начала я успокаивающе, — но я могу внести свою лепту, обещаю. И… — Дело не в этом, — сказал он. Его глаза на мгновение поймали мои, зеленые, темные и холодные, и на мгновение он словно застыл, как будто не мог отвести взгляд. Мое сердце споткнулось. — Как я уже сказал, у меня сейчас нет времени на новые проекты. Я не помню, почему я вышла из офиса одна, и почему решила задержаться прямо на улице. Я сказала себе, что все в порядке. Леви просто был занят. Все были заняты. Академия была ничем иным, как кучкой занятых людей, бегущих по своим делам. Я сама была очень занята, потому что Сэм права: я была одним из лучших нейробиологов в лаборатории. У меня было много собственной работы. Пока я не услышала обеспокоенный вопрос Сэм: — Почему ты передумал? Ты же говорил, что проект пройдет на ура. — Я знаю. Но я не могу. Мне жаль. — Не можешь что? — Работать с Би. Сэм спросила его, почему, но я не стала слушать. Получение любого вида высшего образования требует здоровой доли мазохизма, но я не могла оставаться в стороне, пока кто-то трепал меня перед моим боссом. Я ушла, и к следующей неделе, когда я услышала, как Энни радостно болтает о том, что Леви согласился помочь ей в работе над диссертационным проектом, я уже давно перестала врать себе. Леви Уорд, Его Бодрость, доктор Уорд, презирал меня. Меня. Конкретно меня. Да, он был молчаливым, мрачным, задумчивым человеком-горой. Он был замкнутым, интровертом. Его темперамент был сдержанным и отстраненным. Я не могла требовать, чтобы я ему понравилась, да и не собиралась этого делать. И все же, если он мог быть вежливым, учтивым, даже дружелюбным со всеми остальными, он мог бы попытаться сделать это и со мной. Но нет — Леви Уорд явно презирал меня, а перед лицом такой ненависти… Ну. У меня не было выбора, кроме как ненавидеть его в ответ. — Ты там? — спрашивает Рейке. — Да, — пробормотала я, — просто размышляю о Леви. — Значит, он в NASA? Смею ли я надеяться, что его отправят на Марс за «Кьюриосити»? — К сожалению, не раньше, чем он станет соруководителем моего проекта. — За последние несколько лет, пока моя карьера задыхалась, как бегемот с апноэ во сне, карьера Леви процветала — как это ни странно. Он опубликовал интересные исследования, получил огромный грант Министерства обороны и, согласно электронному письму, которое Сэм разослала по электронной почте, даже попал в список «10 до 40» журнала Forbes, издание о науке. Единственная причина, по которой я смогла выдержать его успехи, не упав на свой меч, заключается в том, что его исследования тяготели к нейровизуализации. Это сделало нас не совсем конкурентами и позволило мне просто… никогда не думать о нем. Отличный лайфхак, который работал превосходно — до сегодняшнего дня. Честно говоря, к черту сегодняшний день. — Я все еще получаю огромное удовольствие от этого, но я постараюсь быть сестрой и сочувствующей. Насколько ты обеспокоена тем, что будешь работать с ним, по шкале от единицы до тяжелого дыхания в бумажный пакет? Я выливаю то, что осталось от воды Финнеаса, в горшок с маргаритками. — Я думаю, что работа с человеком, который считает меня дерьмовым ученым, требует как минимум двух ингаляторов. — Ты потрясающая. Ты лучший ученый. — О, спасибо. — Я предпочитаю верить, что то, что Рейке записывает астрологию и кристаллотерапию под ярлык «наука», лишь немного умаляет комплимент. — Это будет ужасно. Хуже некуда. Если он будет таким же, как раньше, я… Рейке, ты писаешь? Такт, заполненный шумом текущей воды. — …Может быть. Эй, это ты разбудила меня и мой мочевой пузырь. Пожалуйста, продолжай. Я улыбаюсь и качаю головой. — Если он такой же, как в Питте, то работать с ним будет кошмарно. К тому же я буду на его территории. — Верно, потому