– Ну, во‑первых, я не занимаюсь вашим делом, им занимается Следственный комитет, а во‑вторых, я просто немного подстраховал бабушкину любимую протеже, милую и талантливую девушку, – разъяснил Шагин свою позицию. – Ну-у-у… пф-ф-ф… – протянула Аглая и вдруг задорно усмехнулась: – Что ж, плюсик вам к карме, Игорь Борисович. Нет, – поправила она себя, – большой такой, жирный плюсик к карме! – Надеюсь, – усмехнулся Шагин. И, воспользовавшись настроением девушки и её лёгкой растерянностью, задал вопрос, заставший ту врасплох: – И всё же, Аглая, что за несчастье приключилось с вами, которое помогло вам осуществить заветную мечту и заняться ювелирным делом? Аглая смотрела на него обескураженно, хлопая ресницами, оторопев от столь резкого перехода и смены темы, но достаточно быстро взяла под контроль свои эмоции и поинтересовалась: – А вы на работу не опоздаете, Игорь Борисович? Мы с вами и так сильно увлеклись беседой, совсем забыли про время. – Сегодня суббота, Аглая, – спокойным, ровным тоном напомнил Шагин. – У меня назначено на сегодня несколько встреч и, конечно, есть дела, но все они запланированы на вторую половину дня. – Суббота… – протянула придушенно пораженная Глаша и призналась: – Слушайте, я совсем забыла, что сегодня выходной. Вообще, у меня работа и работа, хоть в будни, хоть в выходные, без разницы. А всё потому, что не поехала к маме с Васькой. Каждые выходные я стараюсь уезжать к моим, в родовое гнездо. А тут эта дурацкая подписка о невыезде мне всё в голове перемешала. – В принципе вы могли бы сегодня и уехать, тем более в Подмосковье. Но все же лучше это сделать после того, как пообщаетесь со следователем. – Ну да, – вздохнула, соглашаясь, Аглая. – Так что там с несчастьем, Аглая? – напомнил свой вопрос Шагин. – Ну такая история, не из весёлых, – всё оттягивала она свой ответ. Отвернулась, посмотрела задумчиво в окно и добавила через несколько мгновений: – Хотя как посмотреть. – Снова повернулась к Игорю и объяснила: – Четыре года назад я попала в автокатастрофу. Меня и ещё несколько человек сбила машина, когда мы стояли на остановке и ждали автобус. …Иногда Судьба хранит человека, наперекор даже его собственной дури, иногда балует и лелеет, иногда бывает неласкова, а иногда засовывает в такую… именно туда. Наша жизнь полна разных случайностей, как комичных, радостных и положительных, так и трагичных, и сам человек, казалось бы, не способен повлиять на них или предотвратить каким-либо образом. В тот день Глаша задержалась на работе дольше обычного, засидевшись за срочной экспертизой. Когда долго находишься в одном, да ещё и напряжённом положении, спина устаёт, шея и плечи немеют. Потому, собравшись домой, Аглая сделала несколько движений-упражнений на растяжку застоявшихся мышц и дала себе установку: ничего, сейчас пройдётся до метро быстрым шагом, хоть немного разомнётся. Ювелирный салон, в котором она работала, располагался на одном из самых оживлённых центральных проспектов, в квартале от станции метро. Обычно на работу и с работы Глаша с удовольствием проходила этот квартал бодренько пешочком вместо небольшой разминки – работа-то сидячая, сосредоточенная, а двигаться надо. Вот и в тот вечер, попрощавшись с охранниками, она вышла из салона, повернула направо и двинулась к метро. Но, проходя мимо остановки, находившейся шагах в двадцати от ювелирного, Аглая обратила внимание, что люди на ней именно в этот момент дружненько так скучковались поближе к проезжей части. Глаша обернулась, посмотрела на проспект и заметила автобус, метрах в пятистах, наверное, от остановки. Почему в тот момент она поддалась какому-то внезапному порыву, приняв