Он вздохнул, положил карты на картонную коробку, служившую игральным столом, встал и вышел из палатки. Увидев троих военных в противоосколочных жилетах, в камуфляжных костюмах и с разрисованными лицами, ожидавших его снаружи, он вздрогнул. – Полковник? – удивился он, глядя на человека с синими глазами. – Следуй за нами. Они углубились в примыкавший к лагерю лес и какое-то время шли, прокладывая себе дорогу во влажном полумраке среди деревьев и густого кустарника. Его подвели к лесному ручью, шумевшему между деревьями. Дождь к тому времени полил с утроенной силой, и ручей превратился в широкую канаву с грязной водой. Вдруг его схватили, приподняли над землей и прижали к толстому дереву на другой стороне ручья. Он почувствовал, как руки ему прикручивают к стволу. – Что вы делаете? – сказал он, пока еще даже не пытаясь сопротивляться: все они были его собратья по оружию, а главное – их вел старший по званию офицер. Он запаниковал, только когда ему расстегнули ремень, спустили брюки и трусы до колен и расстегнули рубашку. По бедру спускалась татуировка в виде змеи. – Эй, что вы делаете?! В крике голос его перешел на визг, и сразу стало ясно, что ему очень страшно. – Помнишь того мальчика, что ты изнасиловал? – спросил синеглазый полковник. Парень с трудом выдержал его горящий взгляд. – Никого я не насиловал… Мальчишка был совсем голодный… И я дал ему поесть. Теперь его начала бить дрожь. Дождь барабанил ему по бедрам и ручейком стекал с пениса. – Каждый месяц в этом районе совершаются тысячи изнасилований и убийств, – флегматично проговорил синеглазый. – А знаешь, о чем они вспомнят через десять лет? Через двадцать? Они позабудут обо всех пакостях, которые над ними совершили. А вот о тебе и о твоих приятелях они наверняка вспомнят… Полковник с отвращением сплюнул на грязную землю: – Творя все эти мерзости, ты осквернил дело, ради которого мои ребята рисковали жизнью, ничтожный грязный говнюк. Не говоря уже о матери мальчика… Ты знал, что один из его братьев умер от болотной лихорадки и другой тоже заразился? – Я очень сожалею, очень… Татуированный солдат зарыдал. – Заткнись, – сказал синеглазый. – Веди себя как мужчина, черт тебя побери. Перестань скулить, как ребенок. Борис… – прибавил он. Тот, кого назвали Борисом, запустил руку в джутовый мешок, в котором что-то шевелилось и брыкалось. Глаза солдата расширились от ужаса, когда из мешка показалась змея. – Нет, ни за что! Только не это! Змея в длину была не больше сорока сантиметров. Ее круглое тело цвета зеленых листьев, покрытое небольшими чешуйками, на брюхе отдавало желтизной и было чуть светлее, а на боках виднелись черные пятна, которые складывались в поперечные полосы. Она отчаянно извивалась, зажатая в кулаке у Бориса. На треугольной голове блестели маленькие живые глазки с продольными зрачками. Борис посильнее сжал горло змейки, и рот ее широко раскрылся, обнажив загнутый внутрь зуб. – Она еще молодая, – сказал офицер, – но ее укус может быть смертелен. Самый наглядный его эффект – мгновенное свертывание крови. Яд вызывает некрозы и гангрены, которые могут оказать губительное действие. Сказать по правде, мне неизвестно, какое действие укус окажет на пенис, но скоро мы это узнаем… – Нет! Умоляю вас, нет! – заорал солдат. – Не делайте этого! Клянусь, это больше не повторится! Проклятие! Полковник, вы не можете так со мной поступить! Солдат не сводил со змеи вытаращенных глаз. – Да ты не волнуйся: тебя отвезут в госпиталь, вольют тебе миллилитров сто иммуноглобулина и огромные дозы анальгетиков, но в первые сорок восемь часов ты отведаешь сполна, можешь мне поверить. Ну а потом придется оперировать и выскабливать рану на твоем пенисе. – У тебя вырастет такой шикарный дрын, какого ты в жизни не видел! – веселился тот, кого назвали Борисом. Змея жадно разевала пасть с крючковатым зубом, видно, ей не терпелось цапнуть солдата. А тот рыдал и умолял о пощаде. – Если тебе когда-нибудь придет в голову написать рапорт или, не дай бог, подать в суд, то и мои ребята, и я будем свидетельствовать против тебя в деле об изнасиловании. Более того, мы сделаем так, что о том, что ты сделал с мальчиком, узнают все: и твои родители, и сестра, и друзья… Давай, Борис. Борис одним прыжком перемахнул через ручей и поднес голову змеи к цели. Нечеловеческий вопль заставил сняться с деревьев всех лесных птиц. Суббота 39 День потихоньку занимался. Его приближение ничем себя не обнаруживало, кроме пепельно-серой дымки на востоке. Даже городское освещение пока еще не погасили. Улицы были пустынны. Разумеется, тут и карантин тоже постарался, хотя в такой час на улицах со стороны площади Эскироль редко можно было видеть толпу народа. На Новом мосту две полосы движения из трех были закрыты из-за дорожных работ. Однако мусоровоз, проехавший с рю де Мец, только чуть притормозил, проезжая за оранжевую линию. Его вертящийся фонарь отражался в темной воде Гаронны, когда он быстро проскакивал мост. Сзади два мусорщика схватились друг за друга, привычные к таким