– И еще татуировка… Вот здесь, – сказал он, указывая на лобок. – Змея. Прямо в плавках. И шрам вот здесь, – прибавил он, показав на нижнюю часть бедра. На этот раз синие глаза прищурились, и солдат так пристально на него посмотрел, что Сюблим испугался. – Хорошо, сказал он. – Спасибо. В следующий миг все трое исчезли. 37 Выходя из лифта, Сервас услышал звуки скрипки. Мелодия была ему незнакома, но он ее воспринял, как воспринимают внезапную передышку среди боя. Пока Радомил играет, земля спокойно вертится вокруг своей оси. Его мучила мигрень. Он устал. Гонки за Лемаршаном по окружному шоссе со скоростью 180 км/ч и стычка с Рафаэлем, весь день в замкнутом пространстве машины, и хитроумный план слежки, который прошел на высшем уровне, – все это измотало и довело до нервного истощения и его, и его людей. Он мечтал только о покое, но опасался, что дома его ожидает очная ставка с Леа, если она все-таки приняла решение. Днем у него не было времени об этом подумать, но теперь тоска взяла за горло. Неужели он останется один с Гюставом, как раньше? И какова будет реакция сына, если это случится? – Ты обедал? – спросила она, когда он, сбросив пальто, вошел в гостиную. Она сидела на диване, уткнувшись в планшет, и Сервас затаил дыхание. Когда он наклонился, чтобы ее поцеловать, у него возникло впечатление, что в желудке лежит тяжеленный кусок гранита. – Нет, времени не было, – ответил он. – Там в холодильнике есть вкусненькое. Он прошел на кухню, достал из холодильника тарелку и поставил в микроволновку. – Надо поговорить, – раздался из гостиной ее голос. «Ну вот, час настал», – сказал он себе. Ему вдруг сразу расхотелось есть. Он поставил дымящуюся тарелку на стол в кухне и вернулся в гостиную. – Ты приняла решение? – Да. – И?.. Она еще не успела рта раскрыть, а он уже знал, что она скажет. – Я согласилась на предложение. Да черт возьми, Леа! Помимо воли его охватила ярость. Он так и знал. В его глазах альтруизм Леа был не более чем эгоизмом. Он знал, что это несправедливо, но не испытал даже чувства, что его предали. – Это, конечно, произойдет не сразу, – прибавила она. – Пока повсюду циркулирует вирус, это невозможно. Уже госпитализированы несколько детей, инфицированных с COVID, один из них в реанимации, хотя пока такие случаи редки. В любом случае, положение вещей далеко от того, чтобы я смогла поехать сразу. Учитывая ситуацию, это произойдет не раньше, чем через несколько месяцев. – Сейчас или позже… Какая разница? – Хочешь об этом поговорить? – спросила она, глядя ему прямо в глаза. Он отвел взгляд: ему не хотелось, чтобы она догадалась, до какой степени он разъярен. – Нет, я еле живой, день был очень тяжелый. Я приму душ, выкурю сигарету и пойду спать. Он пожалел о своем ледяном тоне, но это было сильнее его. Она покачала головой, поджав губы. Лицо ее стало непроницаемым, и больше она ничего не добавила. А он почувствовал, как между ними разверзлась пропасть. 38 Он поднялся с места – и все присутствующие предусмотрительно опустили глаза. Он был альфа-самец, вожак стаи. Никто из них даже на секунду не помышлял оспорить это положение. Его глаза почти такой же чистейшей синевы, какая бывает у неба над облаками, когда смотришь на него из иллюминатора самолета, оглядели небольшое собрание. – Начнем действовать в эту ночь. Мы должны показать этим псам, кто вернет сюда правосудие. Он изложил им свой план, вышагивая перед ними взад и вперед по комнате. Пламя в камине отбрасывало отблески на высокий потолок, гобелены и тяжелые шторы. – Дело зашло слишком далеко, – сказал тот, кого называли Мезлифом, когда генерал закончил говорить. – Поскольку никто не смог установить связь между этими исчезновениями, я был «за»… Но вот так, в самом центре города, на виду у всех – это уже объявление войны. И не только дилерам и уголовникам, а и нашей честной службе. – Я согласен, – вмешался Стор. – Если мы это сделаем, у нас на хвосте повиснет вся полиция. И они нас уже не выпустят. Капитан Лионель Мезлиф – маленький, крепко сбитый человечек с черными бровями и постоянно сердитым видом – служил в антикриминальной бригаде Тулузы. Фабиан Стор, высокий, с лицом, похожим на морду афганской борзой, обрамленным редкой бородкой, был командиром батальона в войсках поддержания безопасности и общественного порядка в округе Верхняя Гаронна. Кроме них в этот вечер в зале находились еще четыре человека. Паскаль Шарпетье, кряжистый, грубый человек с солидным брюшком, единственный, кто был в костюме и при галстуке, служил заместителем прокурора при прокуратуре Тулузы. Остальные трое – отставные военные, которые служили под командованием генерала и хранили ему несокрушимую верность, граничащую с любовью, сыновней или братской, в зависимости от