Примерно за последние полтора года, пока мы с Сибби, начиная со дня ее возвращения домой, перестраивали нашу дружбу, моя работа частично – вдобавок к долгим и порой болезненным разговорам, новым привычкам и распорядку – состояла из того, чтобы узнать о тех сторонах жизни друг друга, которые мы упустили в период нашей отдаленности. С моей стороны это означало более близкое знакомство с Элайджей, и, что хорошо – он очень мне нравится. Причем не в духе «он хотя бы убирает за собой» или «он хотя бы не съедает твою еду без спроса». Он деликатный, всегда позволяет Сибби сиять, но очень остроумный и с хорошим вкусом в музыке. Когда я приезжаю к ним смотреть «Холостячку», он обязательно готовит попкорн. – Теперь к программе, – говорю я, сдвигая ее в центр. – Думаю, с акцентами цвета металлик на иллюстрациях лучше свести количество текста к минимуму. Только ваши имена, имена родителей… – Твое имя, да? – спрашивает Сибби, оборвав меня. Она указывает пальцем на место под надписью «Свадебный вечер». – Да, – отвечаю я, смотря на нее с улыбкой. Она слегка сжимает мою руку, в глазах у нее слезы. Конечно, я уже видела таких эмоциональных невест с их вспышками чувств, стресса или же простого, чистого счастья. Но с Сибби этот момент совсем другой. Все-таки мы долго к этому шли. Учились быть лучшими друзьями по-новому, не привязываясь к прошлому и нашим старым установкам. Я сжимаю ее руку в ответ, показываю им еще пару деталей, предлагаю решения для замен и добавлений. Затем встаю, как всегда делала в таких проектах. Лучше дать клиентам немного побыть наедине с результатом, рассмотреть все по-хорошему без меня над душой. Я говорю, что скоро вернусь, напоследок бросая на оформление взгляд издалека. Я горжусь проделанной работой: элегантные, вздернутые засечки напоминают стрелочки на глазах Сибби; высоченные верхние выносные элементы, уравновешенные курсивом, намекают на рост Элайджи. Любой, кто внимательно посмотрит на них, увидит, что здесь скрыто послание. И очень важное: Эти буквы создал тот, кто знает Сибби с Элайджей и любит их. – Им понравилось? – спрашивает Лашель при виде улыбки облегчения у меня на лице, когда я подхожу к прилавку. Она стоит перед тремя раскрытыми каталогами товаров, держа в руке красную ручку; заинтересовавшие ее позиции помечены аккуратным крестиком. Полгода назад Сесилия решила, что не хочет больше настолько погружаться в дела магазина, поскольку дети скоро пойдут в колледж, и они с Сюхеем хотят провести с ребятами как можно больше времени. А после того будут часто путешествовать, так что момент в самый раз. Она больше не будет продавать канцелярию, а реорганизует магазин в авторский салон, который работает на заказ и по предварительной договоренности с ней или одним из ее подрядчиков. Лашель – да и мне, если честно, хотя это не мое дело, – задумка показалась чересчур, и они сильно поссорились. В последовавшие за этим недели я пару раз заходила в магазин за материалами и заставала их в состоянии натужной вежливости: «извини меня» тут-то и «не можешь передать мне» то-то. Когда-то давно я бы от такого занервничала и вообще перестала заходить, но к тому моменту у меня, закаленной последствиями всех признаний Рида, уже выработался иммунитет к мелким конфликтам. К тому же они скоро нашли решение: Лашель вступит в долю, возьмет на себя продажи, поставки и отчетность, а Сесилия займется подрядчиками и процессом производства. По большей части, магазин работает, как и раньше: всегда есть поток посетителей и постоянные гости, а спрос на авторские товары возрастает в сезоны праздников и свадеб. Но Лашель тоже вносит изменения. Благодаря перестановке открылось больше пространства для стеллажей с товарами, для вечерних занятий кого-то из подрядчиков, и конечно же витрина теперь обновляется каждый месяц, причем так, как на этой улице и не видели. – Просто влюбились, – отвечаю я, и мы обе смотрим на Сибби с Элайджей. Они склонили друг к другу головы и мечтательно улыбаются, смотря на мое оформление. – Любовь молодых, – говорит Лашель, качая головой. – Он, наверное, еще опускает стульчак. Я пихаю ее локтем. – Он милый. Кстати, что ты заказываешь? Те образцы, что я опробовала… – Давай скажу, что я ни в коем случае не заказываю, – говорит она, накрывая ручку колпачком, и, перекрещивая руки на груди, смотрит на меня. – Знааааааааю, – стону я, доставая телефон. – Я проверю еще раз. Обновляю электронную почту – возникает целая гора новых сообщений, и приходится листать в поисках нужного мне имени. – Две недели, говорят они. Полное обновление. – Фух, – отвечает