— Я занемог после первой встречи с ней. Если бы не болезнь, я вернулся бы еще в прошлый четверг, самое позднее в пятницу. В трактире я выпил глинтвейна, и, кажется, напиток был отравлен. Старуха хотела задержать меня в деревне, чтобы этот человек успел скрыться. — Все это лишь предположения, — холодно заметил Чиффинч. — К тому же весьма надуманные. Вы просто хотите оправдать свое опоздание. — Не хотите предположений — будет вам факт, сэр, — довольно-таки резко ответил я. — Следите за языком, — предупредил Чиффинч. — Прошу прощения, сэр. — Я подавил злость: гневить его нельзя, а того, кто слушает в тени, тем более. — Колдридж — и дом, и земля — принадлежит госпоже Ловетт, верно? Она унаследовала поместье от родных по материнской линии, поэтому его не конфисковали вместе с другим имуществом Ловеттов. И когда девушка выйдет замуж за сэра Дензила Кроутона, Колдридж перейдет к нему в качестве приданого? Чиффинч кивнул: — Госпожа Олдерли говорит, что сейчас поместье сдано в аренду. Срок истекает на будущий год, и сэр Дензил безо всяких затруднений вступит в права владения. — Нет, — возразил я. — Прекратите дерзить. — Нет, — повторил я. — Колдридж не сдан в аренду. Поместье продано, сэр, продано господину Хаугего. Раньше этот человек арендовал его, а теперь он полноправный хозяин всего Колдриджа. — Не может быть. Вас ввели в заблуждение. — В таком случае господин Хаугего тоже заблуждается, а вместе с ним и вся деревня. Господин Олдерли приезжал в Чампни в начале года, чтобы совершить продажу. — Это невозможно, — медленно выговорил Чиффинч. — В собственность господина Хаугего перешли даже книги, мебель и ковры, принадлежавшие родным госпожи Ловетт. Когда я заболел, он дал мне приют под своей крышей. Ошибки быть не может. — Госпожа Ловетт несовершеннолетняя. Она не могла продать Колдридж. — Но ее опекуны могли. — Верно. — Чиффинч снова осторожно коснулся бородавки, будто призывая удачу. — Насколько мне известно, майоратному наследованию поместье не подлежит. А значит, чисто теоретически, опекуны имеют право обратить имущество в деньги. — Выходит, именно так они и поступили, сэр. Однако похоже, что в Лондоне об этом никто не знает. — Но поместье нельзя продавать без ведома госпожи Ловетт. И конечно, все сделки должны заключаться только в ее интересах… — Чиффинч выдержал паузу. — К тому же опекунам следовало поставить в известность сэра Дензила. Он ведь уверен, что после свадьбы поместье перейдет в его распоряжение. Вы говорили об этом господину Уильямсону? — О поместье — нет. И о вдове управляющего. Только о том, что Ловеттов я не нашел. — Хорошо. Вот и впредь помалкивайте. В его отношении ко мне что-то неуловимым образом изменилось. Какого бы мнения на этот счет ни придерживался господин Уильямсон, отныне у меня новый начальник. Чиффинч отвернулся и поглядел в окно. Он потер стекло кончиком пальца. Однако любоваться было нечем, если не считать длинной черепичной крыши, трубы, поросшей мхом, из которой шел дым, и кусочка серой широкой реки. Молчание Чиффинча придало мне смелости. — Полагаю, опекун девушки — господин Олдерли? — уточнил я. — Да. — Чиффинч снова посмотрел на меня. — Вернее, один из опекунов. Их двое. — И кто же второй? Господин Эдвард Олдерли? — Нет. Несколько секунд Чиффинч пристально глядел на меня, а затем, похоже, принял решение. — Полагаю, нет смысла скрывать от вас правду, — наконец проговорил он. — Вы же не настолько глупы, чтобы проболтаться. Я видел копию документов. Второй опекун — Томас Ловетт. Остаток дня я исполнял распоряжения господина Уильямсона, однако мыслями я витал далеко. Томас Ловетт — изменник, цареубийца, его имущество конфисковано в пользу Короны. Вряд ли ему позволили бы пользоваться законным правом опекуна и распоряжаться поместьем, которым владеет его дочь. Впрочем, он в любом случае мог бы действовать только совместно с другим опекуном, господином Олдерли, респектабельным банкиром, в списке должников которого первыми значатся имена короля и герцога, брата его величества. Однако другое объяснение ничуть не лучше: господин Олдерли пошел на обман и каким-то способом аннулировал опекунство бывшего родственника. Но как бы то ни было, факт остается фактом: сэр Дензил ошибочно полагает, что, взяв в жены свою нареченную, станет владельцем ее приданого — поместья Колдридж. Короче говоря, Олдерли солгал будущему мужу племянницы. И даже, возможно, совершил подлог