Элмар тяжело поднялся, махнул рукой и удалился, тяжко вздыхая и ворча себе под нос варварские ругательства, а его место заняла Ольга с тарелкой супа, который она всерьез намеревалась запихнуть в несчастного больного. Кантор все же попытался отвертеться от принудительного кормления, ссылаясь на то, что ему плохо, но Ольга добросовестно следовала указаниям Элмара, и в конце концов несчастный больной сдался, решив, что дешевле будет согласиться. Тем более, спорить дальше сил не было. Он покорно позволил ей кормить себя с ложки, поскольку правой рукой удержать ложку не смог, а левой не умел. Как ни странно, после ужина ему действительно немного полегчало. То ли от Ольгиных таблеток, то ли Элмар был прав, но вечер прошел вполне терпимо. Ольга снова сидела рядом и гладила его по голове, рассказывая очередную нестрашную сказку о том, как один парнишка переместился во времени и сам себе наделал хлопот, всунувшись между собственными родителями в тот момент, когда они должны были познакомиться. Кантор так и не понял половину из услышанного, потому что в сказке было слишком много непонятных слов, но ему все равно понравилось. Потом забежал Жак, посочувствовал, стараясь не смотреть на Кантора, рассказал анекдот и быстро убежал. Заглянула Тереза, сообщила, что приехала мэтресса Стелла, пришла в восторг от стенки в гостиной Жака и обещала завтра же зайти к Кантору. Еще приходила несравненная Азиль, тоже посочувствовала, ласково погладила по щеке и посоветовала Ольге не уходить на ночь, а разделить постель с больным возлюбленным. Странный совет, как впрочем, все советы прекрасной нимфы, но Кантору он показался соблазнительным. К сожалению, Ольга наотрез отказалась, заявив, что она вертится и пинается во сне, и очень боится сделать больно бедному Диего или еще чем-нибудь навредить. Сам Кантор был бы не против, но настаивать постеснялся. Еще подумают что-то не то… Присутствие трех прекрасных дам произвело на него такое благотворное воздействие, что он сам не заметил, как начал улыбаться и думать о вещах, совсем не подобающих несчастным больным. Он задремал под их щебет, и ему приснился странный сон. Впрочем, по сравнению с остальными снами последних дней он был напротив, очень прост и незатейлив, а странно было отсутствие в нем всяких ужасов и бредовых видений. Кантору просто приснился отец, таким, каким он был в Лабиринте — серьезный юноша лет восемнадцати в какой-то варварской одежде. Он выглядел очень расстроенным и встревоженным. — Папа, — неуверенно позвал Кантор, подходя на пару шагов и не очень надеясь услышать ответ. — Это ты? Где ты? Куда ты пропал? Все говорят, что ты жив, но никто не может понять, куда же ты в таком случае подевался. Может, тебе нужна помощь? — Ну что ты, малыш, — печально улыбнулся юный маг. — Я просто уехал. Очень далеко. Так сложились обстоятельства, что я не успел никого предупредить, поэтому и решили, что я пропал. А где ты? Ты жив? — Со мной все в порядке, — успокоил его Кантор. — А куда ты уехал? Вернулся на те волшебные острова? — Да, сынок, — вздохнул отец. — На острова. — Ты вернешься когда-нибудь? — Не думаю. Разве что, случится что-нибудь особенное. Очень особенное. Расскажи лучше, как ты? Где ты сейчас? Кантор принялся торопливо перебирать в памяти последние пятнадцать лет своей жизни, чтобы успеть рассказать все самое главное, пока сон не прервался, но все-таки не успел. Его разбудили посторонние голоса в комнате. — Вы же не крестьянин безграмотный, — гневным шепотом отчитывал кого-то придворный маг. — Вы серьезный ученый, вы должны были понимать, чем чревато для пациента такое, с позволения сказать, лечение! Если несколько целителей одновременно и независимо