Адонис встряхнулся и вновь стал подкрадываться к Максимову. — Вероника! — прокричала Анита, упершись коленкой в живот своей противницы. — Помоги Алексу! Я справлюсь… Горничная швырнула каменюку в Адониса и угодила точнехонько под дых. Негодяй сложился пополам, Максимов, изловчившись, лягнул его ногой и сшиб, как кеглю. Одним меньше. Пора заканчивать с Ольшанским и вызволять Аниту. — Ну что, Юрий… мать вашу… Антонович? Наигрались? Развернулось сверкающее полукружье — ятаган взрезал наползшую в овраг вечернюю дымку. Бум! — кинжал вырвался из пятерни генерала и, вращаясь австралийским бумерангом, улетел саженей на пять. Максимов приставил острие к дергавшемуся кадыку Ольшанского. — Сдаетесь? Юрий Антонович совершил неуловимое движение, невероятное при его комплекции, оказался вне досягаемости клинка и вытащил из своих лохмотьев револьвер. Это был шестизарядный «Кольт Уокер» сорок четвертого калибра. Его громоздкость — удлиненное дуло, вес в пять фунтов — с лихвой компенсировалась прочими характеристиками: он бил прицельно на сто ярдов, а уж продырявить человека с расстояния в шесть-семь шагов мог даже слепой. — Наигрались, Алексей Петрович? — насмешливо повторил слова Максимова подлый генерал. — Бросайте вашу железяку, она вам не понадобится… Впрочем, сдачи не требую. Я вас все равно пристрелю, вы же понимаете? Пасть бы Алексу смертью храбрых, но в битву вмешалось еще одно действующее лицо. Сминая чахлые кустики, в овраг ссыпался Адонис номер два — фигурой и одеждой он был похож на первого, как близнец. Максимов, хоть и находился на волосок от гибели, невольно подивился: сегодня что, парад двойников? — Мерзавцы! — загремел новичок без какого-либо акцента. — Гнусные твари! — Жоржи! — взвизгнула румынка, отползшая уже на изрядное расстояние. Он адресовал ей взгляд, полный симпатии, убедился, что с ней все в порядке, и направил свой бег в самую гущу сражения. Генерал, отвлекшись от Алекса, выпалил из револьвера, но пуля ушла в небеса. Два скачка — и Максимов, приблизившись к Ольшанскому вплотную, шарахнул его ятаганом по плешивой макушке. Специально повернул лезвие плашмя, чтобы не убить, а только оглушить. Юрия Антоновича повело, он опрокинулся навзничь и закрыл глаза. — Готов! Рядом вспыхнула новая стычка — это схватились врукопашную два Адониса. Максимов подобрал валявшийся в желтой глиняной пыли «Кольт Уокер» и деликатно осведомился: — Милостивый государь, вам помочь? Вопрос предназначался, конечно же, Адонису-второму. И оказался праздным, поскольку раунд завершился в считаные мгновения победой доброго начала над злым. Приспешник Ольшанского, поверженный на обе лопатки и схваченный за выю, истошно взвыл: — Пощады! Я ничего не делал… никого не убивал! — Да уж видим… — молвила Анита, отдуваясь и поправляя вконец испорченное платье. — Из тебя душегуб, как из Алекса архиерей. И где набралась таких выражений? На спасение благоверной Максимов не поспел — она, как и обещала, справилась самостоятельно, а вернее, при содействии Вероники, которая за волосы оттащила от нее царапавшуюся и верещавшую от бессильной злобы Афродиту. О да, пастушка уже не казалась Максимову ангельским дитятей, ее лицо, размалеванное так же густо, как и у подельников, исказилось, по нему ручьями текли слезы, но они не вызывали сострадания. Меж тем все участники завершившегося побоища стали очевидцами истинного любовного союза. Адонис — не поверженный и трясущийся, а другой, взаправдашний — бережно поднял прекрасную румынку, истово расцеловал и зарылся губами в ее локоны, повторяя: — Марица! Марица! Как же я так?… — Не казнитесь, сударь, — обратилась к нему Анита. — Все закончилось благополучно. Давайте-ка свяжем этих прохвостов, пока не разбежались. Как вас, кстати, зовут? — Георгий Михайлович. — Ольшанский? — Да… Откуда вам ведомо? — Секрет Полишинеля… — Она усмехнулась и оторвала от рукава висевшую на двух нитках манжету. — Ваша история в общих чертах мне известна, но было бы любопытно услышать ее целиком. — Мне тоже, — не вытерпел Максимов, которому осточертело присутствовать здесь на правах ничего не ведающей марионетки. — Что все это значит, черт возьми? И кто эти люди? Он ткнул в сторону нахохлившихся пленных. — Ах да! — Анита наконец явила милость и снизошла до пояснений. — Перед тобой актеры крепостного театра помещиков Ольшанских. Твою Афродиту на самом деле величают Прасковьей, а Адониса — Кузьмой. Я больше чем уверена, что за надлежащее выполнение задания им обещана вольная. Иначе б они так не усердствовали. Она коснулась ссадины на подбородке. — А этот? — Максимов поддернул за шиворот очухавшегося генерала-разбойника. — Тоже крепостной? — Нет. Это родной брат госпожи Ольшанской. Имя и отчество подлинные, а фамилия… Собственно, какая разница? Насколько могу судить, он и правда был когда-то военным, это подтверждают выправка и умение обращаться с оружием. Но на генерала все-таки не тянет. — Не послушалась меня Наталья, — процедил Юрий Антонович сквозь зубы. — Было у меня предчувствие, что с вами неприятностей не оберешься… Настоящий Ольшанский, тот, который Георгий Михайлович, подвел к Аните и Алексу свою румынку, и она неуклюже исполнила что-то вроде