— Мы пойдем туда, сэр? — Да. На некоторое время укроемся внутри. Олдерли, вставай. Стоны зазвучали громче. Отец прикрыл фонарь. Кэт не столько увидела, сколько услышала, как господин Ловетт обошел ее, да еще ощутила легкое движение воздуха. Отец нагнулся, поставил дядю на ноги и прислонил к стене. — Хватит стенать, — приказал Томас Ловетт. — Сейчас я выну кляп. Будешь звать на помощь — добьешься лишь двух результатов. Первый — твои крики услышим только мы, и второй — я сломаю тебе палец. Отец выдернул кляп изо рта дяди Олдерли. — Пойдешь первым. Дядя Олдерли издал утробный звук, будто его тошнило, и попытался что-то сказать, но не сумел. — Шевелись! — Умоляю, Том, сжалься надо мной. Кэт едва узнала дядин голос. Слабый, безжизненный, почти заглушенный ветром, он, казалось, принадлежал дряхлому старику. Куда только подевалась былая властность. В темноте Кэт могла разглядеть только силуэт дяди, но девушка заметила, что он отчего-то стоял согнувшись, будто со дня их последней встречи отрастил горб. — А ты разве сжалился надо мной, Генри? — Прости меня, ради бога. Вспомни о своей несчастной покойной сестре, моей бедной супруге, любившей нас обоих. — Разве ты заслуживаешь прощения после всего, что совершил? — Я боюсь упасть, — даже не воскликнул, а провыл дядя. — Знаю, — ответил отец. — Ты так боялся высоты, что даже не ходил со мной на крышу собственного дома, чтобы поглядеть на звезды. Моя сестра рассказывала, что при одной мысли об этом ты хныкал, как ребенок. Помнишь? Эдвард тогда был совсем маленьким, а Кэтрин еще не родилась. Томас Ловетт подтолкнул Олдерли под локоть, заставляя того шагать вдоль каменного парапета. Он подгонял дядю снова и снова, будто фермер заупрямившуюся корову. Втроем они медленно шли по парапету, описывая круг над Лондоном. Дядя Олдерли шел первым. Рыдая, он двигался боком, повернувшись спиной к зиявшей посреди башни пустоте. После каждого шага он останавливался и льнул к верхушке парапета. — Быстрее, трус. — Небо давит на меня, — рыдал дядя Олдерли. — Том, я упаду. — Если не поторопишься, непременно упадешь, — весело пообещал отец. — Я сам тебя столкну. Какая тут высота — двести футов? Двести пятьдесят? А на дне тебя будет ждать сам дьявол. Наконец они добрались до узкого проема в северо-западном углу башни. Двери не было. Три ступени вели вниз, в тесный каменный закуток с кое-как сложенным из щебня сводом. Дядя Олдерли рухнул на пол в углу, где сходились стены башни. Отец приподнял створку фонаря и поставил его в нишу справа от двери. Света через щель проникало ровно столько, чтобы чуть-чуть осветить пространство, где они находились. Кэт рассудила, что вряд ли сияние заметят: во внешних стенах окон нет, а снизу эту часть башни, скорее всего, не видно, даже если стоять в самом средокрестии. Дядя Олдерли скорчился на полу, с трудом переводя дух и судорожно, надрывно всхлипывая. Он лежал на боку. Тут Кэтрин рассмотрела, что его руки связаны за спиной. Так вот почему дядя шел сгорбившись. А когда глаза девушки привыкли к свету, она заметила, что у дяди Олдерли связаны даже не сами руки, а только большие пальцы. — Думаешь, я жесток? — спросил Кэт отец. — Безусловно, у меня на то есть веские причины, однако меня побуждает к действию вовсе не жестокость. Я острый клинок в правой руке Господа. Я вершу справедливость во имя небесного владыки. Во время Реставрации твой дядя предал меня, хотя обещал сделать для нас все возможное. — Том, меня заставили, — простонал дядя. — Клянусь. — Когда-то я считал твоего дядю набожным человеком, Кэтрин. Но единственное божество, которому поклоняется Олдерли, — это он сам. Генри подсказал роялистскому отребью, где меня искать. Я узнал об этом только в прошлом году, когда тайну раскрыл мой слуга Джем. Меня спасла только милость Божья. В награду за предательство твоему дяде отдали мой дом и землю в Сити. С тех пор король осыпает его милостями, он даже выдал за Олдерли одну из своих блудниц, когда натешился с ней сам, и эта развратница заняла место моей сестры. Все хвалили Олдерли за то, что он дал тебе приют — тебе, дочери цареубийцы! «Это лишний раз доказывает, как он великодушен! — говорили они. — Как справедлив!» Развернувшись, Томас Ловетт пнул лежащего в живот. Генри Олдерли вскрикнул, дернулся, напрягая связанные руки, неловко скрючился и замер, трепеща. — Вот истинная справедливость, — продолжил отец. — Смотри и запоминай, Кэтрин. Однако все это мелочи по сравнению с тем, что ждет его в день Страшного суда. В погоне за выгодой Олдерли сначала служил парламенту, затем Кромвелю, а теперь он называет себя слугой короля. Но на самом деле его хозяин — дьявол. Этот человек обокрал и тебя, отнял Колдридж, но что с того? Да, поместье утрачено навеки. Но Колдридж не принесет Олдерли пользы, ибо ему не суждено насладиться плодами своих грехов. Уж об этом мы позаботимся. — Что вы хотите с ним сделать, сэр? — Увидишь. — Сэр, — шепотом выговорил Олдерли, — прошу, выслушайте меня. Я дам и моей племяннице, и вам золото, все золото, какое у меня есть и какое сумею раздобыть. Я подпишу признание и исполню все, что пожелаете. Только умоляю, пощадите. — Дядя тараторил все быстрее и быстрее, слова лились у него изо рта бурным потоком. — И Колдридж я продал ради твоего же блага, Кэтрин, у сэра Дензила долги, и, чтобы свадьба состоялась, их нужно было погасить. Я… — Сэр Дензил, слава богу, мертв, — перебил отец. — Теперь свадьбе не бывать. У Кэт пересохло в горле. Ее замутило. Сначала она никак не могла подобрать слова, а когда ей это наконец удалось, произнести их стоило большого труда: — Вы убьете его, сэр? — Мне необязательно марать руки об этого негодяя, дитя мое, — ответил отец. — Только если сам захочу. Хотя пусть лучше с ним расправится его господин, король. Прикажет вздернуть Олдерли на виселице в Тайберне. Выпотрошит его, еще живого. Четвертует. Отрубит его многогрешную голову и насадит на пику, пока та не сгниет. — Но почему? — Кэтрин глядела на отца во все глаза, гадая, не тронулся ли он в конце концов умом. — С чего вдруг королю желать моему дяде позорной смерти? Глава 51 Винтовая лестница находилась в северном трансепте, к востоку от массивной северной двери. Хэксби сказал, что эта лестница сохранилась лучше остальных и по ней подниматься на башню безопаснее всего. Днем работники, трудящиеся на лесах, используют целую систему приставных лестниц, расположение которых меняется в зависимости от участка работ, но вечером их все убирают. — Кинжал может принадлежать кому угодно, — заметил я. — Нет никаких доказательств, что оружие уронил Ловетт или его дочь. — Зачем кому-то другому прятаться в башне? До утра Ловетт не сможет покинуть собор. Сторожа наверх не ходят, вот он и рассудил, что там их с дочерью никто не потревожит. Я поднял голову, вглядываясь в темноту: — Но внутри башни все выгорело. Укрыться там негде. Даже полов не осталось. — Что, если Ловетт и госпожа Кэтрин на лестнице? Или даже на самой верхушке? Для кровельщиков в углу построили маленькую каморку. Хотелось бы верить, что дрожь меня пробрала исключительно от холода. — Сэр, а вы бывали там после Пожара? — Нет, — ответил Хэксби. — Конечно, деревянные