друг от друга будут поить больного одним и тем же лекарством, этот больной вскорости покинет наш мир, и не от болезни, а от избытка лекарств. Вы что, не знали, что тут и без вас хватает целителей? Или вы не доверяете мне и нашему придворному мистику? Тем более, насколько я помню, вы вообще не врач. — А вы откуда знаете? — недовольно проворчал голос Амарго. Кантор приоткрыл глаза, и в полумраке комнаты перед ним предстала очередная серия бредовых картинок. У его кровати, неподвижно застыв в очень неудобной позе, стоял его командир и наставник, доблестный товарищ Амарго, а почтенный мэтр расхаживал по комнате, воздевая руки, как обычно, когда сердился. — Абсолютно точно знаю, — сказал маг, останавливаясь и устремляя на провинившегося целителя слегка ироничный взгляд. — Может быть, обычные люди вас уже не узнают, внешне вы изменились с возрастом, но я отлично помню, что двадцать пять лет назад я лично вручал вам премию Королевского университета за выдающиеся достижения в области химии. А теперь позвольте спросить, как вы сюда попали? — Раз вы меня изловили, вы сами знаете, — рассержено отозвался Амарго. — Или хотите прикрыть вашего любимого ученика, чтобы я не догадался, что это он меня сдал? — Ах, это был Мафей? Вы не правы, уважаемый мэтр, он вас не сдавал. Я просто оставил в комнате небольшую магическую вещицу, дающую сигнал, что сюда вошел посторонний. А Мафею следует, наверное, хоть раз надрать уши за все его художества. — Хорошо, — раздраженно ответил Амарго. — Отпустите меня, наконец, если я вам больше не нужен. Я тут стою, как полный идиот, согнувшись пополам… Не приведи небо, Кантор проснется и все увидит! — Постойте еще минутку, — без малейшего сочувствия ответил старый волшебник. — Сейчас я немного поработаю с пациентом, а потом мы с вами переместимся в более приемлемое место и продолжим нашу беседу. У меня к вам есть еще несколько вопросов. — А с чего вы взяли, что я на них отвечу? — А куда вы денетесь. — Мэтр подошел поближе к кровати и наклонился. Кантор поспешно закрыл глаза, но такие наивные попытки обмануть старика, настоящий он там или нет, разумеется, ничем помочь не могли. — А что это вы не спите, молодой человек? Спать немедленно. И Кантор мгновенно провалился в сон. На этот раз без всяких сновидений. Во всяком случае, проснувшись утром он так и не смог вспомнить ни одного. Да как-то и не было у него желания напрягаться и вспоминать. Гораздо насущнее были другие желания. Например, выбраться из пропитанной потом постели, открыть окно, сходить в туалет, вымыться и обязательно хоть чего-нибудь съесть. Глава 14 Примерно в это же время где-то очень далеко, так далеко, что трудно даже представить, где, товарищ Пассионарио мучился совершенно противоположной проблемой. Он как раз безуспешно пытался вспомнить, как попал туда, где находится. Нет, не подумайте чего, он ни капли не пил перед этим, но травы вчера было так много, что трудно было прямо сразу, проснувшись, сообразить, почему он не в лесу, как было все последние дни, а в помещении, и перед глазами не стеганое одеяло, а голубая обивка дивана в огромных белых ромашках. Это надо же было додуматься таким диван обить… Первым делом он протер глаза и потряс головой, надеясь, что это просто последствия злоупотребления травой и от его нехитрых действий все встанет на место. Незнакомая комната оказалась вполне реальной, однако немного прояснилась память и неохотно подсказала, что вчера он куда-то летел, причем не своим ходом, а в маленькой летающей карете, только вот с кем и куда… Наверное, решил он, надо встать, умыться, выпить кофе, а там все само вспомнится. Когда голова немного перестанет болеть и заработает в нормальном режиме. Пассионарио сполз с дивана и огляделся по сторонам. Первым делом он обнаружил пару кресел той же жуткой расцветки, что и диван — голубые в белых ромашках. Потом небольшой низкий столик из гладкого полупрозрачного материала, заваленный пустыми жестяными банками и яркими фантиками. Столик был теплого оливкового цвета и имел невообразимую форму кляксы с дыркой посередине. Вождь и идеолог грешным делом даже засомневался, а не сотворил ли он сам это чудо мебельного производства вчера по укурке. Потом, прикинув свои возможности, решил все же, что не осилил бы, и стал рыться в куче фантиков, надеясь найти что-то съедобное, поскольку память смутно напомнила, что в этих фантиках содержалось что-то сладкое, а в банках — что-то жидкое. Банки оказались пусты, однако он отыскал несколько непочатых пакетиков и погребенную под фантиками чашку с остывшим кофе, которую вчера явно путали с пепельницей. Развернув пакетик, неисправимый сластена Пассионарио радостно вгрызся в его содержимое, отхлебнул холодный кофе и продолжил осмотр помещения, надеясь еще что-нибудь вспомнить. Лежащая в одном из кресел гитара слегка расширила круг воспоминаний. Помимо кофе, травы и конфет вчера здесь имел место небольшой самодеятельный концерт. Во всяком случае, сам он точно исполнял баллады наставника и революционные песни собственного сочинения, а его собеседник, в свою очередь… А с кем он, собственно, здесь заседал? Скользнув глазом дальше, Пассионарио обнаружил загадочный предмет мебели с темным стеклянным окном посередине и яркую картинку на стене над ним, изображавшую, несомненно, группу бардов. Ни одному нормальному человеку не пришло бы в голову так одеться. Особенно так, как второй слева, толстощекий лохматый блондин в трех рубашках разных цветов одна поверх другой… Круглая физиономия блондина в трех рубашках показалась вождю чем-то знакомой, и, поднапрягшись, он окончательно вспомнил, как он сюда попал и что тут делал. Это же тот самый милый старичок, что прилетал в гости к лесным жителям. Точно, он, только молодой. Петь песни они начали еще в лесу, как только ребята немного выпили, а потом старичку понравилось творчество молодого барда, и он затащил его к себе домой. Вот и все понятно. Это с ним они тут вчера развлекались в две гитары и тянули косяк за косяком, пока не попадали. Только где же он сам? Пошел спать в другую комнату или полетел куда-то дальше веселиться? Ладно, разберемся… А вот этот ящик он вчера каким-то образом включал, и в нем можно было видеть, как в магическом зеркале, даже лучше, не только сквозь пространство, но и сквозь время. Да, вчера это стекло светилось, и на нем играли эти пятеро молодых ребят. Рыжий певец, гитарист в трех рубашках, хин-барабанщик, парень с черным лицом и изогнутой трубой, и еще один, непонятно на чем он там играл… Занятно, наверное, хранить в волшебном ящике воспоминания о своей веселой молодости. Захотел — посмотрел… Это, наверное, и есть тот самый монитор, о котором мэтр Максимильяно рассказывал. При воспоминании о наставнике настроение у Пассионарио вдруг резко испортилось. Хорош предводитель, нечего сказать! Бросил все на произвол судьбы, удрал неизвестно куда, жрет тут конфеты, курит траву и развлекается музыкой, а там, наверное, опять Амарго с ума сходит, Стелла его таблетками кормит, охрана во главе с доном Аквилио потихоньку плачет по углам, наставники гневаются, а деятельный принц Мафей торчит у зеркала, пытаясь отыскать пропавшего приятеля и рискуя вляпаться в какие-нибудь неприятности… Вот позорище! Сколько же он тут болтается? Дня три, не меньше. И кто он после этого? Слов не находится. Был бы жив Кантор, уж он бы слова нашел, самые что ни на есть