реверанса. — Это моя невеста, — представил он ее с трогательностью в голосе. — Все, чего мы жаждем, — быть вместе. Но нам мешают. — Остолоп! — свирепо пробурчал лжегенерал. — На что надеешься? Никто тебя с этой чернавкой не обвенчает. При законной-то супружнице… — Что-о? — взревел Георгий Михайлович и вырвал у Максимова ятаган. — Извольте встать и защищаться! За оскорбление вы мне заплатите кровью! Ряженый не шелохнулся и посмотрел с безразличием. — Бросьте вы его, — попросила Анита вспыльчивого жениха. — Он уже отвоевал. А наша баталия еще продолжается. Пора ставить точку. …Переодевшись и второпях сполоснув измазанное глиной лицо, Анита в сопровождении Алекса отправилась в особняк с атлантами и кариатидами. Им открыл слуга в косовортке, проворчал неприветливо: — Кого нать? — Позови барыню, милейший, да поживее, — потребовал Максимов. — Барыня почивать изволят. Не велели будить. — Хорошо, — согласилась Анита. — Тогда, как проснется, передай, что своего братца она получит в полиции. Кстати, ее показания тоже потребуются. Мужик захлопал зенками, а по мраморной лестнице уже спускалась, мелко переставляя ноги в замшевых пантуфлях, госпожа Ольшанская. — Вы?! — воззрилась она на пришедших. — Вас выпустили?… — Считайте, что так. — Анита смерила ее взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. — Никакой оспы у Алекса не было, и вам это известно. Что вы подмешали нам в еду? — Вы бредите! — Наталья Гавриловна изобразила возмущение. — Мы сидели с вами за одним столом, ели то же самое! — Это да. Но я подметила, что африканский огурец положили только нам с Алексом. Я едва притронулась, а Алекс умял свою порцию полностью. Это ведь очень редкий плод, так? Вероятность, что мы его никогда не пробовали и не знаем вкуса, была почти стопроцентной. Так что вы вполне могли вымочить его в какой-нибудь гадости, которая вызывает реакцию, похожую на признаки оспы. — Я об этом не подумал, — признался Максимов, восхищенный проницательностью Аниты. — Но для чего это понадобилось? — Схема, если вдуматься, логичная. Требовалось запереть тебя в изолятор. Есть эпидемия оспы, распоряжение властей насчет карантина. Оставалось подкупить Рахима или кого-то еще из персонала и договориться, чтобы тебя поместили не абы куда, а в торцевую комнату с видом на холм и луг. — Зачем?! Анита переглянулась с Ольшанской, чье румяное лицо на глазах теряло краски и бледнело. — Сами расскажете? Нет? Тогда я… Видишь ли, Алекс, у Натальи Гавриловны не сложилась личная жизнь. Первый муж скончался от чахотки, второго… к слову, он как раз и был генералом от инфантерии… сразила шальная пуля на Кавказе. Нет у нее и сына Васеньки — это выдумка. Пребывать к сорока пяти годам в статусе бездетной дважды вдовы — та еще фортуна… Но на ее пути возник Григорий Михайлович Ольшанский, с которым мы сегодня имели честь познакомиться. Статный красавец, лет на пятнадцать моложе. Допускаю, что с его стороны имела место корысть, ибо имение у Натальи Гавриловны и впрямь богатое. Так или иначе состоялась свадьба, семейное счастье длилось года полтора, а потом Григорий Михайлович, будучи профессиональным этнографом, уехал в командировку в Румынию — собирать фольклор. И не вернулся. — Не вернулся? — переспросил Максимов. — Это как? — Отыскал себе зазнобу. Пусть и крестьянского происхождения, зато по летам, невинную, очаровательную… Да ты ее видел. Наталья Гавриловна ждала-ждала, письма писала, а на них — ни ответа ни привета. Обеспокоилась, отправила гонцов, они все разведали и доложили, что ее муженек сошелся с некой Марицей, живущей на хуторе близ Констанцы, и пребывает с ней в довольстве и неге. Так как ее родители на брак не соглашались… а по мне, просто набивали цену, желая продать ее повыгоднее… Григорий Михайлович поселился отдельно, слился, если можно так выразиться, со средой, зарабатывал учительством, а свободные минуты проводил со своей… как ты ее назвал?… Афродитой? — Не ее, а другую, — бормотнул сконфуженный Алекс. — Не суть. Наталья Гавриловна воспылала гневом и в приступе неистовства придумала чудовищный план, как устранить разлучницу и вернуть любимого. Пышные ланиты Ольшанской сделались белыми. — Откуда вы все это взяли? — задребезжала она, шевельнув пересохшим ртом. — Что за чушь! Ее зрачки заполыхали огнем, она стиснула холеные пальцы — вот-вот набросится. Но Аниту нелегко было вывести из равновесия. — Вы привезли сюда столько дворни… Моя служанка Вероника — а глаз у нее наметанный — вычислила самых болтливых, они ей все и выложили. А я тем временем расспросила хуторян относительно Григория Михайловича и Марицы. Общая картина вырисовалась ясно, а прочее несложно было достроить дедуктивным методом. — И что же вы достроили? — А вот что. Вы отправили своих верных людей — актеров-самоучек — разыграть перед Алексом водевиль. Было очевидно, что, запертый в карцере, он волей-неволей станет глядеть в окно. А там — восхитительное действо в духе Дафниса и Хлои. Надобно признать, что свои сценические этюды они разыграли отменно. Правда, Алекс? Максимов промычал что-то невнятное. Стыдно было признаться, что кривлянья доморощенных лицедеев он принял за проявление возвышенной страсти.