– Из «Двух Лун»? – Да. Записку я взяла, но с места не двигалась. «Две Луны» – бар, где мы встретились с Пью, откуда уехали к нему домой. – Ты съездишь? Или мне? Фил неверно истолковал мое замешательство, подумал, что я все еще слишком слаба. – Съезжу, все в порядке. – Однажды мне придется встретиться со всеми своими демонами. Почему не теперь? – Спасибо тебе. Меня потрепали по голове, как в детстве. ***** Гринберг был мужиком хватким, деловым, но иногда противным. Циничным. На записку он едва взглянул, и я поняла, что Орин позвонил ему, предупредил о моем визите. В «Двух Лунах» тоже было многолюдно; в углу играл музыкальный автомат. Чьи-то пьяные голоса вторили вокалу Лизы Трусски, выводили строчки: «А мы прорвемся, и наступят времена…» В этот момент я еще раз подумала о том, что всегда буду любить Третий Район сильнее Первого. За открытые души людей, пусть не всегда наполненные счастьем, но честные и искренние в своих эмоциях. Пусть у нас грязно, темно и прокурено, но здесь люди ценили людей, а не их нажитые состояния или статусы. – Бутылку розового? Ого… Что празднуешь, Мэй? Мы были с ним знакомы лишь шапочно, и в прошлый мой визит сам хозяин в баре отсутствовал. Сейчас он помогал бармену, в этот момент курсирующему с подносом по залу. – Да так. Я не собиралась делиться подробностями своей жизни со всеми. Гринберг, чей притон всегда ценили за наличие разнообразных алкогольных изысков, усмехнулся. – А я думал, ты опять ищешь Слепого Пью. Если так, ты чуть-чуть опоздала, он свалил полчаса назад. Слепого…Пью? В моей голове колыхнулось ощущение дежавю. Не выказав на лице эмоций, я лишь хмыкнула. – Слепой Пью давно уже…не слепой. Насколько я знаю. – Да ну? Все такой же, как безглазый кирзовый сапог. Он сегодня заходил, чтобы пропустить пару стаканов виски, запинался об углы. Что-то замерло во мне при этих словах. «Снова слепой?» Значит, не показалось мне тогда, что он споткнулся? Внутри ворох из эмоций, и главная – смятение. Растерянность, непонимание – как? – Куда он уехал? Зачем мне знать об этом? Пью – больше не мое дело, не часть моей жизни. – Да туда же… Насколько я знаю, он живет в той же квартире, которую вы посещали вместе. Мне нахально подмигнули и протянули пузатую бутылку розового вина из темного стекла. Тяжелую, чуть пыльную. – Передавай ему привет, если навестишь. И да, купи ему уже трость… Гринберг хрипло рассмеялся мне вслед, но пошлость в его тоне даже не задела. Он переключится на других посетителей через несколько секунд и забудет обо мне, как и я о нем. Я стояла у входа в «Луны» с бутылкой в руках и не знала, что делать. Мне все равно… Мне должно быть все равно, но растревожилось сердце. Почему Эггерт ослеп снова? Проценты в его Лейке грохнулись на тридцать пунктов? Не может быть. Да, боль, да, вина, но чтобы столько? А после пришла мысль о том, что, возможно, Пью просто не зажил тогда душой окончательно. Да, он стал зрячим, потому что процентная планка превысила некий предел, но если она превысила его ненамного? А после опустилась… Тогда тридцати процентов не нужно. Быть может, он все еще помнил о содеянном Стеллой, помнил, как коллеги подставили его, а после отдал тот приказ… Наверное, если бы за последние трое суток я не отпустила обиды, не простила все, что случилось со мной в Кирстауне, я бы никуда не поехала. А так, не уверенная в том, что прямо сейчас делаю что-то правильно, я махнула рукой такси. Тот же подъезд. Тот же этаж. И незапертой оказалась дверь в квартиру. Сердобольная – да. Мягкотелая – да. Но я не могла его оставить в таком состоянии. И потому вошла внутрь. Он стоял у окна, опершись руками на подоконник. Тяжелая поза, тяжелые мысли. И он выпил. Странно, но мне нравились его отрицательные черты, такие как желание накатить, когда тяжело. Они показывали мне, что Эггерт все же не машина, он человек. Отлично прячущий от других настоящие переживания. Я прикрыла за собой дверь и какое-то