спонтанное решение проехать одну остановку до метро, а не идти пешком, как намеревалась, Аглая так и не смогла себе объяснить. Она не любила автобусы и за время работы в этом салоне всего лишь несколько раз пользовалась общественным транспортом: когда плохо себя чувствовала и когда была ужасная погода, ливень или сильная метель. Вот с чего её потащило на тот автобус в тот день?! Необъяснимо. Но она заторопилась вдруг, заспешила присоединиться к людям, стоявшим слева от корпуса остановки, у самого края тротуара. Может, потому что Глаша не смотрела на подъезжающий автобус, а думала, как бы ей половчей протолкнуться в автобусную дверь, она не успела осмыслить раздавшийся вдруг панический вопль толпы, шарахнувшейся назад, и одновременно резкий, визжащий приближающийся звук. И сразу почувствовала удар в левый бок настолько чудовищной силы, что её подкинуло вверх и отшвырнуло вперёд, страшно шваркнув спиной обо что-то ребристое и твёрдое. Аглая потеряла сознание, а пришла в себя от ощущения дикой боли, которая буквально раздирала всё её тело. Она открыла глаза и обнаружила, что полулежит на асфальте, головой и плечами опираясь на что-то твёрдое. Почему-то она могла смотреть только одним глазом, и вот этим самым зрячим глазом первое, что разглядела, – девушку, голова которой лежала у Аглаи на животе. Девушка смотрела на Глашу обезумевшими от страха глазами, беззвучно раскрывая и закрывая рот, пытаясь что-то сказать. И густая, казавшаяся чёрной в тёмных волосах кровь текла по её голове, расползаясь красным пятном по светлому пальто Аглаи. В следующее мгновение слух вернулся к Глаше, словно открылся какой-то клапан в её голове, до этого перекрывавший все звуки, и на неё обрушилась дикая какофония, шквал звуков, с болью ввинчиваясь в виски, в мозг – кто-то страшно, надрывно орал на одной высокой ноте, кто-то истерично плакал и стонал, а кто-то громко кричал что-то непонятное… И страшный, тошнотворный металлический запах крови, смешанный с резкими запахами бензина и гари, казалось, переполнил всё пространство вокруг, перекрыл возможность нормально дышать, забив нос и горло, будто смертельный, густой туман. Девушка всё смотрела на Глашу, уже не пытаясь открывать рот, чтобы вытолкнуть из себя беззвучные слова, и из её серых глаз уходила жизнь. Странным вывертом сознания Аглая понимала, чувствовала со всей определённостью, что девушка не теряет сознание, а именно умирает, уходит. Совсем и безвозвратно… И в тот краткий миг, когда она выдохнула в последний раз и глаза её будто остекленели, лишившись души, Аглая увидела странное: как еле различимый светлый туманный сгусток отделился от неподвижного тела, внезапно придвинулся совсем близко к Глаше, и она различила светлую улыбку девушки, которой наконец удалось произнести слова, а Глаше удалось их услышать. – Всё у тебя будет хорошо, ты справишься, – прошептали в голове. Лицо девушки начало истончаться, исчезать, и где-то совсем на грани слышимости и периферии сознания Аглая уловила: – То, что ты можешь создавать, очень красиво. Смотри… И сознание Аглаи затопило светом искристо-слепящей цветовой гаммы: переливающийся, прозрачный и лёгкий насыщенно-изумрудный, более тяжёлый и яркий алый, светло-жёлтый, слоистый как слюда, и спелая зелень, и салатный блик, насыщенный сапфир и жемчужная нежность… Все эти субстанции словно плавали, перемещаясь и меняясь местами в потоке, состоящем из золотых и серебряных струй, переплетающихся между собой. И было это великолепное, ослепительное зрелище, невероятной красоты и какой-то поразительной возвышенности. Очнулась она на койке в реанимационной палате, всё ещё ощущая радостный восторг