правильные, выдающиеся способности к художественной матерщине — это все, что осталось в нем от барда. Вспомнив про Кантора, вождь и идеолог пришел в полное уныние и задумался, как же ему теперь отсюда выбираться. Надо же как-то домой возвращаться, он же обещал… Только как же теперь вернуться? Если это мир Альфа, значит он опять где-то напутал при телепортации и попал не туда, куда намеревался. И чтобы вернуться домой, надо опять скакать между мирами, пока не попадешь в свой. А так можно скакать неограниченно долгое время. Объявиться официально и попросить отослать его домой через т-кабину? Так ведь либо несведущие граждане за психа примут, либо с наставника его начальство три шкуры спустит. Может, в эльфийское посольство сходить? Мэтр Максимильяно говорил, что на Альфе есть эльфийское посольство… А где его искать? Разве что подождать, пока проснется гостеприимный хозяин и попробовать у него спросить? Правда, дедуля по-мистралийски ни в зуб ногой, но как-то же они до сих пор общались… Его размышления были прерваны звонким щелчком дверного замка и шагами в коридоре. И не успел Пассионарио подумать, куда же это уходил развеселый старый бард, как в комнату, кого-то по пути окликая, шагнуло довольно забавное существо, которое на глаз можно было определить, как особо неудавшегося полуэльфа. Может, для людей он был и ничего, если не считать ушей и оливкового цвета кожи, но по эльфийским канонам красоты парень тянул на неизлечимого урода. Слишком много в нем было человеческого, и как раз такого, что у эльфов не приветствуется. Круглая физиономия с пухлыми щеками, курносый нос и тяжеловесное человеческое телосложение с явной склонностью к полноте вряд ли могли считаться эстетичными по их понятиям. А уж уши были вовсе венцом творения — огромные лопухи, по-эльфийски заостренные и по-человечески оттопыренные, они нахально торчали из-под рыжевато-золотистых лохматых волос. — Привет… — растерянно произнес лопоухий пришелец на чистом эльфийском. — Ты кто? — Я здесь… в гостях, — медленно подбирая слова, пояснил Пассионарио, недоумевая, с чего вдруг к нему обращаются на этом языке. Потом сообразил, что если парень полуэльф, то он, разумеется, непременно хоть немного маг и разглядеть собрата может с первого взгляда. — Охренеть! — восхитился гость, продолжая его изучать. — У тебя круглые уши, или мне с бодуна мерещится? — Круглые, — утешил его Пассионарио. — А что? — Батя всегда тащит в дом разных прикольных типов, особенно если по укурке, — жизнерадостно пояснил гость, плюхаясь в кресло. — Но эльфа с круглыми ушами я еще не видел. Где он тебя выкопал? У тебя тоже тут родня? А почему я тебя до сих пор не знаю? Как тебя зовут? — Ребята в лесу звали меня Бэтмэн, — вспомнил Пассионарио. — Сойдет? — Нормально! — хохотнул веселый полуэльф и зашуршал фантиками на столе. — А меня папа зовет Толиком. Мама, разумеется, иначе, но Толик мне больше нравится. Короче и прикольнее. — Этот дедуля — твой отец? — уточнил Пассионарио, хотя уточнения не требовались. Уж слишком явно было портретное сходство между этим Толиком и портретом хозяина в молодости, если опять же не считать ушей. — А что, не видно? — все так же жизнерадостно отозвался Толик, продолжая копаться. — Ну, вы даете, вдвоем столько шоколада сожрать! Вас не обсыпет? А с чего тебя зеленые Бэтмэном прозвали? — Кажется, потому, что я летаю, — предположил Пассионарио. — Но я не уверен. — Ты еще и летаешь? А не боишься, что поймают? — Кто? — Да кто угодно. Хоть самые обычные менты. — За что? — Странный ты какой-то. Ты что, с Луны свалился? В первый раз на Альфе? Не знаешь, что здесь запрещено колдовать? — Почему? — Не понял, ты отсталый какой-то или дурака