время стояла без движения. В квартире тишина. После произнесла: – Это я. – Я знаю. – Оэм даже не обернулся. – Я узнал тебя по шагам, по дыханию и по движениям. Когда-то ему пришлось пробыть слепым продолжительное время, он научился слышать то, что не слышат другие. Наверное, только теперь мне стало понятно, насколько сильно я продолжаю его любить. Может, эта любовь вечна, может, она продлится даже тогда, когда я выйду замуж за другого, нарожаю ему ребятишек. Бывают такие чувства, которые не гаснут, даже если их пытаешься зарыть. Потому что я молчала долго (Эггерт не мог видеть, что я попросту им любовалась, вновь и вновь принимая тот факт, что никуда мои чувства не делись), Пью спросил: – Что ты здесь делаешь? – Мне сказали в «Двух Лунах», что ты…слеп. – Ты пришла, чтобы в этом убедиться? Тогда убеждайся. Он повернулся от окна. Те же самые печальные расфокусированные глаза, как и когда-то. И невеселая улыбка на губах. Не улыбка даже – тень пролегшего на сердце шрама. Выпивший, он становился легче, смешливее или насмешливее, куда-то пропадала тяжесть «зрячего Эггерта», и общаться с ним было легче. Под действием алкоголя он нравился мне тоже. Беда. Видимо, если человек тебе дорог, он дорог тебе любой. – Мне посоветовали купить тебе трость. – Обойдусь. – Почему ты…здесь? – Быть может, потому что я не могу далеко уйти? Что-то менялось в нем слепом. Находясь в таком состоянии, он не злился – он просто принимал жизнь. И вспомнился лабиринт, тот момент, когда я хотела сбежать. Тогда «Пью» тоже заранее понял, чем все закончится. Понял, но не стал агрессивным, не стал даже хитрым, он просто…согласился. Чем и подкупил. Наверное, в такие моменты понимаешь, добрый перед тобой человек или злой, пусть подобные определения используются только в детских книжках. Эггерт никогда не был ни подлым, ни бездушным, просто, имея зрение, он пер вперед как машина, а ослепнув, тормозил. Пил и размягчался, как теперь. – Ты мне нравишься…таким. – Я помню. Ты пришла, чтобы мне об этом напомнить? В голосе ни тени раздражения, но странная печаль, смешанная с благодарностью за этот момент – он не любил быть один. «Поговори со мной», – я помнила, как он попросил об этом в прошлый раз. – Женщины обожают беспомощных мужчин? – Ну… – я сдержала улыбку, – вы тогда…не такие страшные. – Я рад. И все же он хотел побыть один, теперь я отчетливо чувствовала, насколько тяжелая плита придавила ему сердце. Паузы в нашем разговоре постоянно затягивались. Он молчал, помнил о том, что я просила его более никогда не приходить. Я же понимала, что рада его видеть. Вопреки всему. Мне всегда было легче с ним рядом, чем без него, и снова хотелось поддаться слабости. В конце концов, это мой вечер. – Ты хотела меня о чем-то спросить? – Да. – Я помедлила. – У меня три вопроса. – Задавай. Я вдруг осознала, что нет, он не нравится мне беспомощным, я приняла его неукротимую суть и характер, они шли ему куда больше этой «палки в колесе». – Скажи, если я буду тратить деньги, которые ты дал, меня не поймают за руку? – С чего бы этому случиться? – С того, что в Первом Районе я числюсь преступницей. К тому же мертвой. – В Первом Районе никто так и не установил твою личность. Не успел. – Мне все равно следует сменить документы? Ведь у них остались фото… – Не стоит. – Он на короткий момент снова стал генералом Эрдиганом, разбирающимся во всех вопросах. – Если бы нашу с тобой связь обнаружили до момента официального закрепления за мной должности, нас бы казнили обоих. Это не по правилам, но так бы случилось, я знаю. Теперь, когда мое звание снова закреплено за мной, тебя никто не посмеет тронуть, так как ты человек, помогший должностному лицу восстановить справедливость. Тебя наградят, а не посадят. – Как изменчива жизнь, – я хмыкнула. Все-таки история может вкратце упомянуть меня как героя, оказывается. Не то что бы мне этого хотелось. – Значит, с документами все в порядке, это хорошо.