— Зачем столько? От туземцев ничего не останется. — И что? Это наша земля, пусть только сунутся! — Теперь наша, а была-то их… — А как это: «отряды пропали»?! — Куда пропали? Распустили, наверное, по домам. — Да нет, мол, совсем пропали. Никто не вернулся из первой волны добровольцев. — Погибли? — Сведений таких нет, семьям ничего не сообщили. — У меня там брат служит! Прислал письмо в прошлом месяце, обещал к Рождеству быть. — А я слышал… Инспектор! — Лоринг! Обернувшись, я обнаружил идущего по коридору Вилсона. — Кто бы мог подумать, что вы любите начинать утро с обсуждения новостей, — усмехаясь, заметил он, кивком отвечая на приветствия констеблей. — Моё утро обычно начиналось ближе к закату. А теперь у меня есть целый день, и я понятия не имею, что с ним делать. Я вошел в кабинет следом за ним. — Тяжело вам, да? — инспектор расположил пальто на вешалке, стряхнул воду со шляпы. — Тепло, сухо, сытно, а вам все неймется. — Так уж я устроен. Он положил на стол крупный бумажный сверток и жестом пригласил ознакомиться с содержимым. Пока я разворачивал обертку, Вилсон достал из стола трубку, прочистил ее. — Пилс вчера объехал весь Асилум с тем бумажным фрагментом, который вы нашли. Сравнивал печати. Скажу откровенно: теперь он вас ненавидит еще больше. — А это возможно? Вилсон хмыкнул, забил в трубку табак и подкурил. Я как раз извлек из свертка штаны и костюм достаточно неброского фасона. — Размер ваш, я доверяю только одному портному, вы с ним уже знакомы, и он меня еще не подводил. — Я тронут, — моя растерянность сменилась откровенным удивлением, когда в руки попал жилет. Это была чудесная вещь, по форме напоминающая классическую модель, но выполненная из плотной кожи, с застежками в виде крупных крючков и петель на груди, добавляющими сходство с корсетом. Потайные карманы, в которых легко разместятся отмычки и даже наваха, усиленная защита груди и спины. — Да ваш портной — кудесник! — Не то слово, — хмыкнул в усы Вилсон, садясь и с довольным прищуром затягиваясь дымом из трубки. — Чем обязан? — мне ли не знать, что подарки безвозмездными не бывают. Особенно при таких обстоятельствах. — Я забочусь о целостности моих людей. — Не хочу растоптать торжественность момента, но с каких пор вы меня причисляете к своим? Я, помнится, здесь не по доброй воле. Сам по себе. А вы — сами по себе. Он недовольно крякнул, пожевал мундштук и выдохнул дым в потолок. — А я и не то чтобы причисляю. Но у нас тут как на войне, понимаешь. Либо свой, либо чужой. И сейчас, хочешь того или нет, нравится мне или нет, но ты — с нами. Уяснил? — Угу. То есть, потом это нужно будет вернуть? Вилсон подался вперед, впившись в меня взглядом: — Уж сам решай, вор. А сейчас — уйди. Без тебя хлопот много. Собрав ворох новой одежды, я отправился к дверям и уже на пороге вспомнил, что кое-что осталось недосказанным. — Так как успехи Пилса? Он отыскал совпадение печати? — Мм? — Вилсон причмокнул мундштук, вспоминая, о чем мы говорили. Или делая вид, что вспоминает. — Вас это всерьез интересует? А как же «сам по себе»? Хе… Нашел Пилс совпадение. Это печать квитанции из больницы для душевнобольных. В Асилуме такое заведение было единственным. Еще один островок, окруженный водами притока Флавио. Он находился неподалеку от главного собора. Предполагалось, что звон церковных колоколов должен благотворно влиять на искалеченные умы пациентов. — В клинике есть кто-то из Гилмуров? — Насколько нам известно, нет, — глядя мне в глаза, произнес Вилсон. Он снова пожевал мундштук и махнул рукой, выгоняя меня из кабинета. * * * Еще один осенний вечер. Патриа Магнум, лежащая среди океанских вод, испещренная реками, точно морщинами, была страной вечной осени. Дурное предчувствие, растворившееся в сумерках, витало вокруг. Асилум поглотило тревожное ожидание холодной зимы. Для нищих это очередное испытание. Многие из них не доживут до весны, и каждый это понимал. Голод, холод и болезни будут косить ряды тех, кому неоткуда ждать помощи. Наверное, я везунчик. Каждый, кто дожил в Отстойнике до моих лет, может себя считать любимцем фортуны. Зима — мертвый сезон. И для воров, и для всех бедняков. И пока еще не настали первые холода, пока лед не сковал узкие притоки Флавио, одни запасались рыбой, ворованными из лесу дровами, щепками с лесопилки, а другие шуршали по домам побогаче в поисках наживы. Сейчас сезон охоты, и в имперских угодьях, и в каждом городе моей треклятой родины. А