Он наклоняет голову, прижимается лбом к вороху моих волос и пылко выдыхает, не меняет темп. Этот великолепный, умный и всегда внимательный мужчина продолжает доводить меня до исступления, подобного которому я не испытывала никогда в жизни. – Хорошо, – повторяет он, и меня так возбуждает его учащенное дыхание, когда он произносит это с трудом, почти сквозь зубы, еле сдерживая себя. – Давай кончим вместе, – умоляю я. – Прошу, прошу, прошу. Не знаю, как Рид с его загадочными числами это делает, но три последних слова он превращает в счет, сопровождая каждое толчком… раз два три …Я содрогаюсь, крича от наступившего облегчения, затем он напрягается внутри меня и тоже вздрагивает. Мы приходим в себя – потные, еле дышащие, все еще сплетенные вместе – и я чувствую насыщение и приятную вымотанность. Я так рада снова быть с ним, что неосознанно вожу пальцем по его спине, все вырисовывая ту обхватившую сердце «Л» – начало чего-то особенного, редкого и прекрасного. И еще рано думать, сможем ли мы завершить. ♥ ♥ ♥ Я просыпаюсь в свете дня. Одна. В прохладе и тишине спальни Рида, на свежих простынях с запахом чистоты и бассейна, под тяжестью темно-синего покрывала на обнаженном теле. Лучше бы он был рядом, лучше бы эта тяжесть была его рукой у меня на талии, лучше бы потянуть усталые мышцы, прижавшись к его сильному, стройному телу. Хотя проснуться одной тоже неплохо. Одной можно не стесняться румянца на щеках и волны воспоминаний о том, что было между нами и как: страстно, жестко, откровенно. Одной можно закрыть руками лицо и расплыться в головокружительно счастливой улыбке. Одной можно забавно вильнуть телом, радуясь нашему первому разу… а потом еще двум (Рид, как оказалось, «действительно хочет этого») и предвкушая, что еще ждет нас впереди. Делаю глубокий вдох, чтобы успокоить тело, и наконец осматриваюсь. Здесь довольно пусто, почти аскетично; вспоминаю, что говорил Рид об этой квартире в те яркие и сладкие минуты разговора после секса, пока я не задремала: «Я переехал сюда уже после, – сказал он, опустив имя Эйвери. – Никогда не считал эту квартиру домом». В углу стоит узкий комод, но большую часть спальни занимают кровать и тумбочка. Кроме моей одежды, теперь аккуратно сложенной на комоде, смотреть особо не на что. На тумбочке из гладкого, почти черного дерева только матовая стальная лампа и книга в твердом переплете и глянцевой обложке с ярлыком из библиотеки на корешке. Наклоняюсь, чтобы прочитать название – «Остров в центре мира» – и заглядываю под обложку. По заголовку и положению тонкой серой закладки (конечно же, Рид читает с закладкой), торчащей сверху, можно понять, что Рид на середине исследования истории Манхэттена под властью Голландии в семнадцатом веке. Закрываю книгу и зарываюсь в подушку, думая, можно ли кончить, просто представив, как Рид по вечерам в этой большой кровати читает библиотечную книгу о городе, в котором не видит ничего – кроме меня, возможно, – хорошего. Спустя пару мгновений тишина и суровый аскетизм комнаты начинают давить, будто я здесь только временный непрошеный гость. Смотрю на свою одежду на комоде, прислушиваюсь к звукам за дверью спальни. Может, он куда-то вышел и надо ловить момент, пока не наступила типичная неловкость после секса. Оставлю ему записку, пусть позвонит, когда захочет… «Нет», – говорю я себе, оживляя в памяти образы и ощущения этого утра. Резко сажусь и кубарем скатываюсь с кровати, приглаживаю ворох наверняка сильно распушившихся волос и тянусь к стопке одежды, игнорируя все, кроме своей одолженной Риду футболки. Я надеваю ее и выхожу в гостиную, босиком ступая по холодному гладкому паркету, мои ноги покрываются мурашками. Он сидит на низком темно-сером угловом диване, на котором, должно быть, ужасно дремать или спать после бурной ночи с выпивкой и драками. Он одет по-домашнему – светло-серые спортивные штаны, белая футболка, – но сидит при этом зажато, держа в руке телефон, раздраженно пролистывает что-то на экране большим пальцем, который всего несколько часов назад