валяешь? Кто бы тебя пустил на Альфу без подписки, что ты будешь соблюдать договор Раэла? — В жизни про такой не слышал, — честно признался Пассионарио. — А на Альфу я попал нечаянно, телепортировался неудачно. И теперь не знаю, как домой попасть. Ты сам местный или с Эпсилона? — Да как тебе сказать… Я и там, и там болтаюсь. Здесь колдовать нельзя, а без этого становится скучно. А с эльфами я подолгу не могу, жуткие снобы, раздражают своим эстетством. А люди — жлобы несусветные, и тоже очень скоро меня достают. Вот и живу понемногу то там, то тут, поскольку и от одних, и от других быстро устаю. А ты? — А я с Дельты, — вздохнул Пассионарио. — Ну ни фига себе! Это же закрытый мир, как тебя угораздило? — Родился я там. И живу. — А, так ты вроде меня, — понимающе кивнул Толик, выкапывая из-под груды мятых бумажек банку. — О, пиво нашел… Ну, хоть что-то… А на Дельте еще бывают эльфы? — Бывают, но редко. Нас таких всего двое во всем мире. Я и один мой приятель. — Да? А кто из вас бедный сыночек Хоулиана, ты или твой приятель? — А ты знаешь папу? — обрадовался Пассионарио. — Он тебе даже обо мне рассказывал? — Понятное дело, он вообще любитель потрепаться в постели о чем-нибудь сентиментальном. — А вы с ним… — осторожно уточнил Пассионарио, надеясь, что его не слишком явно перекосило от такого откровенного заявления. — Дело прошлое, — охотно пояснил Толик. — Был у нас с ним бурный роман, который закончился не менее бурной сценой ревности, когда мы не поделили одну веселую девчонку. Теперь вспомнить стыдно, из-за чего было заводиться? Прекрасно могли бы и втроем… Но он ничего, мне понравился. В отличие от остальных эльфов, находил меня симпатичным. У него вообще своеобразный вкус. — Я в курсе, — согласился Пассионарио, немедленно вспомнив папину последнюю безответную любовь. Нет, с этими эльфами точно рехнуться можно… — А ты с ним видишься? Как у него дела? — В порядке. Влюбился по уши в здоровенного мужика, а тот пришел в ужас от одной мысли о чем-то подобном. Теперь папа вдохновенно страдает и с горя утешается со всеми близлежащими дамами, а объект его любви психует и переживает, что о нем люди подумают. — Значит, точно в порядке, — засмеялся Толик. — Увидишь папу, передавай от меня привет. А я, наверное, пойду в подвальчик, кофе выпью, с народом потусуюсь, а то мой драгоценный предок теперь до полудня будет дрыхнуть. Он и без всякой травы не дурак поспать, а после такой ночки тем более… Нет, господа, люблю я своего папу! Вот так приходишь к нему в гости, к почтенному дедушке пенсионного возраста, и что там застаешь? В доме бардак, по диванам валяются какие-то левые гости, а сам почтенный дедушка спит обкуренный… А еще говорят, будто эльфы несерьезные и безответственные! Ты как, Бэтмэн, несерьезный и безответственный? — Ужасно, — признался Пассионарио. — Но это же не только про эльфов говорят. Про бардов тоже. А твой папа… Такие даже среди бардов редко встречаются, мало кому удается полностью сохранить Огонь в таком почтенном возрасте. — Ну, если говорить о людях, то конечно, — согласился Толик и полюбовался на картинку на стене. — Но, должен сказать, папа правильный человек. Никогда ни о чем не переживал, потому и дожил до своих лет, и Огонь сохранил, и еще долго проживет, если не свернет себе шею как-нибудь по пьяни или по укурке. Эти-то ребята, — он кивнул на картинку. — Ведь никого уже в живых нет. Даже сам Кангрем к старости совсем сдал. А какие замечательные ребята были… А, ты же, наверное, никогда не слышал о них, ты же из закрытого мира… — Слышал… — ахнул потрясенный идеолог, мгновенно забыв о всякой конспирации. — Так что, твой папа — тот самый? Соло-гитарист из «Вредных ископаемых»?