от того завораживающего света. – Доченька! – Совсем близко оказалось встревоженное лицо мамы, которая смотрела на Глашу полными боли и непролитых слёз глазами. – Ты очнулась… – Что со мной, мам? – проскрежетала каким-то чужим, шершавым голосом Аглая. – Главное, ты жива и пришла в себя, а всё остальное ерунда, – сказала Валерия Максимовна и принялась гладить дочь по голове. – Ерунда? – переспросила Глаша недоверчиво. – Ерунда, – твёрдо заверила мама. Да нет, мама, конечно, была права: главное – Аглая жива и пришла в себя, а не сползла в кому и даже не повредилась рассудком. Да, у неё страшные повреждения – ушибы, переломы, сотрясение мозга, травмы и порезы разной степени тяжести, но всё это поправимо, не смертельно и исцеляется, дай только время. Кроме одного момента – сильного ушиба и повреждения позвоночника. Нет, доктора не выносили Аглае окончательный приговор, приковывающий её навсегда к инвалидному креслу, а давали пусть робкую, но надежду: существует-таки вероятность, что она встанет на ноги, снова начнёт ходить и жить нормальной полноценной жизнью, поскольку тяжёлого перелома, смещения позвонков и разрыва костного мозга каким-то чудом не случилось. Но это только вероятность, и даже не пятидесятипроцентная. Но и не нулевая. И она была – это главное. А пока… пока Глаша оказалась в инвалидном кресле, без реальных и понятных, а скорее туманных и неопределённых перспектив… – Оказаться в двадцать семь лет в инвалидном кресле – это, знаете, сильно бьёт по психике, – тихо делилась с Шагиным откровениями Аглая, словно неосознанно пыталась силой слов и эмоций притушить те свои былые страхи, душившее её отчаянное бессилие. – Хочешь не хочешь, а пришлось пройти по полной программе те пять пресловутых ступеней принятия неизбежного: отрицание, гнев, торг с Судьбой, уныние… Слава богу, в депрессию я не скатилась… Ну и смирение, само собой. За пару месяцев до той автомобильной катастрофы у нас слегла бабушка Полина. Родителям, да и мне, братьям, невестке – всем было очень тяжело: бабушка уходила, и мы все это понимали. А тут ещё трагедия со мной и бесконечные больницы, операции, реабилитационные центры. И как итог: я оказалась прикована к инвалидной коляске без каких-то ясных перспектив на исцеление. – А что случилось на той остановке? – так же тихо, как Аглая, спросил Шагин. – Как обычно у нас происходит, – с деланым безразличием пожала плечами Аглая. – Крутой мажорчик рассекал на своей бесценной тачке, играя «в шашечки» на скорости больше ста двадцати километров. Задел по касательной машину на встречном потоке, его автомобиль закрутило и отбросило. Он проскочил перед самым носом автобуса, протаранил нашу остановку, раскидав людей, как кегли. Пятеро погибли на месте, ещё двое умерли в больнице, а шесть человек выжили, но кое-кто остался инвалидом. Его же ещё и развернуло на остановке, оттого и получилось столько жертв. – Четыре года назад? – уточнил Шагин, задумавшись, и, не дожидаясь ответа, кивнул: – Я помню тот случай. Он громкий, резонансный был. Виновника посадили, и на очень приличный срок. – Мне всё равно, – призналась равнодушно Аглая. – Я не присутствовала на суде и вообще не интересовалась судьбой этого человека. И родных попросила вычеркнуть из мыслей, не обсуждать, не думать и не вспоминать об этом преступнике, как будто его нет. Слишком большая эмоциональная и душевная нагрузка в тот момент и так упала на семью, чтобы тратиться ещё и на ненависть, злобу, желание справедливости. Родные со мной согласились, не до урода этого было совсем: бабушка умирала, а в отношении моих перспектив врачи бессильно разводили руками. Так что для нас весь тот судебный