так нежно гладил меня. – Привет, – говорю я. Он тут же поднимает голову, перестав листать экран. Его взгляд полон нежности и радости, на лице возникает улыбка с фирменным изгибом, – все это помогает мне отбросить сомнения, приятно ли ему мое присутствие. – Почему ты меня не разбудил? – спрашиваю я, идя к нему, довольная тем, как он на меня смотрит, как протягивает руку к моей и сажает рядом с собой. Этот неудобный диван спасают только объятия Рида; я перекидываю ноги ему через бедро, греясь о его теплую кожу, а он обхватывает меня одной рукой. – Ночью мне удалось поспать дольше тебя, – отвечает он и целует меня в висок, глубоко дыша. От легкости и естественности момента мое сердце снова сжимается в крепких объятиях этой прекрасной «Л». Затем в его руке звонит телефон, Рид запрокидывает голову и устало закрывает глаза. – Ты вчера многое пропустил, да? – спрашиваю я. Он почти незаметно кивает, черты лица его становятся жестче и мрачнее, не сдержавшись, я провожу кончиком пальца по его лбу: от линии роста волос до переносицы, – а затем ниже, по изгибу носа и к нежным бугоркам губ. «Ах, какое лицо», – мечтательно думаю я, любуясь им. Он снова кивает, напрягая челюсть. – Кажется, оставить телефон дома было плохим решением. Я кладу ладонь ему на грудь, сочувственно поглаживая. Тяжело видеть его таким напряженным. Эта футболка не прикрывает пятна на коже Рида – то, что я увидела неделю назад, и еще одно на локте другой руки. Он не прячет их, и, с одной стороны, это мило, но с другой, это очевидное напоминание о том, что он открыл мне вчера вечером: псориаз обостряется во время стресса, а главная его причина – работа. – Твоя работа… – я немного кряхчу и опускаю взгляд на свои руки у него на сердце. – Ты поэтому уезжаешь из Нью-Йорка? Боковым зрением мне видно, как он сжал свой телефон. – Да, – отвечает он сухо. Мрачно. А после долгой паузы добавляет: – Я согласился завершить одно дело, но потом… – Потом ты уедешь. Это не вопрос, и он не отвечает. Мне ничего не остается делать, кроме как сидеть в тишине, ощущая ладонью ритм его сердца и с усилием воображая, как мое собственное вырывается из тех цепких объятий. – Я могу уйти, – произношу я через несколько секунд, и телефон Рида пикает еще дважды. – Если тебе нужно вернуться к работе. Я не играю в мученицу и не жалею себя, просто у Рида и правда, судя по всему, много дел по работе, я его не виню. В конце концов, у меня самой есть работа – мои наброски, волна новых ощущений в руках и в голове, а еще решимость расставить точки над i с Сибби и Ларк. Об этом нельзя забывать, чтобы помнить: Рид – это временное увлечение, всегда им был, и не важно, что произошло между нами сегодня. Тут Рид нажимает кнопочку сбоку на телефоне и кладет его на плоский подлокотник дивана. Освободившейся рукой он обхватывает мое бедро и осторожно тянет на себя, пока я не оказываюсь у него на коленях, широко расставив ноги, с задранной до талии футболкой. Непослушные волосы падают мне на грудь и лицо, Рид отбрасывает их за плечи, и от его касаний по коже головы идут мурашки. – Работа подождет, – говорит он, и я улыбаюсь, втайне радуясь, что день еще не окончен. – Правда? – Правда, – повторяет он, только уже не сухо и мрачно. А затем кладет руки мне на поясницу, притягивая к себе. – Останешься сегодня? Вместо ответа я целую его. Когда мы наконец прерываемся, его губы остаются в считаных миллиметрах от моих. – Ты лучшее, что есть в этом городе, – шепчет он, я прикрываю глаза и снова целую его, про себя повторяя, что смогу держаться в рамках этой л-а-с-к-и, что другая, необузданная «Л» ни за что не раздробит мне сердце, когда он уедет. Глава 14 – Ух ты, Мэг, мне нравится. Лашель в глубине магазина очень серьезно и сосредоточенно рассматривает мои новые наброски для «Счастье сбывается». Больше всего мне не терпится поработать над ними: в «Счастье сбывается» хотят, чтобы один из вариантов оформления на год был в растительной тематике, которая долгое время вызывала у меня особый ступор. В марте и апреле я погрязла в весенней депрессии, так что любой растительный мотив выходил из-под моей руки скучным, банальным, слишком похожим на то, что я делала для других клиентов. Но однажды утром воскресенья – а если точнее, тем самым утром почти две недели назад после потрясающих дня и ночи в кровати с Ридом – я проснулась, осененная идеей. В моих растительных мотивах будут не цветы, – в них будут деревья. Двенадцать месяцев, вдохновленные деревьями Проспект-парка – почти двести видов, если верить сайту парка. Я днями исследовала фотографии, рассматривала их стволы, ветви и листья, чтобы создать новую азбуку, которую можно использовать на месячных разворотах. Еще не все продумано, но чувствую: я уже очень близко. – Никто больше не додумается нарисовать деревья, – говорит Лашель, что я в принципе ожидала услышать, потому что на прошлой неделе наконец рассказала им с Сесилией про «Счастье сбывается». Сесилия радостно и восторженно поздравила меня, а Лашель, ну, тоже порадовалась секунд десять. А потом соревновательность взяла над ней верх, и с тех пор она взялась продумывать стратегию, решать, какие из набросков могут претендовать на победу, а какие нет. Два дня назад она прислала мне в сообщении имя мастера по леттерингу из Сан-Франциско, кто, по ее мнению, может выиграть. Он ничего ВРОДЕ КАК, написала она, но ты лучше. – Да, – говорит она, кивая. – Мне нравится. – Но не «очень» нравится, – говорю я, и она смотрит на меня, недоумевая от этого уточнения. Может быть, это даже правильно. Я слишком много думаю о чувствах, а слово Л-А-С-К-А и вовсе повторяла про себя две недели подряд, старалась сжиться с ним, не дать ему развиться в нечто большее. Рид со мной ласков, говорю я себе. Мы с лаской проводим время вместе: гуляем, общаемся, едим и занимаемся люб… лаской. Он ласково ко мне прикасается: держит за руку во время прогулки, обнимает меня за поясницу в очереди в кафе, перебирает пальцами мои волосы, когда мы ложимся спать. Мне так нравятся его грубые ласки: как он хватает меня за волосы и за бока во время секса или прижимает к себе, едва проснувшись и обнаружив, что мы всю ночь спали поодаль. Мне нравится узнавать тайны его тела, слушать звуки: как он прерывисто дышит от моих ласк; как стонет и едва заметно содрогается, войдя в меня; как грубо, почти сердито произносит: «Мэг», – когда я напрягаю внутренние мышцы, приближая его к завершению, которого он еще не хочет достичь. А все эти забавные привычки и милые, ласковые черты, которые я узнала. По будням он, как робот, – встает ровно по будильнику, не проводя в кровати и лишних пяти минут, но всегда прикрывает меня одеялом и целует в макушку перед уходом. У него есть любимая марка чая. Он ни разу не просрочил сдачу книги в библиотеку. Он всегда звонит, когда задерживается на работе и не может встретиться, и всегда при этом звучит очень грустно. «Ласка, ласка, только ласка», – повторяю себе, особенно при даже малом упоминании его отъезда. Заметка на холодильнике, что он не продлил договор аренды квартиры, которую все равно не считает домом. Неловкая пауза, возникшая, когда мы проходили мимо интересной афиши сентябрьской постановки в небольшом театре. Его сухой ответ в разговоре по телефону – ему так много звонят по работе, но он категорически не хочет рассказывать – в начале недели: «Мне не придется это решать, меня здесь уже не будет». – Да что я, встречаться с этими рисунками собралась? – обрывает Лашель мои мысли. Она пожимает плечами. – Думаю, тебе надо больше поработать с красками. Вот тогда мне, может быть, очень понравится. – Сделаю, – отвечаю я, наклоняясь к планеру, и пишу напоминание. Затем выпрямляюсь и благодарно улыбаюсь ей, собирая листы. Через час Лашель с Сесилией проводят мастер-класс по каллиграфии для начинающих, так что надо закругляться и уходить. Я заталкиваю в сумку последнюю порцию набросков, Лашель мягко пихает меня локтем и говорит: – Ты так далеко продвинулась, а впереди все еще целый месяц. – Да, – отвечаю я радостным тоном с едва уловимой нотой лжи, которую