— Что? — повысил голос Хаугего. — Кто? Садовник произнес еще несколько фраз. Хаугего повернулся ко мне: — Он говорит: если кто-то и знает про карьеры, то матушка Граймс. Ее муж служил здесь управляющим — давно, еще до войны. — Где мне ее найти, сэр? — В домике в Бейнемском лесу. Садовник резко втянул в себя воздух, а потом сложил два пальца крестом: жест, отгоняющий зло, в пояснениях не нуждался. Хаугего хмуро взглянул на слугу и обратился ко мне: — Если хотите, могу вас проводить. Садовник что-то забормотал. — Что хочу, то и делаю! — рявкнул на него Хаугего. — За работу. Опираясь на косу, садовник устремил взгляд на приговоренный к вырубке лабиринт, а господин Хаугего повел меня вниз по склону к маленькому озерцу. — С матушкой Граймс я встречался лишь однажды, — рассказывал хозяин. — Было это в прошлом году, мы тогда собирались окультуривать лес. В последний раз его приводили в порядок еще задолго до Кромвеля, и сейчас он в запущенном состоянии. Но потом мы решили его не трогать. Ходит молва, будто в лесу призраки. Деревенские обходят лес стороной. — Хаугего искоса бросил на меня настороженный, испытующий взгляд. — Матушку Граймс считают ведьмой. Я промолчал, поскольку колдовство — так же, как религия и политика, — относится к предметам, которые с незнакомым человеком лучше не обсуждать. Мы прошли через ворота в заборе и оказались на лугу, спускавшемся к ручью, по берегам которого росли ивы и кусты бузины. Через ручей был переброшен мост, а на другом берегу темнел лес. Он оказался обширнее, чем я ожидал, — должно быть, акров десять-пятнадцать, не меньше. Даже мне сразу бросилось в глаза, что ветви и кусты разрослись, образуя густую чащу, и повсюду валяются упавшие деревья. В воздухе стоял запах гниющей растительности. Тропа, по которой мы шли, была покрыта жидкой грязью и скользким слоем опавших листьев. Похоже, олени и лисы ходили здесь гораздо чаще, чем человеческие существа. — Безлюдное место, — заметил я, гадая, как бы завести разговор о незнакомцах, появлявшихся в здешних краях. — Сюда, наверное, бродяги заходят? — Нет. Бывает, за месяц ни одного чужака. Я, конечно, за подобными вещами не слежу, а вот матушка Граймс сразу бы заметила. Хаугего обливался по́том, хотя шли мы медленно да и день был прохладный. Он вытер лоб рукавом. — Когда-нибудь я и этот лес тоже вырублю, — произнес он. — Лучшую древесину продам, а остальное сожгу. А на освободившейся земле разобьем пастбище. — А как же домик матушки Граймс? — Снесу. Разве ж это домик? Так, коровник с дымоходом. Но матушке Граймс об этом ни слова, хорошо? Слышал, она приходит в волнение из-за сущих пустяков. Мы вышли на поляну, посреди которой стоял маленький низенький домик. С годами крыша позеленела от мха, а местами из соломенной кровли росли молодые деревца и сорняки. Из печной трубы, грубо сложенной из кирпича и кремневой гальки, в пасмурное серое небо поднималась струйка дыма. Дверь была сколочена из грубых досок, потемневшее от времени дерево покрывали трещины. По краю поляны за домиком журчал ручей. — Не представляю, как она здесь живет, — прошептал мне на ухо Хаугего. — Рассказывают, старуха питается корешками, листьями, орехами и ягодами, будто лесной зверек. Но наверное, деревенские под покровом темноты носят ей еду. — Из милосердия? — Нет. Надеются заслужить ее расположение. Или хотя бы не навлечь гнев. Хаугего задержался на краю поляны. Я взглянул на ручей. В одном месте берег полого спускался к воде, и земля размокла. Там я заметил множество следов. А у самой воды на кусте сушилось что-то белое. Сорочка старухи? Я шагнул ближе. Похоже на мужскую рубашку. — Господин Марвуд? Хаугего уже стоял у двери и собирался постучать. Я присоединился к нему. На стук никто не ответил, и через некоторое время хозяин Колдриджа вскинул кулак и как следует ударил по двери два раза подряд. Внутри скрипнула щеколда. Хаугего попятился, врезавшись в меня. Дверь открылась наружу, и в нос нам ударило застоявшееся зловоние. На пороге стояла маленькая полная женщина. Даже не собираясь кланяться хозяину, она лишь молча глядела на него — причем не на лицо, а на серебряную пряжку у него на поясе. — Доброго дня, госпожа Граймс, — приветствовал ее господин Хаугего. Его голос стал вкрадчивее, к тому же он вдруг заговорил с запинками. — Как поживаете? Старуха ничего не ответила, лишь взмахнула руками. Этот жест мог означать что угодно: «А то сами не видите», «Выживаю как могу» или даже «Вам-то что за дело?». — Мы пришли попросить вас об услуге, — продолжил Хаугего. — Это господин Марвуд, он прибыл из самого Лондона. Он выдержал паузу, но матушка Граймс упорно молчала. У меня по коже пробежала дрожь. Было в этой женщине что-то не вполне человеческое. Она была одета в платье из мешковины и замызганный передник. Из-под мятого чепца выглядывало морщинистое лицо. Вздернутый нос смахивал на свиной пятачок. И на подбородке, и на щеках седые волоски. Карие глаза маленькие и глубоко посаженные. Определить возраст матушки Граймс я не смог: ей могло быть как сорок, так и восемьдесят. — Слышали, в конце лета в Лондоне случился большой пожар? Наконец старуха ответила: голос у нее был тихий и скрипучий, как будто она редко им пользовалась. — После сбора урожая надо сжечь жнивье, потом вспахать землю, и только потом можно сеять семена для следующего урожая. — Да, госпожа, вы правы. — Хаугего в очередной раз вытер пот со лба. — Город обратился в пепелище, и король приказал, чтобы новые здания строили из кирпича и камня: тогда огонь больше не поглотит Лондон. — Король не нуждается ни в кирпичах, ни в камне, — сообщила ему матушка Граймс. — У Его отца много чертогов. «Тысяча чертей! — пронеслось у меня в голове. — Старуха говорит о короле Иисусе. Меня угораздило наткнуться на очередную мечтательницу — ни дать ни взять мой батюшка! А эта старуха еще и ведьма в придачу. Неужели она и впрямь занимается колдовством?» — Для кирпичей нужна глина. Матушка Граймс покачала головой. Она потянулась к щеколде, будто собираясь захлопнуть дверь прямо у нас перед носом. — Оставьте меня, — произнесла она. — Я устала. — Пожалуйста, госпожа, уделите всего минутку, — обратился к ней Хаугего. Старуха нараспев пробормотала что-то себе под нос: то ли молитву, то ли проклятие. Слов я не разобрал, но злобный тон уловил. Хаугего попятился. — Госпожа, вы с мужем наверняка работали у семьи, которая жила здесь до господина Хаугего, — вмешался я. — Прежние хозяева, случайно, не обсуждали при вас глиняные карьеры в округе? — Нет, — ответила матушка Граймс. В первый раз она посмотрела мне прямо в лицо, да и бормотать перестала. — Наверное, мне стоит побеседовать с ними самому. Кто-нибудь из них живет поблизости? Старуха покачала головой: — Никого не осталось. — А как же юная леди? Кажется, трактирщик говорил, что… — Нет. Матушка Граймс глядела мне в глаза, а ее губы беззвучно шевелились. Меня снова бросило в дрожь. Я не суеверен, но кому же понравится, когда на него накладывают проклятие? Хаугего дотронулся до моего рукава: — Идемте, сэр. Госпожа Граймс нам помочь не может, да и нехорошо задерживаться, когда… нам не рады. Он поклонился матушке Граймс. Я покорно последовал за Хаугего. Когда мы шли через поляну, я заметил две вещи. Во-первых, свес соломенной крыши отделяли от земли два фута. Под ним у стены домика высилась кривая поленница, а возле нее лежала гора хвороста. Рядом с хворостом я заметил в грязи крупный след ноги. А во-вторых, сорочка исчезла. Или это была рубашка? Первым делом мне следовало успокоить господина Хаугего. Он был лет на двадцать-тридцать старше меня, богат, полон сил и к тому же находился на собственной земле, и все же в ободрении нуждался именно он. Впрочем, в первые несколько минут он не дал мне возможности начать разговор. Хаугего быстро шагал впереди, и мы оба молчали. — Спасибо, сэр, — произнес я, когда мы вышли из леса. — По крайней мере, теперь мне наверняка известно, что о глине матушка Граймс ничего не слышала. Наконец Хаугего прервал свое стремительное бегство. — Матушка Граймс очень… странная, правда? — отдуваясь, выговорил он. — Деревенские ее и вовсе боятся, с ней даже пастор держит ухо востро. — Хаугего облизнул губы и попытался улыбнуться. — Конечно, я могу выселить ее в любой момент, просто не хочу. Она ведь старая женщина, к тому же вдова человека, служившего в поместье. Да и в любом случае сейчас я лес расчищать не собираюсь, у меня и без того забот хватает. Мы направились обратно к дому. Выбранив слугу с косой за то, что тот, по мнению хозяина, вырубает лабиринт слишком медленно, господин Хаугего снова приободрился. Он настоял на том, чтобы я зашел в дом и выпил с ним бокал вина. Господин Хаугего привел меня в библиотеку, оставил у горящего камина и вышел, чтобы отдать распоряжения слугам. Я огляделся. Вдоль двух стен стояли комоды, а на них — бюсты философов, императоров и военачальников античного мира. Над камином висела большая картина: на холсте был изображен пейзаж с руинами. Я не ожидал, что у хозяина поместья окажутся подобные вкусы. На подставке, повернутой боком к окну, я заметил широкую наклонную доску. Это приспособление показалось мне знакомым, хотя раньше я здесь не бывал. Я зажмурился, и вдруг перед моим мысленным взором предстал серый плащ, висевший на гвозде в каменной стене. Этот плащ я отдал незнакомой девушке в ту ночь, когда собор Святого Павла был объят пламенем. Рядом с плащом тоже стояла такая доска, и она принадлежала чертежнику. Мне явственно вспомнилось худое морщинистое лицо мужчины и его костлявый палец, нацеленный на меня: чертежник не дал мне забрать мой собственный плащ. Потирая руки, Хаугего вернулся в комнату. Следом за ним слуга внес в библиотеку поднос с вином и печеньем. — Я отдал необходимые распоряжения, сэр. Вы ведь останетесь со мной отужинать? Слуги до того разленились, что их не мешает для разнообразия немножко погонять. — С удовольствием, сэр. Обед в трактире был так плох, что приглашение меня искренне обрадовало. Я кивнул в сторону чертежной доски: