Я не знала, ударился ли он, быть может, вывихнул лодыжку. Подошла ближе; Эггерт ощупывал землю, и я не сразу поняла зачем. Догадалась спустя секунду – он подумал, что, вероятно, задел зарытую в землю трубу, ведущую к питьевому фонтанчику. Его пальцы несмело ощупали листву сбоку – фонтанчика не было. Я протянула ему бутылку. Пью взял ее не сразу; черты его лица казались не столько жесткими сейчас, сколько усталыми. Непросто, наверное, бежать вперед за тем, кто не желает, чтобы его догнали. Десятикратно непросто, когда ты слепой. Поднялся он медленно, сделал глоток, вернул бутылку. И мне стало понятно, что дальше он не пойдет – слишком тяжелая в воздухе тишина, и опять разливается та самая готовность человека принять любую судьбу. Даже плохую. – Иди, – обронил сухо, – ты ведь хочешь уйти. Сбежать. Я хотела. Но стояла на месте. Могла бы дойти до ближайшего поворота, скрыться за ним, посидеть. Подумать, вспомнить о том, что друг без друга мы отсюда не выберемся: он нужен мне, я нужна ему. Эггерт не может активировать ключ без зрения, я не знаю, как дать отбой матрице. Вдруг, активируя ключ неверно, я перемещусь в новую? Ловушки, даже если это красивые ловушки, утомляли. Поэтому мне не нужно было доходить до поворота и уединяться, чтобы об этом вспомнить. Делать что-то, однако, следовало. Как-то разряжать ситуацию. И, конечно, в этом случае лучше всего работала честность, хоть давалась она порой непросто. Помолчав, я выдала: – Я на тебя обиделась. – Я понял. Ему почему-то было тяжело, я не знала, от чего именно, но чувствовала это. Его я вообще чувствовала на удивление хорошо. Вспомнилось, как откровенно я предлагалась ему вчера, как неспешно он принял лишь часть предложения, – снова захотелось бежать вперед. – И зла. Эггерт вздохнул почти неслышно, поджал губы. – Ты ведь эмпат, Кристина. Так? – Да. Он протянул руку, чтобы коснуться моей, но я отдернула ладонь. – Давай без этих…без твоих «волшебных» касаний. Его почему-то задели мои слова, и собственную эмпатию в тот момент, когда боль Эггерта докатилась до меня, я прокляла. – Твоя эмпатия отключаема, ведь так? Ты не чувствуешь людей, когда не хочешь их чувствовать. Мои «руки» отключаемы тоже, я не использую эту…особенность…постоянно. – Дальше что? – Но я прошу тебя сейчас меня коснуться. Почувствовать то, что у меня внутри. Я растерялась. Обычный процесс конфликта с мужчиной выглядит не так – люди просто высказывают друг другу претензии и швыряются, как камнями, точками зрения. – Зачем мне тебя чувствовать? Он молчал. После пояснил неохотно: – Ты найдешь ответы на свои вопросы. – У меня нет… – Поймешь, что твоя обида на меня…напрасна. Интересно, что такого я могу уловить, что моя обида испарится? Я не двигалась с места, думала. Конечно, я могу его не касаться, мы просто пойдем дальше, я буду продолжать обижаться, Пью будет спотыкаться следом. Я буду стараться его не видеть, он будет стараться не чувствовать мою злость. И все никак не получается сосредоточиться на доме. Вот же блин… Плюс еще неуместное женское любопытство. Оно проснулось, как кошка, приоткрыло один глаз. И глаз этот проклятый уже не закроешь. – Один раз. (Clarei, Mxze – Manipulate) Я протянула руку, и он взял мою своей. Прижал ее к центру своей груди – очень открытый жест, трогательный. – Чувствуй, – произнес тихо. Я сосредоточилась на чужом теле, чужих эмоциях – мне было интересно. Мне хотелось в них занырнуть, хотелось понять, что происходит у Эггерта внутри. И первым, на что я наткнулась, было смятение. От некой потери контроля, беспомощность наложилась на беспомощность, недоверие к самому себе, удивление, растерянность… – Смятение. Откуда оно? – Посмотри сама. Я продвинулась чуть глубже. Эмпат – не телепат, он не может читать мысли, не может отследить момент или причину появления той или иной эмоции, но может отчетливо ее уловить. Я касалась чужого смятения как ниточки, ведущей куда-то еще. Снаружи на меня смотрели почти