— Фаталист хренов! Ты хоть представляешь, чем это все могло закончиться? Поверни голову. Что-то плоское и цепкое прилипло на шею, пластырь, что ли? На кой он там нужен?.. Потом еще раз, чуть выше. — Нормально закончилось, — ответил Кантор, послушно не оборачиваясь и пытаясь понять смысл этого странного лечения. — Отстань. Лучше скажи, как там ребята. — С ребятами все в порядке, что с ними случится. А когда я им скажу, что ты жив, они вообще от радости рехнутся. Мы ведь тебя уже похоронить успели. Все так расстроились, понапивались с горя, как засранцы… — Прям-таки, — фыркнул Кантор. — Скорее, на радостях. Можно подумать, так уж меня все любят. — А ты думал! Рико вообще рыдал, как девчонка. И Эспада ужасно расстроился. Торо такую проповедь толкнул, что даже Гаэтано прослезился. Дон Аквилио каялся, что тебя отпустил… А что творилось с Пассионарио, можешь себе представить. — Ну, этому поплакать, что отлить сбегать… Не зря его в нашем ансамбле Плаксой прозвали. Небось, опять ведро травы скурил и начудил чего-нибудь. — Если бы! Он напился в хлам, и я боюсь даже представить, чего он мог начудить! А потом пропал! И поверь после этого, что вы не братья, если вы даже пропадаете одновременно! Что у тебя с рукой? Кости не переломаны? Кто тебя латал? — Не знаю, кто. Не видел. Не переживай, кости целы, обычные иголки. В прошлый раз было хуже… Долго мне так лежать? Неудобно. На самом деле, ничего особенно неудобного не было, просто лежать неподвижно, когда что-то болит — сущее мучение… — Сейчас, потерпи еще минутку, — как-то виновато попросил Амарго. — Совсем немного осталось. Полежи спокойно. Хочешь, я тебе что-нибудь расскажу? — Хочу, — злорадно заявил Кантор. — Расскажи, что все-таки вышло с моей рукой? Хоть сейчас скажи честно. Может, тебе будет стыдно мне врать, когда мне так плохо. — Ох, как ты меня достал… — вздохнул Амарго. — Не могу я тебе рассказать, хотел бы, но не могу. Я поклялся молчать. Смирись с этим, наконец. Правда это, правда, раз уж ты сам докопался, не буду скрывать. Но что и как, рассказать не могу. И не проси меня больше. Утешься тем, что у тебя снова две руки, и успокойся. — Хорошо, — вздохнул Кантор. — Скажи только, она настоящая? — Настоящая, живая, такая же, как была, и совершенно здоровая. Если ты когда-нибудь снова захочешь играть на гитаре, пусть рука тебя не смущает. И давай больше к этому не возвращаться. Договорились? — Хорошо, — вздохнул Кантор, решив не слишком давить на Амарго. И так товарищ наставник сказал больше, чем обычно. — Долго мне так лежать? — Подожди немного. Еще минут пять. И объясни мне, во имя неба, почему ты сразу не пришел ко мне? За каким тебя понесло девчонку искать? Это у тебя что, мания или просто традиция — сбежав из плена, первым делом являться к женщине? — Не твое дело. — Очень даже мое! Я твой командир! — Ты мой глюк, — проворчал Кантор, осторожно встряхивая головой. Болеть голова перестала, но с окружающим миром стало твориться что-то не то. Стул у окна начал оплывать, как огарок свечи, а занавески затеяли причудливый танец… — Ты видение. Амарго тихо вздохнул и не стал настаивать. Только пробормотал себе под нос: — И у этого тоже видения… А он уверяет, что эти поганцы — не братья… Занавески продолжали плясать, соблазнительно изгибаясь, как хитанские танцовщицы в пестрых широких юбках, Кантору даже показалось, что под тканью видны очертания стройных женских тел… «Я все-таки озабоченный, — обреченно подумал он, прикрывая глаза, чтобы отогнать навязчивое видение. — Даже тут мне бабы чудятся… И хорошенькие притом… Неужели эта хинская пилюля так долго действует? Или Амарго тоже угостил меня чем-то подобным?» — Можешь поворачиваться, — сказал Амарго. — Через час-два тебе станет лучше. — Что ты со мной сделал? — спросил Кантор, не открывая глаз, чтобы не увидеть опять