выходкам шофера. И вдруг, когда они ехали вдоль единственной доступной полосы, он резко дал по тормозам, и оба мусорщика чуть не расквасили себе носы о грузовик. – Да чтоб тебя! – рявкнул Жоао, спрыгнув на тротуар и широким шагом добежав до кабины. – Что на тебя нашло? Заболел, что ли? Когда он поднял глаза на шофера, сидящего в кабине, то не узнал лица своего приятеля. Таким он его никогда еще не видел. Вытаращенными глазами он что-то разглядывал сквозь лобовое стекло. – Эй, ты что, оглох? Тот повернул к нему восковое лицо и пальцем указал на что-то перед грузовиком, не произнеся ни слова. Жоао не видел, что там, но понял, что его товарищ потрясен. Тогда он пробежал еще несколько шагов и заглянул вперед, на шоссе перед машиной. Он содрогнулся, с шумом выдохнул воздух и услышал звук собственного голоса: – Матерь Божья… 40 Настоящий хоровод проблесковых маячков и ярких прожекторов на мосту разогнал последние остатки ночи. Ограничительные заграждения из лент были спешно натянуты вдоль Тунисской набережной и Дорады по восточному берегу и на площади Лаганн по западному. Они преграждали путь пешеходам и проезжающим автомобилям и создавали определенную дистанцию, чтобы ни журналисты, ни просто зеваки с фотоаппаратами не могли ни фотографировать, ни снимать на видео все, что происходило на мосту. Полицейские, которых месяцами занимали в охране мероприятий, на антипандемических мероприятиях и в плане «Вижипират», быстро растягивали тенты, чтобы скрыть от посторонних глаз место преступления, разворачивали десятки метров электрокабеля, контролировали подходы. Новый прокурор Гийом Дрекур, наверное, уже не раз сказал себе, что для первого года в Тулузе он слишком избалован. Может быть, пожалел, что уехал из Безансона. Они с Шабрийяком о чем-то беседовали, когда на рю де Мец появился Сервас со своей группой. Они вышли из машины и последнюю часть пути прошли пешком, пробираясь в толпе, которая росла с каждой минутой. Охранник, бегло взглянув на их удостоверения, приподнял заградительную ленту. Положенной каскетки на нем не было. Самира знала, что большинство полицейских в форме отказывались носить каскетки, считая, что в них они похожи на клоунов, а толку с них никакого: мало того что выглядишь смешно, а главное – ты абсолютно беззащитен. В этом и была задача: в отличие от большинства полицейских мира, французские полицейские не должны были внушать страх. Они и бронежилеты носили под одеждой, чтобы не выглядеть слишком воинственно. Короче, должны были смотреться овечками, а не волками. Самира подумала, что такая идея и в самом деле неплоха в стране, где каждые полчаса возникает ситуация неповиновения и каждый год агрессия по отношению к полицейским вспыхивает десятки раз. Когда манифестанты и полиция идут стенка на стенку, и полицейских сжигают или волокут вслед за автомобилями, а манифестантам выкалывают глаза или отбивают почки. «Сегодня будет ясное солнечное утро, – подумала она, чтобы отвлечься. – Кристальное осеннее утро Юга Франции, где даже зимой чувствуется, что весна не за горами. И день будет красивый, и город тоже красивый, без этого клочка ночной тьмы, что лежит сейчас посреди моста». Она взглянула на Мартена. Он замкнулся в себе, застегнулся на все пуговицы, как всякий раз, когда приезжал на место преступления. С отсутствующим видом кивнув Шабрийяку и прокурору, двинулся вперед, точно следуя по «пути», ограниченному техниками. Самира, Венсан и Кац пошли следом за ним. И сразу же увидели слово на груди трупа: ПРАВОСУДИЕ. На этот раз сомнений не оставалось: СМИ явятся немедленно, за ними национальные службы информации, потом прибудет министр, поставят палатку для журналистов… Самира переключила внимание на место преступления. Как и Муса, этот парнишка тоже был абсолютно голый. Они сразу узнали белое, как мел, лицо, похожее на лисью морду, и рыжие волосы. Кевин Дебрандт. – Паскудство, – просто сказала Самира. У Кевина Дебрандта правая нога как-то гротескно искривилась – голень и бедро составляли абсурдный угол – а бок казался впечатанным в асфальт. По всей вероятности, его выбросили из машины на ходу, как мешок, причем с приличной высоты. Сервас подумал о фургоне Лемаршана, но вряд ли Лемаршан был таким дураком, чтобы снова ввести в игру свой фургон через несколько часов после того, что произошло на берегу канала. Фатия Джеллали уже приступила к поднятию тела, и ее волосы блестели в ярком свете фар, как у актрисы на подмостках. Вот только в это время театры опустели, и актеры сидели без работы. Право выхода на сцену имели только такие, как она… и как он. Сервас внимательно огляделся кругом. Фотографы прицельно «расстреливали» каждую деталь. Техники отбирали пробы, ставя маленькие фигурки всадников там, где что-то находили. Один из них все отмечал в записной книжке, другой вымерял расстояния на мосту шагомером, там, где рулетки было недостаточно. Свет зари мягко обволакивал каждый силуэт и придавал всей сцене ирреальный рельеф, неестественной четкостью напоминающий фантастический киноэпизод.