Мы молча смотрели друг на друга. Матушке Граймс не понравились мои вопросы. Наверное, старуха догадалась, что я заметил рубашку, а может быть, и след. В том, чтобы тайком отравить человека, ведьмы мастерицы. Матушка Граймс наложила на меня проклятие. Можно предположить, что она меня заколдовала. Но гораздо вероятнее более прозаичное объяснение: старуха заплатила той испуганной прислужнице, чтобы та подмешала что-то в глинтвейн. — В дождливую погоду содержимое трактирной выгребной ямы попадает в колодец, — поспешил нарушить молчание Хаугего. — Должно быть, за ночь вы надышались миазмов. В этом все дело, — с облегчением произнес старик. — Но сейчас надо думать о будущем и поставить вас на ноги. — Я доставил вам много хлопот. — Я вспомнил качавшийся ящик и стук копыт. — Вы, кажется, прислали за мной карету. — Пустяки. Пока слуги подкладывали дров в камин, Хаугего оставался в комнате и даже сам влил мне в рот несколько ложек бульона. — Я должен попросить прощения за свое негостеприимство, — произнес хозяин. — Как видите, все это время вы спали в кровати без полога: повесить его не было времени. Боюсь, в комнате царит ужасный беспорядок. Но когда окрепнете, мы это исправим. Потом я вздремнул пару часов, а после пробуждения обнаружил, что могу встать с кровати и даже дойти до окна, пусть и нетвердой походкой. Я сел на подоконник и стал смотреть на сад, остатки лабиринта, парк, тусклую серо-голубую поверхность озера и видневшуюся вдалеке темно-зеленую кляксу Бейнемского леса. Я был еще слаб. Меня беспокоило то, что я до сих пор не в Лондоне. Отца нельзя оставлять одного, а Ньюкомбы не привыкли к старику так, как я. Вечером я сумел съесть маленькую миску бульона. Той ночью я спал хорошо. На следующее утро я начал готовиться к отъезду в Харидж. Я решил переночевать там, а оттуда медленно и постепенно добираться до Лондона. Еще одну ночь придется провести в дороге. Если позволит здоровье, я покину Колдридж на следующий день, то есть в воскресенье. Мой провожатый уже уехал, но господин Хаугего обещал отправить со мной слугу. Полагаю, хозяин одолжил бы мне свою карету, стоило бы мне лишь заикнуться об этом. Я обедал вместе с ним. Как и большинство деревенских жителей, господин Хаугего садился за стол рано, а затем к нему пришел управляющий и стал жаловаться на несговорчивого арендатора одной из дальних ферм. День выдался погожим, и, решив им не мешать, я вышел на свежий воздух. Опираясь на трость, я медленно брел по саду. Некоторое время я наблюдал за попытками садовника выкорчевать лабиринт — кусты оказались удивительно стойкими. Садовник что-то сказал мне, но из-за причудливого выговора с таким же успехом он мог беседовать со мной на греческом. Я продолжил путь, стараясь идти побыстрее: холодный ветер не давал стоять на месте. На дальнем берегу озера плотной темно-зеленой стеной высился Бейнемский лес. Из чащи поднималась тонкая струйка дыма. Ночью в субботу в моем сне образы леса и матушки Граймс переплелись с райским садом и первородным грехом. Я по мостику перешел через ручей, впадавший в озеро, и направился к лесу. Там меня окутала тишина. Я уже начал уставать, однако заставил себя продолжить путь. Дверь домика на поляне была закрыта. Я приблизился к ручью. На кустах ничего не сушилось. След я видел около поленницы. Он тоже исчез, и на его месте лежало полено. Я повернулся, собираясь уйти незамеченным. Но меньше чем в шести футах от меня стояла матушка Граймс. Старуха не сводила с меня глаз. От неожиданности я резко отпрянул, споткнулся о полено и чуть не упал. — Что ж, значит, вам лучше и скоро вы покинете дом господина Хаугего, — произнесла она. От ее взгляда мне стало не по себе. Чтобы скрыть замешательство, я достал из кошелька три пенни и протянул монеты хозяйке. Грязная рука вынырнула из-под плаща, будто ночной зверек, которого близость добычи заставила покинуть укрытие посреди дня. Пальцы старухи легонько коснулись моей ладони — казалось, будто ее задело птичье крыло. Потом рука скрылась. Но пенни так и остались лежать у меня на ладони. — Возвращайтесь туда, откуда приехали, молодой господин, — произнесла она тихо, но угрожающе. — Здесь вам делать нечего. Еще раз сюда сунетесь — пропадете. Некоторое время я смотрел ей в глаза, а когда отвел взгляд, уже не сомневался, что отравила меня именно она. Скорее всего, в этот раз старуха не желала мне смерти: матушка Граймс просто хотела на несколько дней уложить меня в постель. Если хозяин рубашки и в самом деле прятался у нее, он давно уже покинул Колдридж. Облизнув губы, я с трудом выговорил: — Я ищу одного человека, госпожа. — Знаю. Вы зря тратите время. — Почему? Его… или ее… здесь не было? — Вы тратите время, потому что вам бы следовало искать Иисуса в своем сердце. — Да, но сейчас… Смех матушки Граймс звучал прерывисто, резко и походил на змеиное шипение. — А что касается предмета ваших поисков, вы найдете его — или их — там, где меньше всего ожидаете, и произойдет это само собой. Старуха ушла в домик и заперла дверь на засов. Я замер. На поляне царила тишина, будто и лес вокруг, и все его обитатели затаили дыхание, выжидая. Я наклонился и выложил три пенни в ряд на пороге. Монеты