танцующие занавески. — Ты все равно не поймешь. Просто постарайся уснуть и не думай ни о чем плохом, а то приснится. — Хороший совет… О чем я, по твоему, могу думать? О прекрасных дамах? О говорящих цыплятах? О концерте для рояля с оркестром? — Говорящие цыплята? — удивленно переспросил Амарго. — Надо же додуматься… Видно, зря я тебе все-таки двойную дозу вкатил… Чем я думал? Ослабленный организм, не привыкший к химии… Не хватало, чтобы у тебя и в самом деле начались галлюцинации! Давай-ка лучше спи. — Поздно, — хмыкнул Кантор. — Уже начались. Вот я с тобой разговариваю. А тебя же на самом деле нет. Как бы ты сюда попал? — Верно, — согласился Амарго. — Меня нет. Я тебе привиделся. — Сам знаю, — почему-то развеселился Кантор. Он все-таки открыл глаза, и тут же обнаружил, что кровать стала прозрачной и под ней сидит мышь. Сидит и умывает мордочку лапками, вредная зверюшка. Пока он пялился на эту мышь, Амарго куда-то делся, а вместо него появился говорящий цыпленок размером со стул, на спинке которого он каким-то чудом ухитрился примоститься. Потоптался, неуверенно перебирая лапками на своем неустойчивом насесте, и голосом Мафея спросил: — Ты спишь? — Не знаю, — рассудил Кантор. — Если ты мне снишься, то сплю. А если ты глюк, то, наверное, нет… — Нет, я правда здесь. Я настоящий, — уверил его птенец и, снова потоптавшись на спинке стула, спросил: — Тебе больно? — Уже не очень. А здесь в самом деле был Амарго, или мне показалось? — В самом деле. — Чем он меня напичкал? И как? — Я точно не знаю… Какое-то сильное обезболивающее, антибиотики и минеральный комплекс… Я не знаю, что это такое, но он сказал, что у тебя могут быть сильные побочные эффекты… Ты только мэтру не говори, а то рассердится. И вообще, он же не знает, что я знаком с Амарго… — А откуда ты знаешь Амарго? — поинтересовался Кантор, какой-то частицей сознания утверждаясь в мысли, что это точно бред. — Я тебе потом расскажу, — пообещал цыпленок. — Это долгая история. Чем закончился этот разговор, Кантор потом так и не смог вспомнить. Скорее всего, он просто провалился на полуслове. Снилась ему, как и предсказывал Амарго, всякая гадость. К счастью, ничего из своих кошмаров он не запомнил, кроме последнего, да и то потому, что его разбудили. Кажется, ему за что-то отрубили голову, и эта голова почему-то осталась живой, она все понимала, только не могла ничего сказать, потому что язык вырвали еще раньше. Она долго валялась, никому не нужная, в липкой луже остывающей крови, потом пришла Ольга, горько рыдая, подняла и унесла домой. А дома поставила на стол и стала целовать и гладить, почему-то уговаривая успокоиться и уверяя, что теперь все будет хорошо. Проснувшись, он обнаружил, что голова по-прежнему при нем, что лежит он вовсе не в луже крови, а на мокрой и липкой от пота подушке, и рядом действительно сидит Ольга и гладит его по щеке, шепча что-то ласковое и успокаивающее. Наверное, кричал во сне, перепугал девчонку… Было уже утро. Хотя шторы на окнах были плотно задвинуты, Кантор определил это на слух. Дом был полон обычных утренних звуков — на кухне гремит посудой кухарка, рядом за стеной шебуршатся Жак и Тереза, уговаривая друг друга, что надо вставать, внизу в гостиной шуршит веником служанка, по коридору громко топает его величество Элмар, вопрошая, где его голубой камзол, и возглашая, что если он опоздает во дворец, уволит всех к демонам. Так и не переехал до сих пор, дома живет… И в целом, все было не так плохо, как ночью. Можно сказать, даже хорошо, смотря с чем сравнивать. По крайней мере, хоть не так больно. То ли Амарго был на самом деле и действительно давал ему какие-то лекарства, то ли это у него настолько помутился рассудок, то ощущение боли притупилось. Во всяком случае, можно расслабиться, не позорясь и не выпендриваясь… — Бедненький