и присвоил деньги своей подопечной. Более того — что, если он виновен в пособничестве цареубийце? Тут я взглянул на ситуацию с другой стороны. Есть те, кому обвинение Олдерли в государственной измене сыграет на руку. Все его имущество будет передано Короне. Долги короля и его брата исчезнут, будто их и не было. И что же делать мне? Помимо собственной воли я оказался замешан в этой истории. Я рассудил, что король обладает достаточной властью, чтобы вести официальное расследование и бросить на него все силы. Но он, точнее, его посредник Чиффинч решил не придавать дело огласке. Вместо этого они поручили мне разнюхать все подробности. Знать о подобных вещах небезопасно. Так же, как и делать из них выводы. Но опаснее всего служить соглядатаем у господина Чиффинча. III Пепел и земля 28 октября — 10 ноября 1666 года Глава 27 По воскресеньям домочадцы госпожи Ноксон обязательно ходили в церковь, а если хозяйка пребывала в особенно благочестивом настроении, то и дважды. В церкви не только встретишь половину соседей — там тебя может заметить кто угодно. В следующее воскресенье госпожа Ноксон выстроила перед собой слуг, убедилась, что все выглядят прилично, и повела их от двора «Трех петухов» к облупившейся церкви Святого Климента Датского, стоявшей в середине Стрэнда. Кэт шагала рядом с Джоном: с одной стороны ее полностью загораживала его массивная фигура, а с другой высилась стена. Марджери шла позади вместе с мальчишкой. Кэт ее не видела, но спиной чувствовала недобрые взгляды. Девушка представляла, как они один за другим вонзаются ей в спину, словно отравленные стрелы, пока Кэт не становится похожа на ежа. Скамья госпожи Ноксон стояла в нефе, возле кафедры — за такое удобное место хозяйка платила каждый год. Но остальные домочадцы поднимались на галерею для прислуги, откуда они любовались затылками сидевших внизу леди и джентльменов и гадали, кто из господ первым заснет во время проповеди. После Пожара прихожан церкви стало намного больше, потому что приход был переполнен беженцами из сгоревших районов. Башня все еще использовалась в качестве хранилища для некоторых вещей погорельцев. Они немножко припозднились, и Кэт не пришлось толкаться вместе со всеми во дворе. На балконе было многолюдно, и четверым слугам удалось встать только позади — там, где колонна загораживала и кафедру, и прихожан в нефе. Для Кэт это была большая удача. Всю службу она простояла, опустив голову и развлекая себя мыслями о законах Витрувия: каждое правильно выстроенное здание должно обладать тремя качествами — firmitas, utilitas, venustas, — то есть быть прочным, полезным и красивым. «Как птичье гнездо или пчелиный улей, — любила говорить тетушка Эйр. — Наши гнезда мы должны строить в соответствии с теми же принципами». Витрувий наверняка не одобрил бы эту хаотичную, неудобную и плохо продуманную церковь. По окончании проповеди сначала выходили те, кто сидел внизу, как того требовал статус прихожан, оплативших свои места: в церкви они занимали нижний уровень, но во всех остальных сферах жизни — верхний. Кэт покидала церковь одной из последних. По привычке она на некоторое время задержалась на крыльце, чтобы толпа успела разойтись. Кэт сделала вид, будто изучает новый отчет о смертности, вывешенный у двери. В свое первое воскресенье во дворе «Трех петухов» Кэт была уверена, что увидит в списке убитых имя Эдварда Олдерли, — она одновременно и желала, и боялась этого. За спиной девушки послышалось тяжелое дыхание Джона. Слуга прокашлялся: — Хочешь посмотреть шествие в день лорд-мэра? Кэт нехотя обернулась: — Не знаю. — Может, сходим вместе? — Наверное, в этом году шествие отменят. Не станут же они идти по пепелищу. Джон глядел на нее так жалобно, что Кэт снова повернулась к отчету о смертности. Рядом с ним висело расписание похорон в приходе. И тут Кэт бросилось в глаза знакомое имя. «Джеремайя Снейд». У девушки закружилась голова. Ноги задрожали, и она прислонилась к Джону, чтобы не упасть. Он что-то говорил, но слова утратили для Кэт всякий смысл. — Госпожа, вы знали человека по фамилии Снейд? Госпожа Ноксон поглядела на Кэт и нахмурилась: — Ну, что тебе опять в голову втемяшилось? — Вы слышали это имя? Я имею в виду, недавно. — Нет. А что, должна была? Возвращаясь из церкви, Кэт с хозяйкой шли чуть впереди: госпожа Ноксон сделала вид, будто хочет отчитать «Джейн» за то, что девушка отвлекает Джона от его обязанностей.