процесс прошёл мимо, совершенно не интересно и не актуально для нашей семьи. – Но вы всё же поднялись и ходите, – порадовался этому факту Шагин. – Хожу и практически здорова, – улыбнулась немного печально в ответ Аглая. – Просто так получилось, что в один удивительный момент я вдруг чётко осознала, что моя жизнь и моё здоровье зависят только от меня самой. И как всегда, мне помогла осмыслить эту простую истину моя бабушка. Это был последний, драгоценный дар от неё, – сверкнув предательски подкатившими слезами, сказала Глаша. …Пробыв больше месяца в очередном реабилитационном центре и пройдя по новой все этапы очередного обследования, Аглая предстала перед консилиумом докторов. Тяжко повздыхав, они сообщили, что позитивных подвижек и улучшения её состояния не видят – и это очень, очень не гуд, потому как… бла-бла-бла… Короче, ходить в ближайшее время Аглая не будет. И под «ближайшим временем», судя по кислым лицам врачей, они имели в виду лет эдак пятьдесят, наверное. Впадать в очередное уныние, тоску и отчаяние от столь жёсткого приговора у Аглаи не имелось никакой возможности, потому что бабушка Полина была совсем плоха. Как сказал лечащий врач бабули, ей оставалось совсем недолго – считаные дни, недели, даже не месяц. Практически целыми днями Аглая сидела на своей коляске рядом с кроватью бабули и держала ту за руку. Полина Степановна находилась в полном разуме, не бредила и всё прекрасно понимала, до последней секунды оставаясь такой же мудрой, рассудительной и спокойной, как всегда. Когда бабушка приходила в себя, выныривая из бессознательного тревожного сна или болезненного забытья от слабости, они разговаривали. Вспоминали смешные истории из детства Аглаи, Лёшки, маленького Васечки и двоюродных брата с сестрой, запоминающиеся случаи, что вошли в семейные легенды. Иногда бабуля делилась короткими рассказами о своей жизни. Глаша старалась при бабушке придерживаться лёгкого, чуть ностальгического тона разговора, где-то со смешком, иронией и юмором, где-то с тенью печали по ушедшему светлому и счастливому времени. И ни словом, ни намёком, ни выражением лица не касалась и старательно избегала тяжёлых и безысходных тем, в том числе и о своей инвалидности. Внучка постоянно держала бабулю за руку, и однажды Полина Степановна накрыла её ладонь своей, под пергаментной, прозрачной кожей которой проступали беззащитные вены. И сказала, глядя внучке в глаза: – Глашенька, детка, ты не печалься, что я уйду, это правильный, естественный ход и течение жизни, поэтому отпусти меня светло, без душевной боли. Ведь жизнь, Глаша, это всегда устремление к достижению какой-то новой вершины, радость от побед и преодоление трудностей, увлечение новыми познаниями, будь это интересная книга, прекрасная музыка или общение с замечательными людьми. А у меня уже нет никаких желаний. Ничего меня уже особо не радует и не захватывает моё воображение, нет несбывшихся мечтаний, и совсем нет никаких устремлений, потому что я уже прожила прекрасную, наполненную сильными чувствами, эмоциями и любовью жизнь и всё в ней испытала. А вот ты, Глаша… – Бабуль… – попросила непонятно о чём, еле сдерживая рвущиеся слёзы, Аглая. – Послушай, детка, – перебила её бабушка. – Жизнь – это дерзновение помыслов. Каждый человек наделён какими-то умениями, талантами и мечтами. Разница лишь в том, что одним хватает той самой дерзости жить, двигаться вперёд, преодолевая все преграды, совершать ошибки, учиться на них, становясь сильнее и мудрее, и снова двигаться дальше, а другие прячутся за отличным оправданием: «Не могу», «От меня это не зависит», «Обстоятельства сильнее моих возможностей». Так