По законам логики из перечисленных фактов не следует, что речь идет об одном и том же тощем молодом человеке. Но если вдруг… Разве у него были основания заключить, что в павильоне во дворе Дома конвокаций висел именно ее плащ — вернее, плащ, который она украла? В Барнабас-плейс ему об этом предмете одежды рассказать не могли — там о нем не знал никто, кроме покойного Джема. Но молодой человек узнал плащ и объявил его своим. Самое очевидное и простое объяснение — он говорил правду. Выходит, секретарь лорда Арлингтона, приходивший во двор Дома конвокаций, — не кто иной, как мужчина, которого Кэт укусила за руку в ночь, когда Пожар погубил собор Святого Павла. По всей вероятности, и Джон, и Хэксби говорили о том самом тощем молодом человеке в зеленом камзоле, который оттащил Кэт от горевшего собора. Но значит ли это, что он соглядатай на государственной службе? Известно ли ему, для чего Кэт в тот вечер пришла к собору Святого Павла? Дождь лил как из ведра. Ближайшие часы на башне некоторое время назад пробили полночь. Госпожа Ноксон ушла к себе и, скорее всего, уже заснула. Джон ночевал в пристройке рядом с кухней. Марджери спала на чердаке рядом с Кэт, но служанку было и пушками не разбудить, к тому же она храпела так громко, что заглушила бы даже последнюю трубу Судного дня. Кэт никто не помешает — главное соблюдать осторожность. Ее свеча до сих пор горела. Кэт спала у окна. Поднявшись с соломенного тюфяка, девушка завернулась в одеяло. Сундук Джема, теперь принадлежавший ей, стоял в изголовье. Кэт держала его рядом со своим тюфяком, спрятав ключ в щель между дощатым полом и стеной. В сундуке лежали ее немногочисленные вещи, содержимое узла, с которым девушка покинула Барнабас-плейс, ящичек с чертежными инструментами от тетушки Эйр и бумага — Кэт при любой возможности собирала выброшенные господином Хэксби листы, запасая их как раз для таких удобных случаев. Кэт опустилась на колени, повернула ключ в замке, подняла крышку, достала бумагу и карандаш. Разгладив лист на крышке сундука, Кэт прижала края подсвечником, Хефцибой и ключом. Загораживая левым локтем свечной огарок, Кэт быстро набросала очертания элегантной шестиугольной площади, в которую, как реки в море, впадали широкие улицы. На открытом пространстве будет разбит сад со статуями и по меньшей мере одним фонтаном. Грифель скользил по бумаге, и перед мысленным взором Кэт оживали здания и улицы, сосуществующие в гармонии и образующие сердце великолепного безлюдного города. Только эта работа помогала Кэт забыть о вопросах, которые не давали ей покоя с тех пор, как господин Хэксби безо всякой задней мысли упомянул о молодом человеке в зеленом камзоле. «Ничего удивительного, что Бога называют Великим архитектором», — подумала Кэт. Если ты всесилен и в твоем распоряжении целая вечность, лучший способ распорядиться этими благами — создать мир и наполнить его своими творениями. Да и лучшего способа забыться тоже нет. Ветер дул все сильнее, окно дрожало от шквалистых порывов. Кэт трудилась над эскизом, а свеча между тем догорала. Марджери посапывала во сне. Вдруг дверная щеколда пришла в движение. Кэт обернулась. В дверях, кутаясь в шаль, стояла госпожа Ноксон, в ночной рубашке и чепце. — Что ты делаешь? — прошипела хозяйка. Кэт отодвинула лист бумаги, попытавшись спрятать его в складках одеяла: — Простите, госпожа… — Я думала, ты уснула и не потушила свечу. Боялась, дом спалишь. Кэт решительно покачала головой. В ее снах часто пылал огонь и рушились здания, но страшнее всего был яростный треск пламени, пожиравшего все на своем пути. — Простите, — с искренним раскаянием прошептала Кэт: в нынешние времена пожаров боялись все. Госпожа Ноксон вошла в чердачную комнату и подняла повыше собственную свечу: — Что у тебя там? Бумага? Поняв, что отпираться бесполезно, Кэт откинула одеяло. Госпожа Ноксон взяла лист и поднесла его к огоньку свечи, поворачивая так и этак, чтобы лучше разглядеть рисунок. Хозяйка нахмурилась. — Ох и странная ты девица, все не как у людей! — тихо произнесла она, но теперь гнев в ее голосе сменился удивлением. — Зачем тебе улицы рисовать? — Они меня всегда интересовали, госпожа. Сама не знаю почему. — Да ты совсем полоумная. А Марджери все храпела. — Такая уж у меня склонность. Это моя мечта. — «Склонность»? — фыркнула госпожа Ноксон. — Скорее придурь. В жизни не слыхала ничего подобного! Ну а что касается остального… — Вчера я делала копии для господина Хэксби, и… — Знаю-знаю — вместо работы. У тебя, между прочим, обязанности есть. — Доктор Рен тоже видел мои чертежи и сказал, что они недурны. Сегодня господин Хэксби попросил, чтобы я и дальше ему помогала. — Он джентльмен одинокий, — заметила госпожа Ноксон. — Как и любой вдовец, привык к определенным удобствам, а значит, желает и дальше ими наслаждаться. Нет, ты к нему ходить не будешь. Знаю, что у него на уме. — Нет, госпожа, мне кажется, что дело не в этом. Господин Хэксби хочет, чтобы я помогала ему с чертежами. У него руки трясутся — говорит, что от озноба. — От озноба? Так он это называет? — Господин Хэксби сказал, что поговорит с вами. Госпожа Ноксон вздохнула и вернула рисунок