что ты переезжаешь в Хьюстон. — На три месяца. Мы с моим научным ассистентом уезжаем на следующей неделе. — Я завидую. Я застряну здесь в Португалии неизвестно на сколько времени, меня будут лапать поддельные Джоффри Баратеоны, которые отказываются учить сослагательное наклонение. Я гнию, Би. Меня никогда не перестанет удивлять, насколько по-разному мы с Рейке реагировали на то, что нас в детстве бросали, как резиновые мячики, как до, так и после смерти наших родителей. Нас перебрасывали от одного родственника к другому, мы жили в дюжине стран, и все, чего хочет Рейке, это… жить в еще большем количестве стран. Путешествовать, видеть новые места, испытывать новые вещи. Как будто жажда перемен заложена в ее мозгу. Она собрала вещи в тот день, когда мы закончили школу, и вот уже десять лет колесит по континентам, жалуясь, что ей скучно после нескольких недель пребывания в одном месте. Я — полная противоположность. Я хочу пустить корни. Безопасность. Стабильность. Я думала, что получу это с Тимом, но, как уже говорила, полагаться на других — дело рискованное. Постоянство и любовь явно несовместимы, поэтому сейчас я сосредоточилась на своей карьере. Я хочу получить долгосрочную должность ученого в NIH, и работа в BLINK — идеальная ступенька. — Знаешь, что мне только что пришло в голову? — Ты забыла смыть? — Не могу смывать ночью — шумные европейские трубы. А если смываю, то соседка оставляет пассивно-агрессивные записки. Но послушай меня: три года назад, когда проводила лето, собирая арбузы в Австралии, я познакомилась с одним парнем из Хьюстона. Он был бунтарем. И симпатичным. Спорим, я смогу найти его электронную почту и спросить, не одинок ли он. — Нет. — У него были очень красивые глаза и он мог дотронуться языком до кончика носа — это примерно десять процентов населения. Я мысленно помечаю, что нужно проверить, правда ли это. — Я еду туда работать, а не встречаться с парнем с носом и языком. — Ты можешь делать и то, и другое. — Я не встречаюсь. — Почему? — Ты знаешь почему. — Нет, вообще-то. — Тон Рейке приобретает свое обычное упрямое качество. — Послушай, я знаю, что в последний раз ты встречалась… — Я была помолвлена. — Та же разница. Возможно, все прошло не очень хорошо… — я поднимаю одну бровь на самый эвфемистический эвфемизм, который я когда-либо слышала, — …и ты хочешь чувствовать себя в безопасности и практиковать поддержание своих эмоциональных границ, но это не может помешать тебе встречаться снова. Ты не можешь класть все яйца в научную корзину. Есть и другие, лучшие корзины. Например, корзина для секса, корзина для поцелуев, корзина для того, чтобы позволить парню заплатить за твой дорогой веганский ужин, и… — Финнеас выбирает именно этот момент, чтобы громко мяукнуть. Благословите его маленькое кошачье время. — Ты взяла того котенка, о котором говорила? — Это соседский. — Я наклоняюсь, чтобы погладить его, в знак молчаливой благодарности за то, что он отвлек мою сестру во время проповеди. — Если ты не хочешь встречаться с парнем с носом-языком, то хотя бы заведи чертову кошку. Ты уже выбрала это дурацкое имя. — Мари Кюри — отличное имя, и нет. — Это твоя детская мечта! Помнишь, когда мы были в Австрии? Как мы играли в Гарри Поттера, и твоим Патронусом всегда был котенок? — А твой был рыбой-блобом. — Я улыбаюсь. Мы вместе читали книги на немецком, всего за несколько недель до переезда к нашей двоюродной сестре по материнской линии в Великобританию, которая была не в восторге от того, что мы остановились в ее маленькой свободной комнате. Ненавижу переезды. Мне грустно покидать мою объективно дрянную, но ужасно любимую квартиру в Бетесде. — В любом случае, Гарри Поттер испорчен навсегда, и я не буду заводить кошку.