возраста. Эти трое, не задумываясь, отдали бы жизнь за генерала Тибо Доннадье де Риба, шагавшего, заложив руки за спину, по комнате. Он остановился и бросил жесткий, как кремень, взгляд на полицейских, которые осмелились противостоять его авторитету. – Только полицейские могли так стушеваться, – заметил он. – Вы, случаем, не испугались за свои скромные персоны? Как говорил Эрнст Юнгер[51]: «Будь проклято то время, что презирает мужество и мужественных людей». Все военные, вслед за своим командиром, уставились на двух строптивых полицейских, и те сразу втянули головы в плечи. – Вы что же, думаете, что нас только горстка? И что мы до такой степени изолированы? Я годами зондировал почву. Страна готова. Большинство людей поддерживают наши политические взгляды и нашу мораль. Я говорю не о том меньшинстве, что завладело СМИ. Я говорю о том народе, который молчит. И о людях нашего ранга. У нас десятки сочувствующих в армии, в полиции, в жандармерии, готовых в нужный момент выступить вместе с нами. Они ждут только знака. А как только мы приступим к делу, их будут уже не десятки, а сотни и тысячи… Судебное руководство засиделось во власти. Надо переходить к следующему этапу. Он перестал вышагивать и повернулся к ним: – Но здесь все понимают, что ускорить события будет ошибкой. Сама идея возможности государственного переворота медленно прокладывает себе путь. А в ожидании этого события мы своей блестящей акцией оставим след в умах. И пусть общественное мнение поймет, что наконец кто-то решился взять быка за рога. Он замолчал, и в его синих глазах сверкнул холод стали. – Я все-таки позволю себе повториться, – не унимался мрачный Мезлиф, вообще-то не любивший возражать. – Я не нахожу удачной идею провоцировать полицию и префекта. Лучше пусть будут в арьергарде. Вы сами нам часто говорили: «Сдержанность и соблюдение тайны – лучшее оружие, чтобы дождаться, когда власть сама упадет, как созревший фрукт». Генерал испепелил его взглядом. – Внезапная акция нужна нам сейчас, чтобы разбудить сознание людей, – твердо повторил он. – Время настало… За этой акцией последует множество других. И постепенно народ поймет, что поднимается новая сила и эта сила поддерживает его и действует ради него. Он выпрямился, гордо подняв подбородок, как тогда в Африке или в Югославии, когда отдавал приказы своим подчиненным. – Мы дадим этому отродью понять, что в нашей стране еще существуют смелые люди. А если здесь кто-нибудь боится, то ему самое время уйти. Все надели свои маски, в том числе и Мезлиф, который после отповеди генерала побледнел от стыда и ярости. Генерал надел маску петуха с красным гребнем, символа нации, который появился в древности на галльских монетах. Сквозь прорези в маске неистово сверкали его глаза невероятной синевы. * * * Они вышли в холодную ночь. Гепард, шимпанзе, бык, волк, лис и филин шли за петухом в свете луны. Этот зловещий зверинец пересек парк под низкими ветвями дубов. Вокруг них плавали клочья тумана. Генерал открыл дверь в конюшню и повернул выключатель. Вспыхнул яркий свет, а вместе с ним в нос ударил резкий запах конского навоза, настолько плотный, что казался осязаемым. Они пошли по центральному проходу, топча солому и вызывая известное беспокойство у лошадей, чьи мощные, мускулистые крупы виднелись в стойлах. В конце прохода была низкая дверь. Доннадье де Риб подошел к двери, повернул в замке ключ и толкнул створку, которая подалась с трудом. Чтобы войти, ему пришлось нагнуться. За дверью оказалась маленькая комната без окон, битком набитая всем необходимым для конного спорта: седлами, удилами, ремешками для подвязывания стремени, уздечками и поводьями. На стенах висела упряжь, стояли метлы, щетки, вилы. Процессия остановилась перед фигурой, лежащей в позе эмбриона в каком-то корыте, похожем на кормушку для лошадей. В ярком свете лампы они увидели, что это совершенно голый парень. Температура в конюшне была выше, чем на улице. Кисти и лодыжки парня скрепляли пластиковые хомутики, изо рта торчал кляп. Пленник открыл большие испуганные глаза. Кевин Дебрандт в ужасе разглядывал склонившиеся над ним звериные головы. Апрель 2014 г. Центральная Африка. На лагерь опустилась ночь. В палатке играли в карты французские солдаты. А по камуфляжному брезенту и по кучам мешков с песком стучал теплый, частый дождь. У них не было ни москитных сеток, ни спальных мест. Не хватало боеприпасов. Питьевой воды. Ничего не хватало. Таково было положение дел в Центральной Африке: нищая, плохо экипированная французская армия из трудной ситуации выкручивалась, как могла, подручными средствами. А в Париже министр обороны называл операцию в Сангарисе успешной. – Дассонвиль, на выход, – раздался знакомый голос за пределами палатки.