равнодушные глаза Эггерта, а внутри… А внутри я увидела еще один его взгляд – мне прямо в душу. Теплый взгляд, чрезвычайно ласковый. – Я тебе…нравлюсь, – прошептала я удивленно. – Хорошо, что ты увидела это сама. Отсюда и смятение: наверное, я нравилась ему больше, чем Пью логически желал. Ведь мы действительно, по-своему, были врагами. Ну, или друзьями не были точно. А тут очень глубокая симпатия, и он потерял над ней контроль. Теперь в замешательство впала я. – Почему…тогда…вчера…, – сложно было говорить об этом прямо, – ты не воспользовался ситуацией? И сама же ответила: может быть, именно поэтому. Побоялся после запутаться в себе еще больше. Физическая связь сближает людей, толкает их раскрыться. – Тогда бы я не позволил тебе спать до утра, – конечно, он попытался отшутиться. Однако его эмоции были глубже, сложнее. – Сегодня я ситуацией воспользуюсь. Руку от его груди я отдернула. – Кто бы тебе позволил сегодня! Все, господин хороший, поезд ушел. Я крысилась, я ворчала, но он знал, что я почувствовала все, что мне было нужно. Я тоже это знала. Я не могла забыть тот его внутренний взгляд – очень открытый, настоящий, полный глубины. Это были чувства. Те, которые зарождаются у людей при взаимной симпатии, те самые, которые способны перерасти…в любовь. Хотелось, вопреки всему, еще раз положить на его грудь руку, ощутить все это еще раз. Закутаться в Пью, ощутить, что он открылся, позволил мне в себя закутаться. Уже моментом позже я отметила, что в пластах ниже у Эггерта лежала боль – много боли. И ощутилась она мне обугленной кожей, которая еще шипела. Будто ее прижгли раскаленной палкой, будто пытали… Я потерла лоб. Боль была у всех – в той или иной степени. Не такая сильная, как у него, конечно, но сейчас мое внимание соскользнуло с неё обратно на мысли о его симпатии. Эггерт молчал, позволял мне осмыслить увиденное. – Не будешь больше убегать от меня? Я все еще брыкалась как строптивая лошадь. – Но и трогать себя не позволю. Мне нравилось, как вздрагивали в преддверии улыбки его губы. – Я уже понял, что сегодня мне придется «стараться». – Точно. – Что ж, я буду использовать все разрешенные и запрещенные методы, чтобы приблизиться к тебе. Моя обида, он был прав, испарялась как ненужный более туман на рассвете. Побаловались, и хватит. Теперь хотелось совершенно другого – флирта, мягкого сближения, радости. Я ему нравилась – меня эта мысль неожиданно сильно обрадовала. Я нравилась Эггерту. Боже, хотелось кружиться – теперь кошка внутри меня проснулась окончательно, выгнула спину и довольно точила когти. Мур, поиграем. – Это какие, например? – Буду отставать, спотыкаться еще… – Ах ты хитрец! – Страдать от жажды, давить на жалость. О, у него отлично получалось: стоило Пью беспомощно взмахнуть рукой, и я бежала на выручку. – Что-что, а давить ты умеешь. – Когда-то умел. Очень хорошо. Еще одна фраза из прошлого. Вынырнула сквозь завесу времени и мистического тумана и исчезла. Наверное, я расслабилась, потому что не попыталась отпрянуть, когда Эггерт коснулся подушечками пальцев моего лица. Провел по подбородку; я смотрела на его губы; в который раз потерялся лабиринт, исчезли листья. С осторожным, немешающим любопытством, наблюдал за нами ИИ – кажется, его присутствие в моей жизни стало привычным. Поцелуй, случившийся через секунду, стал естественным продолжением внутренних желаний. Он был медленным, он был чувственным, он был знаком, предупреждающим тебя, что в магазине полно вкусностей, что входить туда значит объесться, значит потерять волю и поддаться всем своим соблазнительным хотелкам. После Эггерт сделал то, что не сделал вчера: провел по моим губам большим пальцем, после неглубоко, но очень чувственно погрузил его мне в рот. И сразу отреагировал сладким узлом живот и слабостью – колени. Вот оно… Вот что я желала ощутить вчера. Из сладкой ловушки я вырвалась первой. – Не обольщайся, что тебе будет легко. Обиженные девочки не сдаются так просто.