мой, — тихо шепнула Ольга и убрала руку, видимо, решив, что раз бедненький затих и успокоился, не надо его больше трогать, пусть спит дальше. Это было вопиюще неправильно и даже несправедливо, поэтому Кантор открыл глаза и поймал ее за руку. — Я не сплю, — сказал он, прижимая к лицу ее ладонь. — Не убирай, так хорошо. — Больно? — посочувствовала Ольга. — Может, тебе таблетку принести? У меня дома где-то анальгин завалялся с лучших времен, хочешь, я сбегаю? — Не надо, — тут же отказался Кантор, ужаснувшись при мысли, что она куда-то пойдет одна по городу. Тем более что ее завалящее снадобье было не так уж необходимо. — Все в порядке. Не больно. Не ходи никуда. Побудь со мной. Я так давно тебя не видел. — Конечно, конечно, — поспешила заверить его Ольга, осторожно пытаясь пригладить растрепанные волосы. — Я посижу с тобой. Может, ты кушать хочешь? — Нет. Только пить. Есть что-нибудь? — Сейчас… — Она потянулась к столику, на котором стоял кувшин, пытаясь одной рукой налить воды в кружку, не вставая с кровати. «Разольет», — мимоходом подумал Кантор, и она действительно тут же разлила, не удержав тяжелый кувшин под нужным углом и перелив через край. Ойкнула, как обычно, заметалась, не в силах решить, что срочнее — поить страждущего или бежать за тряпкой. Третьего варианта — позвать служанку — она так до сих пор и не усвоила. — Фиг с ним, — посоветовал Кантор, приподнимаясь, чтобы напиться. — Пусть. Вернув пустую кружку, он переполз на сухой край подушки, осмотрелся по сторонам и отметил, что на этот раз, похоже, все реально и на своих местах. — Может, ты еще что-нибудь хочешь? — продолжала допытываться Ольга. — О, я много чего хочу, — вздохнул Кантор. — Например, демонски хочу лечь на спину. И еще хочу, чтобы ты пересела вот сюда. — А зачем? — спросила Ольга, послушно пересаживаясь на указанное место. Он тут же подполз ближе и положил голову ей на колени. — Вот за этим. — Бедный мой зайчик… — сочувственно вздохнула девушка, снова принимаясь гладить его по голове. — Досталось же тебе… Очень больно? Мэтр обещал зайти в полдень, уже недолго осталось, всего полтора часа или даже меньше. — Ничего, — негромко отозвался Кантор. — Могло быть хуже. Можно сказать, мне очень повезло. Мало кому так везет. Да не плачь, я же сказал — не больно. — Я не плачу… Я так… Не обращай внимания. Хочешь, я музыку включу? Или будешь спать? — Лучше расскажи что-нибудь. — Что? Кантору очень хотелось спросить про короля, но он так и не решился. Ольга и без того вот-вот разревется, не хватало только его дурацкого вопроса. Нет, лучше потом Элмара спросить, когда придет. — Расскажи сказку, — попросил он. — Только не грустную и со счастливым концом. И ради всего святого, не страшную. — Веселую? — уточнила Ольга и надолго замолчала, напряженно задумавшись. Нашел ведь, чего спросить, с некоторым опозданием спохватился Кантор. Она теперь долго будет вспоминать такую сказку. Особенно сейчас, когда ей совсем не весело и, может быть, даже до сих пор страшно. Ладно, пусть. Полежим, помолчим. По крайней мере, она некоторое время не будет думать ни о чем плохом, занятая поисками подходящей сказки. Будет молчать, перебирая в памяти смешные истории, и задумчиво гладить его по голове, а это так приятно. И никаких говорящих цыплят и прочих мышей, и почти не больно, и самое радостное — больше никуда не надо спешить. Не надо стискивать зубы и заставлять себя подниматься, забираться на лошадь, нестись, сломя голову, боясь в любую минуту потерять сознание и свернуть себе шею, свалившись на ходу. Не надо мчаться и трястись при мысли, что ты можешь не успеть, опоздать, приехать слишком поздно. Все, приехал. Вовремя. Успел. Теперь лежи, товарищ Кантор, отдыхай. Не можешь встать — не надо. Не можешь идти — так никто не заставляет. Даже не особенно и больно, так, спина