сверкали в тусклом свете осеннего солнца. Глава 26 Я медленно ехал на лошади, прокладывая себе путь через шумный многолюдный Стрэнд к Чаринг-Кросс и беспорядочно раскинувшемуся за ним Уайтхоллу. Мышцы моих ног невыносимо болели от напряжения. Серое небо, затянутое дымом из сотен труб, нависало над кирпичными строениями дворца. Деревья парка с западной стороны понемногу теряли листву. Стражники у ворот запомнили мое лицо и уже не проверяли списки каждый раз, когда я проходил мимо. Расставшись друг с другом в конюшне Скотленд-Ярда, мы с моим конем оба испытали облегчение. Я не осмелился отправиться на поиски господина Чиффинча. Вместо этого я пошел искать господина Уильямсона. В обоих кабинетах его не оказалось, но наконец я заметил его в Тихой галерее. Мой начальник снова прохаживался по ней в обществе сэра Дензила Кроутона. При моем приближении Уильямсон жестом велел следовать за ним на расстоянии. Беседуя, они с сэром Дензилом еще раз прошли через всю галерею. В ее дальнем конце сэр Дензил не спеша направился в покои герцога Йоркского. Только тогда Уильямсон подозвал меня. — Возвращаться вы явно не спешили, — заметил он. — Простите, сэр. Я заболел. Но я предупреждал, что задержусь. Вы не получали моего письма? — Нет. Впрочем, не важно. Вы отыскали девушку? Сэр Дензил только что о ней говорил. — Нет, ни следа не нашел. Уильямсон огляделся, проверяя, нет ли кого поблизости: — А другого человека? Я покачал головой. — Господин Чиффинч велел передать, что желает вас видеть, — сообщил Уильямсон. — Сейчас узнаю, свободен ли он. Он направился к двум стражникам у двери, ведущей в покои короля. Уильямсон что-то сказал одному из них, а тот позвал третьего солдата. Они принялись о чем-то шептаться, поглядывая в мою сторону. Уильямсон снова зашагал ко мне: — Ждите здесь. За вами придут, но наберитесь терпения. — Начальник оглядел меня с ног до головы. — Когда в следующий раз явитесь ко мне сюда, потрудитесь одеться приличнее. Ваш вид отражается на нашей репутации. Сорвав на мне зло, Уильямсон удалился. Я подготовился к долгому ожиданию. Но всего десять минут спустя ко мне подошел слуга и велел следовать за ним. Мы вышли из Тихой галереи, спустились по лестнице и оказались возле двери в северо-восточном углу Собственного сада. Ее охраняли два стражника, один из них открыл перед нами дверь, но в остальном оба вели себя так, будто даже не заметили нас. Я брел за своим провожатым по выложенному каменными плитами коридору, затем поднялся по лестнице и вошел в галерею с видом на холодный сырой двор. Мы ждали, пока стражник жестом не разрешил нам продолжить путь. Мы спустились по другой лестнице и прошли через комнату, в которой четыре солдата сидели у огня и играли в кости, а еще двое охраняли очередную дверь. При виде нас оба отошли, давая нам дорогу. И снова у меня возникло ощущение, будто мы со слугой невидимки. Наконец мы оказались в квадратной передней. Здесь было бы темно, если бы не многочисленные свечи и высокое окно. Вверх поднималась богато украшенная резьбой лестница — вделанные в стену ступени, казалось, парили в воздухе. — Ждите, — велел слуга и вдруг скрылся за дверью под лестницей. Стоя в приемной, я чувствовал себя довольно-таки глупо и не знал, куда себя девать. Казалось, что я один, но я отнюдь не был в этом уверен. Более того, мне не давало покоя ощущение, будто за мной наблюдают. Где-то у меня над головой открылась еще одна дверь. На лестнице послышались шаги. Сначала мне показалось, что спускаются двое. Но передо мной предстал лишь один — господин Чиффинч. От него сильно пахло вином. Кивнув мне, Чиффинч встал у окна. Если его и в самом деле кто-то сопровождал, этот человек затаился на лестнице. Мне сразу вспомнилась предыдущая встреча с господином Чиффинчем — в тот раз он прятался за ширмой, пока госпожа Олдерли вводила меня в курс дела. «Видимо, таков уж придворный этикет в Уайтхолле», — подумал я и тут пришел к очевидному выводу. Меня сразу бросило в дрожь, во рту пересохло. Всем известно, что господин Чиффинч служит лишь одному господину — самому королю. — Можете говорить свободно, — произнес Чиффинч. — Вам удалось напасть на их след? Отца или дочери? — Нет, сэр. — Стало быть, съездили вы впустую. Отчего же тогда задержались? — Я заболел. — Вдруг рассердившись, я поднял голову и поглядел прямо на Чиффинча — тот теребил свою бородавку. — Но я не говорил, что напрасно потратил время. В Колдридже есть одна старуха, вдова управляющего. Она живет одна в лесном домике, ее считают ведьмой. Чиффинч пожал плечами: — Такая в каждой деревне найдется. — Клянусь, она что-то скрывает. К ней приходил мужчина, я видел его след, а на кусте сушилась рубашка. — Тоже мне загадка. — Чиффинч расплылся в похотливой ухмылке. — Возраст, знаете ли, не препятствие. Может быть, мне показалось, но сверху из темноты донесся сдавленный мужской смешок. Но я продолжил: — Если бы вы ее видели, вы бы так не говорили, сэр. И загадка все-таки есть, потому что к ней в домик гости не заглядывают. Местные жители боятся ее и обходят стороной, даже хозяин земли, на которой она живет. А когда я пришел туда во второй раз, никаких следов мужчины не заметил. — Хорошо. Это все?