Лашель, надеюсь, не заметит. Я и правда далеко продвинулась, особенно учитывая долгие недели ступора до этого, и очень собой горжусь. Я вижу, что это не совсем то, что нужно, – Лашель права, надо поработать с красками – и все же, в моменты уверенности в своих силах я задумываюсь, а что если я представлю больше трех вариантов, когда придет время презентаций своих работ. Впервые с тех пор, как мне позвонили с предложением работы, я разрешаю себе помечтать, что мои работы выбрали, а во всех магазинах канцелярии появились товары с моими рисунками. Правда, во всем остальном – кроме наших отношений с Ридом, – на что меня вдохновил разговор с Лашель, прогресс остановился, просто-напросто потому, что у меня или не было, или почти не было возможности выяснить отношения с Ларк и Сибби. Я почти уверена, что Ларк со своей стороны пытается найти вежливый способ уволить меня, поскольку, проснувшись в понедельник, я увидела имейл от нее с просьбой «немного притормозить» с проектом, пока она занимается другими изменениями в доме. На мое предложение все равно встретиться Ларк не ответила. В ситуации с Сибби мне надо быть ответственнее: сначала я осталась ночевать у Рида, когда она, скорее всего, была дома, затем она вернулась домой с балластом в виде Элайджи, а не одна, так что я струсила. К концу прошлой недели – на самом деле, вечером того же дня, что я увидела заметку о продлении аренды на холодильнике Рида, – я вдруг запаниковала, укоряя себя за то, что упустила все шансы. Она, конечно же, живет в одном городе со мной, но ситуация такая, будто между нами несколько штатов или стран. О чем я думала, позволив роману с ласковым парнем, который все равно уезжает, встать на пути решения огромной проблемы в отношениях с Сибби? Я сразу же ей позвонила, за плечом обстановку нагнетала заметка об аренде. Я даже не воспользовалась автоответчиком. «Си, – произнесла я серьезно, – нам надо поговорить. Завтра я буду весь день дома, и вечер тоже. Позвони мне, и мы найдем, когда встретиться». Она не позвонила. Через час мне пришло от нее уже привычное за последнее время вежливое сообщение, как будто мы просто соседки и ничего больше: Остаюсь сегодня у Элайджи, а завтра рано утром уезжаю в Хэмптонс с Уэйленами. Вернусь к следующей субботе. Если это суперважно, напиши! Если нет, до скорого. Прости за горы коробок в квартире! Мои плечи рухнули, когда я это читала. Теперь я расправляю их, поднимая портфель и сумку. Лашель раскладывает на столе принадлежности для мастер-класса. – Пойду домой, работать, – говорю я, убеждая скорее себя, чем ее. Но меня не надо убеждать: если Сибби возвращается завтра, я буду дома и поговорю с ней. Я уже сказала Риду, что занята до воскресенья, и собираюсь сегодня прибраться, пока буду продумывать разговор с Сибби. Думаю, ночь в одиночестве – хороший шанс подготовиться, а по ее возвращении мы наконец посмотрим в лицо тому, чего так старательно избегали. – Расслабься, дай рукам отдохнуть, – говорит Лашель. – Ага, – говорю я, махая ей рукой на прощание. Вот бы задуманное далось мне так же легко, как и мои наброски. Забегаю в магазин за продуктами, не сдержавшись, беру кое-что и для Сибби. Думаю, после долгого отсутствия ей будет приятно. По-пятничному много народу, но даже при этом Трина за прилавком успевает рассказать мне, что она наконец-то избавилась от воспаления пирсинга пупка, в честь чего сделала прокол в «более интимном месте». Слава богу для меня и остальных в очереди, она не предлагает его показать. Дойдя до квартиры, пересекаюсь с почтальоном и болтаю с ним, сидя на ступеньках, – он любит поговорить о погоде – в ожидании, пока он достанет нашу почту. Он уже заканчивает, и мне на телефон приходит оповещение. Я прощаюсь с почтальоном и расплываюсь в улыбке, увидев, что сообщение от Рида. Мне сегодня будет тебя не хватать, пишет он так же прямо, как и говорит. Надеюсь, все пройдет хорошо. Звони, если я тебе нужен. «Он просто милый ласковый парень, Мэг», – убеждаю я себя, смотря на сообщение. Эта «Л» снова сжимает сердце.