вот, Аглая, – добавила строгости своему тону бабушка Полина, – ничто не сильнее тебя, потому что человек сам создаёт обстоятельства и сам выстраивает свою жизнь. Выстрой свою жизнь так, как ты хотела в самых дерзких своих мечтах. И ничего не бойся. Я знаю, что ты встанешь и будешь ходить, но даже если этого не произойдёт, это всего лишь одно из обстоятельств, к которому просто следует приспособиться, но совсем не вся твоя жизнь. Через два дня после этого разговора Полина Степановна умерла. На девятый день ухода любимой бабушки вся семья, как положено по обычаям и ритуальным правилам, поехала на кладбище навестить усопшую и помянуть её рядом с могилой. Прикинув и посовещавшись, родные решили, что проехать на инвалидной коляске под непрекращающимся второй день дождём по кладбищенским узким, безнадёжно раскисшим дорожкам между могилами не будет никакой возможности – и Аглая осталась дома. Закутавшись в два пледа, она сидела на веранде и наблюдала, как поливает всё вокруг затяжной дождь, шурша и постукивая ленивыми каплями по крышам и не успевшим опасть листьям, и думала о бабуле. И внезапно её словно прострелило поразившей мыслью, каким-то невероятным внутренним озарением: а что, собственно, такого с ней, Аглаей Зориной, случилось, что она перестала жить? Почему она настолько сосредоточилась на своей травме и на инвалидном кресле, отдавая этому вопросу всю себя без остатка? Ну травма, да, случилась с ней такая беда, и что? Но она не парализована, не лежит в кровати без возможности шевельнуть ни рукой ни ногой, она не находится в состоянии «овоща», у неё не ампутированы конечности и не тяжёлая контузия. Сколько разных людей со страшными травмами она видела в больницах и реабилитационных центрах, через которые прошла? А сколько молодых людей, потерявших руки-ноги, получили протезы и начали жизнь заново, поставив перед собой новые цели, без нытья и уныния, на реальном позитиве? А она-то что? Она что, собирается вот так сидеть и всю оставшуюся жизнь себя жалеть?.. – Это было так неожиданно, как какое-то откровение сверху, – погрузившись в воспоминания, продолжала свой рассказ Аглая тихим, доверительным голосом. – Именно тогда, на девятый день бабушкиной смерти, на стылой веранде, во мне что-то перевернулось – и словно жизнь началась, пусть не заново, но какая-то изменённая, новая и сильная. Будто что-то сверху направило и подтолкнуло меня. Наверное, бабуля, – усмехнулась как-то очень светло Глаша. – Не знаю, но только в тот момент я так отчётливо увидела и осознала всё, что произошло со мной… И то состояние, в котором я «залипла» на все эти семь месяцев, осознала так, как, наверное, вообще никогда раньше не понимала и не осознавала свою жизнь и её обстоятельства. Иногда самое лучшее, чем мы можем себе помочь и что можем сделать, – это перестать себя жалеть и оплакивать потерянные возможности и потерянную хорошую жизнь. – Да, – согласился с ней Игорь. – Только для того, чтобы перестать себя жалеть и оплакивать потерянные возможности, нужны серьёзный характер, воля и сильная мотивация. – Думаю, что в тот момент у меня этого добра было в избытке, – рассмеялась задорно Аглая. – Я словно очнулась и просто загорелась желанием и стремлением немедленно заняться своим делом. У меня руки и мозг чесались, так мне хотелось окунуться в создание какого-нибудь нового изделия. …Аглая еле дотерпела до вечера в тот день, ожидая, когда закончатся поминки и уедут те немногие гости, которые приходили помянуть Полину Степановну, а семья наконец своим, узким кругом соберётся в большой гостиной, чтобы ещё раз вспомнить бабулю, посидеть и пообщаться перед сном. Вот тогда она и огорошила родных.