И папенька решил погонять дочурку по своду правил безопасности бытования, понятное дело, разработанных и внедрённых в жизнь семьи самим любящим родителем. Справедливости ради следует признать, что не на пустом месте и не просто так были придуманы и разработаны Сергеем Валентиновичем эти правила, а суммированы и сведены в некую систему его непростым жизненным, военным и коммерческим опытом и знаниями. Понятно, что для Аглаи правила эти были чем-то привычным и постоянным, как и занудство папы (когда дело доходило до их соблюдения), и его ворчание (когда домочадцы ими манкировали), поскольку майор Зорин семейство своё «строил» на предмет безопасности жизни только в путь! Но в случае с Аглаей Сергей Валентинович решил, как говорят в армии, повторить, расширить и углубить. Одним из многочисленных пунктов свода этих самых правил являлась инструкция о сохранении ценных вещей и документов, а именно: дочери были подарены несколько кожаных стильных ремней, сделанных по заказу папы, куда легко помещались банковские карты и нотариально заверенная копия паспорта. Почему копия? Догадайтесь. Папенька и свод его наставлений: паспорт должен находиться дома, в сейфе для документов, и никак иначе. Далее следовало: деньги не держать на одной карте, а раскидывать по разным банкам, повседневно с собой носить только парочку из них, с небольшими суммами. Смартфон всегда в кармане, а лучше в специальном чехле на шее – ну, это совсем уж перебор, и Аглая категорически отказалась от такого повседневного «украшения». Крутой айтишный специалист перепрошил на смартфоне Аглаи все базовые настройки, зафигачив забористый пароль и логин, которые менял самолично каждые полгода, минимизируя таким образом возможности взлома и посоветовав девушке отказаться от любой биометрии для опознания. И так далее, так далее, так далее… до фига подобного рода страховок. Аглая вздыхала показательно тяжко, но терпела, ибо папеньку своего нежно любила и принимала таким, каков он есть. Только однажды, в каком‑то особо тяжёлом случае, когда отец что-то там замутил совсем уж нереальное, всё-таки поинтересовалась, придав своему тону сочной развесистой язвительности и перейдя на ироничное «вы». – Папенька, дорогой, простите, бога ради, но должна вам сообщить, что вы страдаете паранойей, – поставила отцу диагноз любящая доченька. – Почему страдаю? – пожав плечами, усмехнулся Сергей Валентинович. – Я ею наслаждаюсь! – И расхохотался во весь свой мощный, насыщенный командирский голос. Продолжая улыбаться, Агата объясняла Шагину дальше: – Поэтому карты и крупные купюры у меня в отдельном кармашке на ремне или поясе, копия паспорта там же, телефон либо во внутреннем кармане курток и пальто, либо в специальном футляре, крепящемся на любые ремни и пояса. Проще так, чем спорить с моим любимым папенькой. – С батюшкой вашим полностью солидарен и подписываюсь под каждым его словом, – не смог удержаться от ответной улыбки Шагин, настолько заразительно и открыто улыбалась ему девушка. – Как юристу, мне очень понятна и близка его позиция: лучше сто раз перестраховаться, чем один раз вдряпаться в неприятности из-за собственной беспечности и глупости. – А так, знаете, иногда хочется побыть беспечной и беззаботной, и где-то даже наивно-глупой, – наигранно вздохнув, призналась Аглая. – Наивной быть вам, Аглая, уже не грозит, – улыбнулся ей Шагин и вернул их разговор в русло, от которого они сделали короткое отступление: – Итак, подытожим: в рюкзаке у вас не было ничего ценного, поэтому вы решили не обращаться в полицию… – Не совсем, – перебила его Глаша, – вот этот брелок для меня очень ценен. Как я говорила, он мой талисман. Это первое изделие, которое я сделала на заказ. – Как-то я упустил этот момент, наверное, от усталости, – извиняющимся тоном произнёс Игорь и спросил заинтересованно: – А чем вы занимаетесь? – Я ювелир, – ответила Глаша. – О как! – подивился Шагин. – А по образованию? – По образованию, по роду деятельности, по призванию и, надеюсь, по таланту, – звонко рассмеялась Аглая. – Так, – принял информацию Игорь, – ладно, об этом мы поговорим в другой раз. Вернёмся к нашей теме. Что ещё ценного было в вашем рюкзаке? – Сам рюкзак – это ручная работа и единственный экземпляр, его, если честно, очень жалко. Ну, ещё косметика недешёвая, совсем немного налички, около двух тысяч, а так всё по мелочи: разные женские необходимые штучки. По большому счёту ничего по-настоящему дорогого и важного в нём не было. Вот я и подумала, что «гнать волну» из-за самого