балки сгорели, а свинец расплавился, но мне говорили, что стены уцелели и вверху и внизу. Парапет местами поврежден, однако меня уверяли, что там совершенно безопасно, если смотреть в оба и передвигаться с осторожностью. — И не ходить туда после наступления темноты, — прибавил я. Хэксби смущенно кашлянул. — Разумеется. Только днем. Сначала идти было легко. Ступени оказались ровными, низкими и широкими. Наверху в толстой стене обнаружился широкий проход, по которому мы добрались до трифория, расположенного над сводом в восточной части трансепта — там, где раньше были часовни. Часть свода обрушилась, но работники установили леса и сложили из досок настил. По нему можно было пройти на юг, к расположенной над средокрестием башне. — Пожалуйста, разрешите мне за вас держаться, — попросил Хэксби. — Меня плохо слушаются ноги. Когда мы медленно брели по настилу к лестнице в дальнем конце собора, его пальцы на моем локте дрожали. Поэтому дальнейшее развитие событий не стало для меня неожиданным. Хэксби остановился под аркой возле самой лестницы и крепче вцепился в мою руку. — Простите, господин Марвуд, — прошептал он. — Я нездоров. У меня не хватит сил взобраться на башню. — Не могу же я идти туда один, — возразил я. — В отличие от вас, я здесь не ориентируюсь. — Будь я в состоянии, непременно пошел бы с вами, сэр. Клянусь. Но лучше я… отправлюсь за помощью. — Куда? — спросил я. — В Уайтхолл? Вы там никого не знаете. Полагаете, вас допустят к его величеству? Рассчитываете вернуться с гвардейцами? — Хэксби отвернулся. Я нарочно язвил, стараясь задеть его побольнее, и мне это удалось. — Посудите сами, сэр. Меня госпожа Ловетт не знает, а вам она доверяет. — Я не могу. — Чертежник стиснул мою руку так крепко, что я попытался высвободиться. — Найдите ее и приведите ко мне целой и невредимой, — прошептал Хэксби. — Прошу вас. Некоторое время мы оба не произносили ни слова. Я опустил створки на фонаре. Слова Хэксби прозвучали искренне. Как и госпожу Олдерли, чертежника в самом деле волновала судьба этой девушки. Я прислушался к дыханию Хэксби. Он запыхался, будто после быстрого бега. А меня со всех сторон окружала лишь темнота, шепот ветра и запах страха. По крайней мере, у страха есть одно преимущество: он обостряет чувства. Я уловил легкий запах гари. Кто-то недавно поднимался или спускался по лестнице с фонарем. Мое чудесным образом обострившееся обоняние даже улавливало разницу между запахом моего фонаря и этим запахом, к которому примешивалась едва различимая, но весьма неприятная рыбная вонь. Вторая лестница оказалась у́же и в худшем состоянии, чем первая. Стараясь двигаться бесшумно, я ступень за ступенью поднимался к вершине башни. Фонарем я светил только прямо перед собой. В другой руке я сжимал кинжал, упавший к нашим ногам. Казалось, я взбирался целую вечность. Время от времени в стене, выходившей вовне, виднелись узкие вентиляционные отверстия, но через них трудно было что-то разглядеть. Я проходил мимо пустых проемов, которые когда-то вели в помещения внутри башни, но теперь они вели в пустоту. Я весь взмок, хотя чем выше я поднимался, тем холоднее становился воздух. Я бы с радостью повернул обратно. Но если отступлю, Ловетт с легкостью избежит ареста, а Кэтрин исчезнет вместе с ним. И обвинят во всем меня. Мне даже думать не хотелось о том, что будет со мной и с отцом, если я попаду в немилость к Чиффинчу. К тому же, хотя я едва осмеливался признаться в этом даже самому себе, меня, несмотря на все мои страхи, неотступно преследовало наивное, глупое желание угодить госпоже Олдерли.