Вместо ответа он поцеловал еще раз – я чувствовала, как распрягается его стальная подпруга, расстегиваются сдерживающие ремни. Господи, я могла бы целоваться с ним весь день. Слишком ласковые губы, слишком чувственные, слишком притягательна внутренняя сталь – я опять соскальзывала в пропасть. – Я дам тебе десять секунд на то, чтобы двинуться вперед. Или… – Или что? – Я сделаю то, что не сделал вчера, прямо здесь, на траве. Мне было смешно. Мне было хорошо. Мне было весело – досчитав до восьми, я двинулась вперед. На этой траве он меня не получит. (Esperanza – Amadeus) Я больше не шла вперед – мы шагали рядом, я держала Эггерта за руку. И, кажется, я впервые в жизни была счастлива. Я соскучилась по этому счастью, я чувствовала его в теле, в собственных мыслях, оно текло в меня через чужую теплую ладонь и передавалось обратно ей же. Не знаю, желала ли я раньше нравиться кому-то так явно, так откровенно – скорее всего, нет. Нравилась – хорошо, не нравилась – «идите в зад». Но ощущать то, что я нравлюсь Пью, было чрезвычайно приятно. Вот теперь я отчетливо видела в голове выход из лабиринта, распахнувшиеся наконец двери коридора. Где-то там будут покатый холм и домик внизу. – О чем ты думаешь? – спросили меня. – Что создаешь? – Выход из лабиринта. И дом у подножия холма. – Ты именно о нем мечтаешь? – Да. И всегда мечтала. Еще с тех пор, как была маленькой. В таком жили мои дед с бабкой, во Втором Районе, в Гринхилле. Нам пришлось его продать, когда, …в общем, когда стало тяжело. «И доступ во Второй Район закрылся». – Опиши мне этот домик. Я улыбалась. – Черепичная крыша, уютные комнаты. Цветочные занавески, палисадник у крыльца, лавочка… Когда-нибудь я накоплю на такой в реальности. Наворую, заработаю… Неважно. А о чем мечтаешь ты? Я не ожидала, что Пью ответит чем-то, помимо шутки, но голос его прозвучал серьезно, глухо. – О том, чтобы меня больше никогда не предавали. И та боль, которую я ощутила в нем – скрытая, жгучая, – шибанула наружу. Я остановилась, прижала его спиной к изгороди, прижалась к нему сама, вдохнула отголосок чужого несчастья, тряхнула головой. И предложила: – Опиши мне того, кто это сделал с тобой. Я создам его тут, и мы порежем его на куски. Вместе. Эггерт улыбался грустно. И легко. В нем плескалась благодарность, смешанная с удивлением, – кажется, он тоже забыл, когда испытывал ее в последний раз. Не ответил снова, лишь коснулся моих губ поцелуем, и меня сразила наша общая в этот момент открытость друг другу. Хотелось вот так шагать навстречу дальше, все ближе проникать, узнавать, сливаться. Оказывается, взаимные чувства – удивительное счастье. – С каждым разом мне все сложнее тебя отпускать. Я рассмеялась, отстраняясь. Мне виделся день, наполненный замечательными вещами – вдохновением, восторгом, нежностью. То самой любовью, о которой мечталось. И нетерпеливо стучал хвостом ИИ. – Идем, – я потянула Эггерта вперед. – Чувствую, мы скоро будем на месте. Дальше был момент тишины, когда мой спутник, чувствуя мою занятость, не мешал. Я же проясняла свои запросы четко, ясно, вдохновенно. «Домик… Возьми у меня в воображении. Небольшой, красивый, каменные стены. Комнаты изнутри обшиты деревом, оборудованная кухня, цветы на окнах. В палисаднике розы…» Искусственный разум сочился обожанием – ему нравилось ткать, создавать, детализировать. И чудился в воздухе его ответ: «Будут розы». «Чтобы в холодильнике нашлась еда, свежие продукты – сухие, на полках в шкафах» – мне было все равно, откуда он будет это брать, вопрос странности появления предметов из воздуха более не мучил. Если матрица создала зеленых монстров, пачку макарон создать тоже сможет. «И еще люблю, когда есть запасы». «Какие?» – ИИ не говорил словами, но отзывался чувствами. Мол, проясни. «Разные. Много…» Мне в воображении тут же нарисовалась чужая картинка: игривый разум собирался разместить под домом целый склад, в котором найдется всё. «Да нет же, – я даже рассмеялась вслух, – мне не нужен под домом стадион. Пусть просто найдутся банки с грибами, помидорами, огурчиками… Капуста, соленья, маринады. Варенье. Сухарики…» Они не были мне нужны, но они были у бабушки. Я любила ее кладовые: казалось, ты находишься в краю душевности и заботы, на банках аккуратные наклейки. Коробки с печеньем повязаны лентами – сказывался талант украшать. – Почему ты смеешься? – Эггерт улыбался. – Проясняю матрице про еду. – Закажи и для меня. – Какую-то особенную? – Подойдет жареная курица, картофельные дольки. Мне сразу представилась ароматная, золотистая, запеченная в духовке курочка, пряный запах специй и трав, картофель в укропе – ИИ наматывал на ус с восторгом. Ему нравилось создавать все, что нравилось всем. Да ему просто нравилось создавать. – Не очень ты притязательный в еде. – К лучшему, ведь так? Я сжала теплую ладонь. Не думала, что этот день может стать счастливее, но он стал. Когда после очередного поворота изгородь вдруг закончилась и открылся широкий выход из лабиринта, я застыла, неспособная вымолвить ни слова. – Что там? – спросил Пью. И сам же ответил: – Выход… Да? – Да. – И домик внизу? Я кивнула. Сложно было говорить: слишком быстро это случилось, и слишком красивым выглядело зрелище. Покатый холм, поросший травой, длинные косые лучи солнца и где-то там – домик с широким крыльцом. «Лохань, – спохватилась я в последний момент. – Пусть на крыльце стоит купель с теплой водой, откуда так невероятно приятно созерцать окружение». У бабушки такой не было, но пусть будет у меня. Хотя бы в мечте. Стало совершенно понятно, почему многие из матрицы наружу выходить не хотели. Наверное, потому, что я продолжать стоять в немом изумлении и молчать, заговорил Эггерт: – Ты невероятная, Кристина. Я повернулась, удивленная. – Почему? – Очень легко проясняешь и проявляешь желания. – А другие разве не так? Я полагала, что это просто место волшебное. Пребывая в восторге, любому легко творить. – Не так. – Эггерт, вероятно, что-то об этом знал. – Не всегда. Многие приходят в матрицу, внешне желая одного, но внутренне мечтая о другом. Мне сложно было представить, как такое возможно. Пью пояснил: – Тогда наступает битва с нейросетью, битва с самим собой. Интеллект вытаскивает на поверхность скрытое, даже хорошо замурованное. Ему не важны слова – ему важны чувства, точные, ясные образы и синхронность внешнего и скрытого. У тебя она есть. Ты очень чиста для Третьего Района. Неожиданные слова. Странные, ранящие, открывающие что-то сокровенное. Ласковые, но почему-то болезненные. «Ты очень чиста…» Неужели Эггерт думает, что в Третьем одна только грязь? Там люди – да, разные, плохие и хорошие. Хороших больше, так я всегда думала. – Ты готов стараться? – спросила я со смешком вместо ответа. – Стараться завоевать свою даму?