Кэт. Некоторое время она молчала, потом тихо-тихо произнесла: — У тебя всегда был трудный нрав, еще с детских лет. — Вы же не знали меня в детстве, госпожа. — Зато мой дядя знал, — парировала госпожа Ноксон. — Пожалуй, даже лучше, чем твои родные отец и мать. Говорил, ты будто подменыш — феи младенца забрали, а тебя на его место подкинули. Взгляд Кэт снова обратился на эскиз. Может быть, заменить сад в центре площади церковью? Шестигранной, с квадратной башней, над которой плавно поднимается шпиль? — Охота тебе ночью такими глупостями заниматься! — произнесла госпожа Ноксон. — Мне не спалось. Я боюсь. — Даже площадь не помогла развеять страх. — Мужчина, который вчера заходил во двор и следил за Джоном от Барнабас-плейс… Наверное, он ищет меня. — Совсем умом тронулась! Да кому ты нужна? Убирай свои бумажки и ложись спать. Оставшись одна, Кэт задула свечу и в темноте почувствовала себя спокойнее. Девушка лежала, сжимая в руке Хефцибу и передавая ей свое тепло. До нее доносился только стук капель о стекло да храп Марджери. Нет, никто не заставит ее вернуться в Барнабас-плейс. Кэт предпочтет смерть. Дядя силой выдаст ее за сэра Дензила, обрекая племянницу на кошмар наяву и вдобавок лишая ее всяких прав на тетино имущество. Но это в лучшем случае, а в худшем Олдерли донесут на нее, и Кэт предстанет перед судом за покушение на жизнь кузена. Наверняка дядя Олдерли уже поговорил по секрету с кем-нибудь из своих друзей в Уайтхолле. Но кто им нужен больше? Кэт или ее отец? Однако Хефциба постепенно оказала свое успокаивающее воздействие, совсем как в прежние времена. Может, секретарь и шел за Джоном, чтобы посмотреть, куда везут сундук, но он никак не мог узнать, что Кэт живет во дворе «Трех петухов». Даже серый плащ в соборе Святого Павла не наведет молодого человека на ее след. Нужно только сидеть тихо, и все обойдется. А пока Кэт будет ждать, что преподнесет ей будущее. Живи она в совершенном мире, кузен Эдвард погиб бы от ее руки, ведь разве он не убил что-то в ее душе? В совершенном мире Кэт работала бы на господина Хэксби. В совершенном мире она никогда не отправится в ссылку вместе с отцом — конечно, при условии, что Кэт его найдет, — ведь для Томаса Ловетта служение его Богу намного важнее, чем любовь к дочери. При мысли об отце Кэт охватило неизъяснимое чувство, и даже Хефциба оказалась не в силах ее утешить. Он ведь все-таки ее отец, а это что-то да значит, хотя Кэт сама толком не знала, что именно. Однако бросить его она не может. Глава 21 С утра дождь полил еще сильнее. Усадив отца у очага, я строго-настрого запретил ему бродить по саду или беспокоить госпожу Ральстон. Я спустился к реке и нанял прогулочную лодку, которая отвезла меня вниз по течению к общественной лестнице Уайтхолла. Господина Уильямсона в Скотленд-Ярде не оказалось. Я отправился в его кабинет в канцелярии лорда Арлингтона в Собственном саду. Высокомерный секретарь отправил меня в Тихую галерею. По ней, раскланиваясь со знакомыми, неспешно прогуливались многочисленные придворные. Эта галерея была излюбленным местом отдыха во дворце, особенно когда погода не позволяла гулять в парке. Я заметил Уильямсона в дальней части: он стоял у окна и глядел на раскинувшийся внизу сад. Мой начальник напевал себе под нос какую-то мелодию: он часто так делал, когда был погружен в размышления. — Его светлость в кабинете герцога, — без предисловий начал Уильямсон: он заметил меня, только когда я подошел вплотную. — До чего же некстати! Его светлость приказал ждать его здесь, а ведь у меня тысяча дел. Уильямсон взял меня за локоть и повел в нишу, в которой стояли старинные часы. Начальник смотрел куда угодно, только не на меня: он постоянно обшаривал взглядом толпу людей в галерее. — Хорошо, что вы пришли, — продолжил Уильямсон. — Мне нужно кое в чем удостовериться. Вы упоминали о некоем Колдридже. Вы уверены, что именно эта фамилия была написана на листе бумаги в сундуке у слуги и ее же использовал сообщник Снейда? — Вне всякого сомнения, сэр. Гинеи в сундуке Лейна были завернуты в бумагу, на которой было написано: «Колдридж. ПСП», вот только почерк был не его. — Я не понимал, почему для Уильямсона так важно то, о чем я рассказал ему вчера. — А госпожа Снейд с уверенностью сказала, что ее муж отправлял письма для своего товарища по фамилии Колдридж. — Вы спрашивали о нем отца? — Да. Никакого Колдриджа он не знает. — Не знает? — с подозрением переспросил Уильямсон. — Или не хочет его выдавать? — Я расспрашивал отца, когда его рассудок прояснился. Полагаю, что могу судить, говорит он правду или кривит душой. Уильямсон хмыкнул: — И больше вы ничего об этом Колдридже не узнали? — Не то чтобы совсем ничего. — Я решил поделиться с начальником догадкой, озарившей меня в соборе. Вчера я умолчал о своем предположении, посчитав его надуманным. Однако сейчас я хотел отвлечь внимание Уильямсона от батюшки. — Мне пришло в голову, что «ПСП» может означать «проход Святого Павла». А если так, то на бумаге указаны фамилия и место. Не здесь ли кроется причина, заставившая Лейна прийти в собор Святого Павла во время Пожара? — Он должен был встретиться с Колдриджем?