рюкзачка и брелока – только лишние проблемы себе организовать. Мама однажды была свидетелем кражи и, как добропорядочная гражданка, пришла в полицию, чтобы дать показания и написать заявление. Так она просидела там пять часов, ожидая, когда её примут. Пять часов мне сидеть точно не хотелось. – Подытожим, – тяжело вздохнул Шагин и потёр ладонью лицо. – На вас напал и ограбил мужчина, но точно не Чащин, поскольку преступник был совершенно иной комплекции. Через две недели убивают Чащина и у него в ладони вы находите свой брелок. Кстати, – посмотрел он на Глашу, – надеюсь, вы понимаете, что это сокрытие важной улики с места преступления и вообще-то уголовно наказуемое деяние? – Что-то у меня как-то много уголовных деяний, – обратила на сей факт внимание Глаша. – Следователю надерзила, улику умыкнула, – покачала она головой, ни грамма не раскаиваясь. – Осознаю, что это неправильно, но оставить его я не могла. Не могла, и всё. Даже в том, не самом адекватном от потрясения и шока состоянии я понимала, что кто-то вложил в руку Чащина мой брелок намеренно. Мне кажется сомнительным, что он держал его в руке, пока его убивали. Но эту мысль я уже додумывала после, когда немного пришла в себя. И кстати, если бы я его не забрала, то Викторов меня уже бы в кутузку закатал. – Ну, это вряд ли, – хмыкнул Шагин. – Сначала требуется установить хозяина брелока, для чего необходимо провести некоторые разыскные мероприятия, а это время. Нашли бы, разумеется, отрабатывая связь убитого с вами, правда, не за один день. Но, забрав брелок, вы лишили следствие нескольких направлений поиска: например, возможность вычислить вашего грабителя и через него выйти на убийцу. Или это сделал тот же самый человек, что вас ограбил. Вот такие последствия вашего деяния, Аглая Сергеевна, – не то чтобы всерьёз отчитал её Шагин. Не отчитал даже, так… поставил на вид. – В полицию не пойду и брелок не отдам, – предупредила Глаша самым решительным образом. – И не предлагаю, – отмахнулся от такой идеи Шагин. Задумавшись, он, поставив локоть на стол, опустил лицо в ладонь и помассировал большим и указательным пальцами виски, пытаясь разогнать усталость, окутывавшую паутиной. Посидел так несколько секунд, поднял голову и спросил, посмотрев на девушку: – Я понимаю, Аглая, насколько вам неприятно и тяжело вспоминать о той ночи, но всё же спрошу: что вы подумали, когда нашли тело? Я имею в виду, что вы подумали о способе, которым его убили. – И уточнил, с ноткой извинения в тоне: – Если, конечно, вы могли в тот момент что-то думать и осмысливать. – Не могу утверждать, что я логично рассуждала и совершенно адекватно мыслила в тот момент… – не сразу начала отвечать Глаша, неосознанно поглаживая губы пальцами, как делала, когда о чём-то глубоко задумывалась, – но пусть и сумбурно и перепуганно, но как-то всё-таки я анализировала происходящее. И чётко помню, что первая мысль, которая выскочила в голове, была о том, что его кто-то ужасно и безжалостно пытал. А второй мыслью, вдогонку, было предположение, что такое мог сотворить только какой-то неадекватный маньяк, который ради своего удовольствия раскромсал живого человека. – А он был жив? – тут же профессионально зацепился за мимоходом обронённое девушкой слово Шагин, мгновенно подобравшись. – Уф-ф… – выдохнула Глаша с печальным бессилием, подбирая слова. – Скорее всё же мёртв. Когда я нащупала его пульс, он даже не бился, а трепыхнулся, что ли, еле-еле всего пару раз, когда он издал последний выдох. У Аглаи перед глазами от этого воспоминания тут же выскочила картинка – настолько детальная и подробная, сволочь, что на какой-то момент Глаша даже жуткий запах, который там стоял, почувствовала – и словно снова увидела, как вылетает изо рта Виктора кровавыми пузырями тот самый его последний выдох. – Только выдохнул или что-то всё-таки произнёс? – уточнил Шагин, своим вопросом выдирая Аглаю из её жуткого мысленного «кино» – Явно пытался что-то сказать, но… – Она пожала неопределённо плечами. – Вы услышали? Поняли? – не отступая, настойчиво продолжал допытываться Шагин. – Ну-у-у… – задумалась Аглая, опустила голову, прикрыла глаза и, неосознанно тихонько поглаживая их пальцами, заставила себя заново прокрутить ещё раз страшную картинку. – Эм-м-м, это было похоже… мне послышалось, что он просипел «она», – Глаша подняла голову и посмотрела на Шагина, – но это с большой натяжкой, скорее дань моему воображению. – Понятно, – кивнул Игорь и поблагодарил: – Спасибо большое, что ответили. Это важно. И