Лашель. – Состояние уже почти критичное. Она указывает на полупустой стол в передней части магазина, который они с Сесилией зарезервировали специально для меня, под выход коллекции три месяца назад. Может, я и не совладелец магазина вместе с двумя подругами, но табличка, на которой написано, что этот магазин – альма-матер Мэг Макворт, приносит мне тепло и счастье, причем в самой лучшей форме. Несмотря на вечерних гостей в глубине магазина, я все же не вернулась к свадебным проектам. Зато занялась своими, заново построила свое дело после разгрома «Костер Кэпитал». Долгим, упорным трудом – и иногда поддержкой от всеми любимой кинопринцессы – мне удалось сохранить большую часть клиентуры. Однако я поплатилась за свое имя в новостях: пришлось бороться с прессой, пересмотреть свой сайт и соцсети, я поняла, что количество клиентов не возместит мне потери. В итоге у меня не осталось выбора. Пришлось выкручиваться. Пришлось искать способ выполнять работу так, как я этого хочу. Ради этого я преодолела свой ступор. Мы с Лашель подходим к столу, я начинаю расставлять оставшиеся предметы – каждый раз от взгляда на логотип меня переполняет гордость. «Предвестие» – так я назвала свою линейку товаров. Блокноты и планеры, стикеры и канцелярские товары – все обошлись без скрытых посланий. Все они содержат правильные буквы-знаки – те, которые напоминают о месте, времени года, чувстве или порыве. Которые говорят больше, нежели слова на странице. Лашель едва успевает пополнять наличие. – Вот эти все еще мои любимые, – говорит она, помахивая уже тонкой стопкой блокнотов в мягкой обложке из серии, посвященной паркам Нью-Йорка. Растительные мотивы всегда в тренде, но я особенно горжусь тем, что здесь нет ни единой надписи а-ля «Цвети на своей клумбе». – Но сейчас бешеный спрос на вот эту розовую гусиную лапку! Почему – я так и не могу понять! – улыбается она мне. – Она лучшая, – отвечаю я, с улыбкой вспоминая Ларк, которая уже дважды сфотографировалась с новым планером от «Предвестия» с тех пор, как вернулась в Лос-Анджелес – без Кэмерона, – где начала съемки в ромкоме для крупной стриминговой платформы. Но даже без якобы внезапных снимков папарацци она старается показывать планер в своих соцсетях: кладет на столик в съемочном трейлере, поверх разрисованного маркером сценария, или на колени, пока она сидит в кресле гримера в огромных розовых бигуди, или за пазуху, пока позирует с коллегой по площадке для селфи. На подходе3, – всегда пишет она, выкладывая такой пост. Мы не теряемся: звоним, переписываемся, а дважды она приезжала в НьюЙорк. Мы с Сибби и Лашель втайне надеемся, что когда-нибудь она вернется на Восточное побережье. Но каждый раз при виде ее улыбки до ушей в залитой солнцем Калифорнии мне кажется, что она нашла свой настоящий дом. – Я вот что думаю, – говорит Лашель. – Надо сделать раскраски. Эксклюзивно для нашего магазина. Знаю, ты эту идею уже отвергала во время судебного процесса, но теперь можно… Нас прерывает звук открывающейся двери, и, даже не посмотрев, я чувствую, что это он. Но я смотрю, и мне нравится видеть его здесь. Высокого, стройного, загадочного Рида, чьи глаза загораются при взгляде на меня. Ни следа печали. – Добрый вечер, – серьезно произносит он. Он всегда более формален в чужом обществе. – А вот и он, – произносит Лашель. – Слушай, мне нужна помощь с программным обеспечением для выплаты зарплаты. Теперь тут есть раздел с пособиями на… – Лашель, – подшучиваю я, – он не консультант для малого бизнеса. – Какая разница? – отвечает она. – Он понимает в цифрах. Так вот, мне нужно… Кроме приветствия, Рид еще ничего не сказал, но все же прошел в глубь магазина, с серьезным видом слушая Лашель и понимающе кивая на ее длинный список претензий к налоговому кодексу. На самом деле, так Рид с Лашель и сплотились, когда я их познакомила. Большую часть времени она зовет его Робин Гудом в честь разоблачительного дела Костера, хотя он постоянно поясняет ей, что ничего ни у кого не крал. – Я только хотел вывести на чистую воду чужое воровство, – говорит он обычно, слегка покрываясь румянцем. Я заканчиваю прибираться на витрине, когда Рид предлагает Лашель варианты решения тем же мерным, уверенным тоном, к которому точно прислушиваются коллеги на его новой работе. Она тут же благодарит его, говоря, что разберется с этим прямо сейчас, пока не забыла все инструкции Рида. – Кажется пустоватым, – Рид кивает на стол. Я улыбаюсь. – Немного, – отчетливо произношу я, на что он улыбается с этим своим изгибом. Мы с Ридом спорили, когда я решила запустить линейку «Предвестие». У меня не было ни сбережений, ни договора с поставщиком, ни сканирующего оборудования. Но у Рида – практичного Рида с математическим складом ума – были ресурсы, и он очень хотел ими со мной поделиться. – Я думаю о том, что ты для меня сделала, – сказал он, практически умоляя меня. Но я даже не понимала, о чем именно он говорит. Я делала это для нас. Чтобы мы начали новую жизнь, несмотря на трудности. Через пару месяцев уже Риду не было смысла оставаться на Манхэттене, и он переехал ко мне, подальше от хаоса разрушения компании Костера, подальше от старой работы. Ближе к новой работе, на которую он надеялся. К тому же он оплачивал часть аренды. И все же он настаивал, что я сделала больше, пережила больше, ради него. Сколько раз на встречах, даче показаний, в суде я гордо держала подбородок на выкрики репортеров с вопросами нам обоим. Сколько раз я отвлекала его играми в духе «Давай погуляем по Бруклину», а он боролся с переживанием за Эйвери, которой пришлось выбираться из ямы отцовских преступлений. Сколько вечеров я тихо сидела с ним, когда какой-то близкий Костеру «источник» в очередной раз заявлял, что Рид не более чем халявщик со своими корыстными интересами. Сколько раз я отказывалась сдаваться, хотя казалось, что общественность никогда от нас не отстанет. – У нас тут не соревнование, – сказала я ему однажды, стараясь не выходить из себя, а убедить его силой понятных ему аргументов. Конечно, это не всегда срабатывало. Было и хлопанье дверями, и задумчивое молчание во время ужинов. Несколько дней мы были в таком напряжении и изнеможении, что вообще не могли общаться. Но мы старались. Мы хотели остаться вместе. В конце мы пришли к компромиссу. Не подарку, не долгу, который я почти отплатила. Рид был раздражен, моя гордость задета, но мы справились. И порой – как сейчас, когда он подходит и мягко целует меня в знак приветствия, – мне кажется, это моя лучшая работа. – Как прошел день? – спрашиваю я, убирая ему волосы с брови. Он уже не так прилизан при возвращении с работы, от Рида с Уолл-стрит не осталось и следа. Утром он все еще рано выходит из дома, чтобы поплавать в бассейне, беря в сумке выглаженные и аккуратно сложенные вещи для работы. Но к концу дня они изрядно мнутся. – Тяжело, – отвечает он с улыбкой. – Они меня проверяют. «Они» – это студенты Рида, но мы оба знаем: ему нравится с ними работать. После ареста Костера Рид не мог работать несколько месяцев. Он был очень занят все время, его преследовала пресса, поступали запросы на интервью, ни на один из которых он не ответил. Но у него получилось без огласки связаться со множеством своих бывших преподавателей, колледжами и университетами, которым нужен был лектор. К удивлению Рида, – и только его, на самом деле, – многие из вузов оказались крайне заинтересованы в найме знаменитого аналитика, который повысит рейтинг их факультета уникальными лекциями о всех тайнах Уолл-стрит. Но, как и в случае с запросами на интервью, Рид отказался от этих предложений и выбрал вести пару классов по высшей математике в местном колледже. Зарплата ничтожная, аттестации кажутся бесконечными, но Рид не устает повторять, что это очень ценный опыт. Насколько я понимаю, «проверка» Рида – всего лишь побочный эффект его методики. Студенты хотят остаться после занятий и поиграть в игры, которые Рид для них разработал. Они задают вопросы, показывая свой интерес к предмету, спрашивают, будет ли Рид вести еще какие-нибудь занятия в следующих семестрах. По вечерам, возвращаясь домой, Рид занимается, чтобы пройти нью-йоркскую преподавательскую аттестацию и устроиться в одну из научных школ Бруклина. – Может быть, – сказал он однажды, – у меня получится работать с детьми, которые любят математику. Или могут ее полюбить. Я вспомнила фотографию Рида в его первый день в школе. Те пухлые буквы на грифельной доске и неубиваемую улыбку. Сказала, тоже думаю, что у него хорошо получится. Теперь он вглядывается в глубь магазина, а я отряхиваю его рукав от мела. – А, – произносит он с улыбкой, заметив Сибби и Элайджу, которые за это время стали ему близкими, преданными друзьями, особенно когда поддержали его в сложные времена. – Ей понравилась? – Просто влюбилась. – Хорошо. Уже два дня подряд мы с Ридом не можем провести время вместе – оба очень заняты на работе – и теперь это «хорошо» каждый раз вызывает во мне настолько неподобающие для общественного места мысли, что я тут же стремлюсь куда-нибудь деться. – Пойду еще разок проверю, как они там. И можем идти, – говорю я. Он ловит меня за руку и притягивает к себе.