немного ноет и голова гудит, как с похмелья, сущие мелочи, можно сказать. Тебя гладят по головке и называют бедненьким зайчиком, вот бы ребята обхохотались, если бы услышали… тебя жалеют, целуют, подносят тебе водичку и рассказывают сказки… тебя любят, в конце концов. Расслабься и наслаждайся жизнью. И какие бы кошмары тебе ни снились, радуйся, что ты жив и, что удивительно, практически цел. И яйца на месте, и пальцы тоже, ты так боялся, что их придется ампутировать… И даже если ты все-таки свихнулся, как и подозревал, тебя и таким будут любить, потому что с дамой сердца тебе повезло в особенности. Она сама настолько ненормальная, что твоего безумия даже не заметит и примет, как должное. Ольга все-таки вспомнила какую-то веселую сказку с хорошим концом, не грустную и не страшную, про трех придурковатых воров, которые подрядились украсть девушку для местного градоначальника, и про наивного студента, который в нее влюбился и, по идее, должен был спасти, но до этого момента Кантор не дослушал. Задремал где-то в середине, когда девушку уже украли, а до лопуха-героя до сих пор не дошло, что его кинули, как последнего идиота. На этот раз кошмары ему не снились, хотя все равно снилась полная чушь. Король верхом на драконе, Элмар с лютней в руках, исполняющий баллады собственного сочинения, а под конец полный бред — Ольга занимается любовью с кавалером Лаврисом в позе стоя у стенки. Проснувшись, он даже порадовался, что она ушла, а то прямо неловко было за такой бесстыжий сон. Кантор перевернул горячую подушку на другую сторону и прижался пылающим лицом к прохладной ткани наволочки. Правда, этой прохлады хватило ненадолго, но тут уж ничего нельзя было поделать. Боль исчезла совсем, видимо, приходил придворный маг и кастовал обезболивающее, но зато на этот раз то ли не стал сбивать температуру, то ли не смог. Кантор почти физически чувствовал жар, исходивший от его тела, и ему казалось, что этим жаром пропитан даже воздух. Воздух дрожал призрачным маревом, как в пустыне, и в этом мареве предметы меняли очертания и начинали то мерцать, как мираж, то растекаться, словно восковые. «Опять бред начинается», — подумал Кантор, поморгал, пытаясь сфокусировать взгляд и вернуть окружающему миру материальную сущность. Вместо этого по комнате полетели маленькие дракончики, которые бессовестно пыхали огнем куда ни попадя и только усиливали и без того нестерпимый жар. «Ну что за дерьмо, — обессилено вздохнул Кантор. — Нет, чтоб как у людей, слоны там розовые или еще что-то безобидное…» Откуда он взял этих розовых слонов, он и сам не понял, и долго пытался вспомнить, где он про них слышал. А потом вспомнил, что про этих слонов ему рассказывала Ольга, и тут же пожалел, что вспомнил. Не зря же говорят: не следует без дела вспоминать мертвых. Вот, пожалуйста, вспомнил про короля, он и явился. Правда, дракончики разлетелись, и то ладно… В первый момент, увидев входящего в комнату Шеллара III, Кантор слегка растерялся, не в силах понять, зачем это к нему пожаловал покойный король. Потом вспомнил памятную встречу с мистиком в Лабиринте и для верности спросил: — Какой сегодня день? — Пятница, — сочувственно сообщил король и уселся на стул, как обычно сложившись при этом. — Ты уж и счет дням потерял, бедняга? — А, пятница… — успокоился Кантор. Ну да, все правильно. Пятница. День покойников. Они обожают навещать бедного полоумного товарища Кантора именно по пятницам. Ничего удивительного. Хотелось бы только знать — это просто галлюцинация или настоящий призрак? Или опять фокусы Лабиринта, который хитро притворяется настоящей комнатой? — Я полагаю, спрашивать, как ты себя чувствуешь, будет верхом идиотизма, — предположил король, устраиваясь на стуле поудобнее. — Однако хотелось бы знать, в состоянии ли ты немного поговорить о деле?