извините, что вынудил вас снова вспоминать. А потом уже точно завершил их разговор, поменяв тон с доверительного на более деловой: – Давайте договоримся так, Аглая: к адвокату обращаться пока не надо. Успеете, если что, а в данный момент не вижу необходимости. Завтра я поговорю кое с кем из Следственного комитета, разузнаю, что у них имеется по этому делу. Подъеду к вам вечером, расскажу, что удалось узнать, и мы подумаем, что следует предпринимать. И надо ли вообще будет что-то предпринимать. – Он посмотрел на девушку странным, нечитаемым, задумчивым взглядом и спросил: – Договорились? – То есть вы собираетесь мне помогать? – переспросила несколько обескураженно Глаша и, наверняка от нервов, не удержавшись, пошутила, выдав невовремя выскочившую из памяти цитату из «Двенадцати стульев»: – В том смысле, что будем сотрудничать и вы дадите мне парабеллум? – Нет, Аглая, парабеллум я вам не дам, вы и без оружия изрядно отметились в этом деле, – устало усмехнулся, качнув головой, Шагин. – Но если бы я не собирался вам помогать, то просто не пришёл бы. – Эм-м-м, – стушевалась Аглая и просто, искренне поблагодарила: – Но вы пришли. Спасибо вам, Игорь Борисович. – Пока не за что, – отказался он от благодарности. Весь день Аглая думала об Игоре Шагине. М-да, похоже, что это уже клиника. Глаша подумала о нём, стоило ей только проснуться и открыть глаза, и думала, когда завтракала, вспоминая и прокручивая в памяти весь их разговор – его слова, взгляды, жесты, интонации и мимику. Добираясь до мастерской, она продолжала вести с Шагиным мысленный диалог, а когда села за заказ, придумывала, как могла гораздо лучше ответить на его вопросы и замечания – умнее, изящнее, тонко-иронично, добавив искристого юмора в свои слова. А когда вспоминала, как она выглядела, то расстраивалась ужасно. Это же вообще полная засада и позорище! Нет, ну на самом деле – пришёл Мужчина Мечты, а она не накрашена, не причепурина никак, помятая после сна, пропахшая готовкой, волосы в разные стороны из косы торчат… А-а-а, ещё и коса же, и даже не уложенная! То есть мрак полный! Нет, с другой стороны, Шагин тоже выглядел не блестяще – уставший, замученный, с лёгкой щетиной на щеках. И костюм, из которого он, по всей видимости, не вылезал весь длинный день, несколько помят, рубашка хоть и слепила белизной, но тоже не поражала свежестью. Так что и ладно, как она там выглядела, обидно, конечно, что не лучшим образом и без всякого шика, но что уж теперь переживать и сетовать – оба не с бала, не свежие утренние розы, прямо скажем. Сегодня Лилька уговорила Аглаю встретиться. Ну, как уговорила – грозно наехала по телефону на предмет того, что её разлюбезная единственная подруга пропала куда-то без всякой вести, не объявляется, не звонит и даже в сети ни одного поста не выложила за месяц, чтобы хотя бы по ним определить и понять, чем же таким важным Глашка занята, что про неё, Лилю, забыла напрочь. И пообещала, что любить, конечно, Аглаю никогда не перестанет, но, если они немедленно не встретятся, порвёт с ней всяческие отношения. Любить, но порвать всяческие отношения с Аглаей Лилька обещала всякий раз, когда вдруг осознавала, что ужасно соскучилась по подруге и они давно не виделись. Случалось это с регулярностью раза два в месяц, а ещё в том случае, когда Лиля уговаривала подругу на такое, на что подруга уговариваться стоически отказывалась. Познакомились они, когда Глаша перевелась в одиннадцатый класс из той самой элитной школы, в которой проучилась целых два года, пока в категорической форме не отказалась снова идти в этот мажорский гадючник. Выставила родителям ультиматум и вывалила на них такие факты, подробности и рассказы о том, что вытворяют богатенькие детки, и как глумятся и издеваются они над теми, кто ниже их статусом, и как прикрывают все их «проказы» родители, что папа с мамой были откровенно потрясены, пережив настоящий эмоциональный шок. Разумеется, дочь они сразу же перевели в другую школу, отчитав, что Глаша не рассказала им всё раньше, и недоумевая, зачем вообще было терпеть целых два года. Зачем, зачем – волю в себе воспитывала. Но если честно, Аглаю не очень-то сильно и доставали, по крайней мере, гораздо в меньшей степени, чем многих иных учеников. Объяснить такого «особого» отношения к себе Глаша не могла, хотя и ей перепадало троллинга и порой её неслабо прессинговали за стремление к справедливости, когда она заступалась за тех, кого жёстко третировали мажорчики. Но по сравнению с другими одноклассниками