— Как замечательно! — не сводя с меня пристального взгляда, воскликнул хозяин дома. — Я как раз недавно приобрел одну картину. Будьте любезны, оцените ее. Я пригубил бренди и направился в ту сторону, куда меня приглашал жест Энтони. Издалека за мной встревоженно наблюдал Вилсон, но подходить не стал. Думаю, в тот миг он сжевал собственные усы. Мы прошли через арку в соседнее помещение, где за белоснежным роялем играл музыкант. Здесь было тише и воздух свежее, небольшие компании приглушенно общались, пока не заметили хозяина дома. Стоило тому появиться, как все присоединились к нашему шествию. — Вот смотрите, сквайр Лоринг. Энтони указал на полотно, занимающее половину стены. В массивной позолоченной раме находилась картина с банальным сюжетом: зеленый лес, кусок искрящегося озера, ясное небо. Две птицы, сидящие на ветке. Такими пейзажами были богаты почти все посещаемые мною дома, и только размер самого холста мог повлиять на их стоимость. — Как полагаете, кто автор этого произведения искусства, и какова цена? Я повернулся к Энтони. У него даже рот приоткрылся в голодном оскале. Как же не терпелось аристократу осадить друга сыщика Вилсона. Давняя вражда между ними может стоить мне легенды. Пусть я и не собирался всю жизнь изображать знатока картин, но на этот вечер мне была необходима подходящая маскировка, и насмешки едва ли сделают задание по шпионажу проще. Сопровождаемый жадными взглядами, я подошел к картине, осмотрел вблизи мазки на холсте, в которых не понимал ровным счетом ничего, раму, и обернулся к притихшим гостям. Их собралось человек пятнадцать. Энтони все еще ждал моего позора, он был готов бросить разогретой публике пару метких колкостей, которые не будут касаться меня лично, но непременно заденут Вилсона. Тот как раз появился под сводом арки за спинами собравшейся толпы. — Я мог бы назвать вам и автора, и сумму, которую вы заплатили, — сказал я с легкой улыбкой, — хоть не представляю, завысили ли вы ее, чтобы впечатлить этих благородных господ, или занизили, чтобы уйти от налогов. Несколько смешков оборвались, когда Энтони сухо кашлянул и нетерпеливо потребовал: — Не тяните. — Я могу сказать вам то, чего не знаете об этой картине ни вы, ни ваши друзья. Человек, продавший ее вам, заработал несравнимо больше, чем тот, кто принес ее в магазин. И нет, это был не художник. Посмотрите на этот край. Видите мазок желтого поверх серого? Мой палец указал на коричневатое пятно, находящееся возле границы рамы. — Должно быть, живописец изобразил тень от листьев, — передернул плечами Энтони. — Что за ребусы вы нам загадываете? — О нет, это не ребусы, и не тень, к слову сказать. Посмотрите сюда, — теперь я указал на парочку птиц, — их оперенье содержит в точности такое же сочетание цветов. Мои слушатели недоуменно переглядывались и озадаченно мычали, строя различные версии. — Там, под рамой, должна была находиться третья птица, завершающая картину. Если вы обратите внимание, деревьев каждого вида художник изобразил по три штуки, три облака и даже три камня. Птиц тоже три. — Но почему она под рамой? — спросил кто-то. — Потому что, когда вор вырезал картину, он не слишком заботился о целостности композиции. Как и скупщик, который заказал новую раму, не подумав, что не до конца закрыл оперенье третьей птицы. — Уму непостижимо! — Абсурд! — Вы намекаете, что моя картина — ворованная? — нахмурился Энтони и угрожающе двинулся вперед. — По-вашему, я вор? — Ничуть, вы заплатили за нее честно, все до последнего каритаса. Но заплатили ворам, увы. Не хотел бы вас огорчать, господа, но не я начал этот разговор. Большинство картин, прибывающих из Огалтерры в ваши дома — ворованы. На сей раз гул возмущения был столь сильным, что голос Энтони не сразу пробился сквозь него. В его глазах сверкали молнии. — Это всё слова! Кусок какой-то птицы, который может быть всего лишь неудачным мазком, не доказательство. — Возможно. Но доказательство — эти горизонтальные полосы, — ребро моей ладони продемонстрировало несколько трещин, пересекающих полотно. — Краска была сухой, вор небрежно отнесся к своему делу и не увлажнил холст, а как результат — заломы. Или же вы полагаете, что художник обошелся бы со своей картиной столь неуважительно? Энтони быстро подошел ко мне, обжег взглядом и уткнулся в картину, едва не водя по ней носом. Стихли споры и голоса, несколько минут было так тихо, что я слышал, как поскрипывают туфли пианиста. — Черт меня раздери, он прав! — воскликнул Энтони, отстраняясь от картины, и глядя на нее словно впервые. Он медленно повернулся ко мне и неожиданно хлопнул по локтю, тем самым демонстрируя и доброе расположение, и то, насколько я ниже по статусу. — Вы мне решительно нравитесь, сквайр Лоринг! Могу ли я заручиться вашей помощью при следующей покупке? Мне не терпится проучить этих обманщиков! — Непременно, — с улыбкой ответил я. Настроение толпы переменилось. Они стали свидетелями забавного представления, и я неожиданно из клоуна, над чьей нелепостью можно посмеяться, превратился в жонглера, чья ловкость вызывает восхищение. Я не испытал удовлетворения от их признания, лишь облегчение. Когда я проходил мимо Вилсона, тот коротко коснулся моего плеча и заметил: — Ловко вы, однако. — Теперь вы обязаны тому, за что меня собираются повесить, — ответил я. В общем зале играли скрипачи, а публика радостно аплодировала и скромно смеялась над выступлением фокусника. Он был одет в костюм шута: объемный колпак с двумя большими «рогами», украшенными колокольчиками, красная рубаха с одним зеленым рукавом, полосатая жилетка, штаны, напоминающие короткие шаровары до колена, сквозь прорези в полотне виднелись цветные чулки. Он выстукивал ритм каблуками тяжелых башмаков, при этом ловко жонглировал семью яблоками, придерживая кончиком носа вилку, на которой балансировала тарелка. Завершив свое представление, фокусник поймал все яблоки в собственные штаны, оттопырив их пояс, тарелку поставил на поднос проходящего мимо слуги, а вилку показательно спрятал себе в карман, притворяясь, что ворует. Зрители рукоплескали и хохотали, не зная, что он действительно не вернет ни вилку, ни другие мелкие серебряные приборы, которые поместились в потайных карманах его смешных штанов. Я слышал об этом человеке, хоть никогда лично не пересекался и не узнал бы его без грима. Его называют Шут Серебряник, поскольку он чаще всего ворует только серебряные предметы, украшения и деньги. Почему? Потому что с серебром люди расстаются охотнее, а к золоту привыкли относиться с большим уважением, и никто не придерется, если не досчитается парочки серебряных вилок. Побранят слуг, может, высекут или выгонят, но не станут звать свору егерей и допытывать всех, кто был на празднике. Именно это Шуту на руку. Он частый гость на светских приемах, и еще никто не связывал его появление с пропажей столовых приборов. А с этим человеком было бы полезно перемолвиться. Он может знать то, что так нужно Вилсону. Я остановился среди зрителей и несколько минут наслаждался представлением. Если честно, то я пристально следил за руками фокусника, и только один трюк остался для меня загадкой. Но публика не замечала ни выскальзывающую из рукава монету, ни складное лезвие ножа, ни шарнирное крепление «летающего» шелкового платка. Когда его выступление окончилось, Шут низко раскланивался, дожидаясь, чтобы все разошлись, и он бы смог аккуратнее разместить награбленное добро в своих штанах. Он так и стоял, согнувшись до пола, когда я подошел. Сперва изогнулась голова. Фокусник удивленно посмотрел на мои туфли, затем медленно выпрямился с широкой улыбкой. Вблизи красная помада, которой были окрашены его губы, казалась жутким следом от кровавого пира. — Слушаю вас! — радостно прощебетал он, выпрямляясь. Судя по тому, что он довольно потирал ладошки, как сытая муха, ему чудился новый заказчик. Хотя, присмотревшись внимательнее, он обрел озадаченное выражение лица. Еще бы, такие, как мы, видим людей по мелочам. Это окружающие заметили мой дорогой костюм, приятный запах и выбритые щеки, а от внимания Шута не ускользнула грубая кожа на руках, заусенцы, неидеальная форма ногтей, обветренные губы, след от загара на лице, и тот взгляд, который выдавал голод, неутолимый голод, незнакомый собравшимся на этом празднике. Он сделал шаг назад, предостерегающе подняв руку. Наверное, заподозрил во мне сыщика. — Тебе ничего не грозит, — сказал я так, чтобы меня услышал только фокусник. — Я не егерь, в отличие от него. Мой кивок направил взгляд Шута к стоящему у другой стены Вилсону. — Да, его я раскусил сразу, — фокусник наклонил голову к плечу и посмотрел на меня еще внимательнее, — а вот тебя — нет. — Мне нужно твои уши. Вернее, то, что в них попало. — Это? — Шут ковырнул мизинцем внутри ушной раковины и продемонстрировал желтый след серы на ногте. — Достаточно омерзительно, но видал я вещи похуже. — А кто-нибудь из этих уже бы грохнулся в обморок, — он вытер палец о штанину. — Чего тебе? — Слышал что-нибудь об убийствах? — прямо спросил я, не желая ходить вокруг да около. — Каких? — фыркнул он. — Я по Отстойнику не гуляю, а в других местах с этим строго. В Торговых Рядах галантерейщика прирезали, так это было еще летом. — И больше ничего? — Ты кого-то ищешь или жадный до страшных сказок? — хохотнул Шут, быстро озираясь. Нет, нас никто не слушал, все отвлеклись на что-то в другом конце зала. Похоже, появился новый гость. — Ну, а сегодня никто ни о чем таком не шептался? — Что, об убийствах? — выпучил глаза Шут. — Дай-ка припомнить. Слышал я о взятках, о шантаже, об адюльтере. Заговоры, сплетни, укрывательство количества жертв при взрыве шахты… В общем, все, как обычно. — Шантаж? Шут хихикнул и позвенел колокольчиком на своем колпаке: — Любопытство убило кошку. — Кликнуть сыщика, чтобы стянул с тебя штаны при всех и показал награбленное? — вежливо поинтересовался я. — Кто пригласит в дом вора? Он кривлялся, но на этот раз было видно, что моя угроза воспринята всерьез. — Не нужно так, не нужно. Обо всем можно договориться. Я слышал, как один говорил другому, что кого-то чмокнул Льюис. Этот словесный оборот часто использовался для завуалированного названия сифилиса[5]. — О ком они говорили? — О неких молодых джентльменах, отсутствующих на празднике. — Кто говорил? — Хозяин дома. Кстати, вот и он. Я обернулся, увидев приближающегося Энтони, который сопровождал какого-то мужчину. Видимо, прибывшего гостя. Шут подмигнул мне и прошмыгнул мимо. Теперь я точно его не поймаю и не смогу выпытать остальные тайны. Испытывая досаду и злость на Энтони, прервавшего столь важный разговор, я не сразу заметил, кем являлся его спутник, а потому застыл от неожиданности, когда тот оказался рядом. — Господа, кто еще не успел познакомиться со сквайром Вудроу? — обратился Энтони к тем, кто постепенно переместился вслед за хозяином дома в тыльную часть зала. Я во все глаза смотрел на молодого джентльмена, с которым нам однажды довелось встретиться при странных обстоятельствах. Он подвез нас с Илайн на встречу с Джулией. Тогда и сейчас он был в круглых очках с темными стеклами. Элегантный костюм подчеркивал крепкую, но при этом не лишенную изящества фигуру. — Мы познакомились с этим замечательным джентльменом на предварительном заезде, — говорил Энтони, имея в виду лошадиные скачки, предшествующие имперским, — и он принес мне победу! Клянусь, что впервые послушал чужой совет и не пожалел об этом. — Значит, вы знаток лошадей? — спросил председатель парламента, рассматривая гостя сквозь пенсне. — Никак нет, — скромно улыбнулся тот.