Аглая умела давать реальный отпор, да и ответить адекватно и припугнуть не стеснялась. Но наступил момент, когда она поняла, что достаточно натренировала эту самую волю, а если даже и недостаточно, так и бог с ней, походит она и без сильной воли, а вот дальше находиться в окружении неадекватных, чванливых и весьма неумных подростков ей до отвращения надоело, да и просто не следует. А придя в новую школу, в свой последний, выпускной класс Аглая села за парту к девочке, с которой никто не рисковал сидеть рядом, и приобрела настоящую подругу Лилию Токареву, видимо, на всю оставшуюся жизнь. Лилька – это, конечно, нечто. Уникум. Совершенно особенный человек: смесь лютого андеграунда, сборной «солянки» понятий, правил, а также всякой зауми из разных духовных практик и подросткового непрошибаемого, махрового инфантилизма. Такой безумный симбиоз творческой натуры. Ну, собственно, было бы, наверное, странно, стань Лилька, при столь неординарном устройстве личности, например, бухгалтером. Ага, и сдавала бы в налоговую отчёты, разрисованные инфернальными картинками или героями из мультиков на полях и стишатами между строк и столбцов с цифрами. Ну да, Лиля натура творческая, находящаяся, как и водится у этих самых натур, в вечном поиске себя как творца и создателя чего бы то ни было, но непременно эдакого и желательно мощного. Например, она пишет стихи. Ну такие себе стихи… очень своеобразные, скажем прямо. М-да, поэзия Лилии Токаревой – это отдельная тема. Каким-то образом Лильке удалось пару раз уговорить и затащить Аглаю на поэтические вечера, где собирались продвинутые молодые поэты и читали свои произведения со сцены, а по завершении чтений ценители поэтического искусства обсуждали их творчество. Аглая откровенно недоумевала, на кой все эти поэты слушают всю ту лабуду, которую с умным видом им вещают, прости господи, критики. Вот она бы точно не согласилась прочитать что-то, глубоко ею выстраданное и выраженное стихами, поделиться, так сказать, своими переживаниями, чтобы потом какие-то там специалисты разбирали её произведение по словам и запятым, объясняя, что ты там правильно или неправильно срифмовал ямбом, когда надо было хореем или вообще белым стихом. Серьёзно? Дык, может, вы сами тогда и напишете, раз лучше знаете? Впрочем, это уж точно не её печаль и не её проблемы. Первый раз, когда Аглая позволила подруге затащить себя на подобное мероприятие, она ещё наивно полагала, что это будут чтения типа Пушкинских вечеров. И вынуждена была просидеть три часа зажатой с двух сторон любителями рифмованных виршей и слушать, скажем мягко, чтобы не выражаться по-французски, весьма спорную и сильно неоднозначную современную поэзию. Но это кое-как она ещё выдержала. И даже немного подремала, скрестив руки на груди и привалившись плечом к мужичку, сидевшему слева от неё. Правда, такое поведение девушки имело последствия. Когда мероприятие – слава тебе господи! – всё-таки закончилось, мужичок тот (при ближайшем рассмотрении оказавшийся толстеньким, пузатеньким возрастным дядькой хорошо так за сорок, ближе к пятидесяти годам, с крашеными, щедро сдобренными лаком и уложенными в причёску реденькими волосами) попытался завязать с Аглаей более тесное знакомство, взяв её ладонь и начав плести дифирамбы. – Девушка, у вас поразительно тонкое, чувственное восприятие поэзии, – высказал он своё восхищение, посверкивая глазами от переполнявших его эмоций. – Я наблюдал, как вы слушали, вы словно вся погрузились в ритм и звучание стиха, отдаваясь ему. Это поразительно! – Да? – подивилась Глаша и, вытянув свою ладонь из его рук, поинтересовалась: – Я хоть не храпела? Чем, видимо, ранила ценителя поэзии в его чувственную душу. В следующий раз, когда Лилька всяческими ухищрениями, в основном моральным шантажом, канюченьем и напором, принялась уговаривать подругу сходить с ней на очередной поэтический вечер, уговорить-то себя Аглая дала, но в этот раз отнеслась к мероприятию гораздо более серьёзно, честно намереваясь прослушать всех поэтов. И вроде бы кое-какие выступления и стихи ей даже понравились, а то, что читала Лилька, Глашу вообще впечатлило по-настоящему. У подруги, надо признать, иногда выходило очень неплохо. Но когда к микрофону на сцене вышла тоненькая, маленькая, хрупкая, как эльфийка, блондиночка и звонким, словно колокольчик, голоском начала читать рифмованный мат… Тут Аглая поняла, что ей такая поэзия точно не по нервам, и просто тихо слилась с мероприятия, пока Лилька с кем-то увлечённо беседовала.