я смотрел на это из-за решетки и облизывался, как кот на сливки. — Ловко вы учудили. Это были первые слова Илайн за все время нашей вечерней прогулки. Можно было, конечно, взять повозку, как это делало большинство посетителей «Бубенчиков», но Вилсон полагал, что лучше обойтись вовсе без свидетелей нашего милого вечернего происшествия. По сути, правила остались прежними, теми самыми, что были озвучены мне перед первой вылазкой в дом Чейза. Я действую на свой страх и риск, в случае неудачи ни слова не говорю о связи с венаторами, не допускаю кровопролития. То есть, ковыряюсь в чужих помоях и несу полную ответственность за успех. — Думаете, я сам этого хочу? — Уверена. — Зачем? — Это я и хочу выяснить, — девушка глубоко вздохнула, будто вынуждая себя умолчать о том, что собиралась сказать. Удовлетворившись компромиссом, она осторожно, подбирая слова, заметила, — вы юлите, все время что-то скрываете. Как будто только что провернули у нас под носом свои фокусы и радуетесь, что мы вас не можем поймать. — Я выгляжу радостно? Она нахмурила фарфоровый лобик и упрямо произнесла: — Мне не по себе от того, что инспектор Вилсон доверяет вору государственные тайны. Обида, ревность и досада говорили в ней. Так сложилось, что сыщице Коллинс досталась роль ведомой в этом танце. Илайн была нужна мне, чтобы войти и выйти из борделя. Конечно, любой человек в этом городе мог прийти в «Бубенчики», но не тот, чья рожа хорошо известна как законникам, так и последнему подонку. И все с одинаковым рвением прикончат меня. Чтобы не произошел этот неприятный инцидент, я предложил разыграть небольшое представление. — Проклятье, миледи! Чего вы боитесь? Что меня похвалит Вилсон, предложит продвижение по службе, добавит премию к жалованью или представит к награде? Нет, ищи дураков! Это все ждет именно вас. Моя единственная награда — остаться живым. Достаточно щедро как для вора? — Не я вынудила вас воровать, — прошипела она. — Значит, я единственный преступник в нашей прекрасной стране! О, поздравляю. Вы чудесно выполнили свою работу. Озолотили скупщика краденого, чтобы поймать дурака. Что же старик Патрик все еще жив и на свободе? Илайн была в гневе, ее рот то открывался, то закрывался, с губ не слетало ни звука. Я остановился, глядя на раскинувшийся между мостами бордель. К нему со всех сторон Асилума стекались черными крысами посетители. — Думаете там, в этом доме, сейчас мало воров? Они не золотую ложку стащат, увернувшись от охраны и выковав себе отмычки. Эти фокусники безнаказанно грабят нас. Всех. Тех, у кого и брать-то нечего. Что скажете, а, миледи? Илайн хмыкнула: — Слышала я такое, не раз. «Они делают, и я буду». Так чем вы лучше их, Лоринг? Вы так же судите их, как они готовы осудить вас. Вы отнимаете чужое, и они. Не ведите себя так, словно святой на пиршестве грешников! — Что вы, миледи, я им завидую. Хотелось бы и мне отведать их страданий. — Вы лжете! И двух месяцев не провели в нашем отделе, никто не вешает замок на вашу дверь, едите и пьете за наш счет, и уже рветесь на волю. А те, кого вы презираете, всю жизнь живут в своих клетках. Она смотрела на меня, ожидая какой-то реакции. Наверное, я должен был потупить взор или склонить голову, или сказать что-то. Но в носу внезапно защекотало и я, успев закрыться рукой, чихнул. Илайн смотрела так, словно проклинала. — Клянусь, я не специально. Речь была очень впечатляющая… — Идемте. — Я проникся, правда. — Замолчите! Приближаясь к мосту, мы оба прикрыли лица. Это было частью нашего плана. Посетители «Бубенчиков» часто приходили под масками из папье-маше. В эпоху, когда в цене скромность и добродетель, не так легко живется порочным и сластолюбивым. В конце концов, трудно сохранить репутацию, если все соседи прошлой ночи видели, как священник пьет вино с сосков темнокожей танцовщицы, как юные развратницы хлещут веерами рыхлый зад судьи, а тощий болезный паренек скачет верхом на лоснящемся от пота банкире. Каждый из них знал, кто частый ходок в «Бубенчики», фигура, голос, запах духов — выдать может не только лицо. Но всем стало проще, когда разрешили бывать в масках. Так намного легче смотреть друг другу в глаза на следующий день и лгать. Но есть все же один нюанс. Человека в маске пропустят только тогда, когда знают, кто под ней скрывается. В нашем же случае, громилам при входе вовсе необязательно меня видеть. У дверей паслись трое. Один курил, облокотившись на перила моста, и сплевывал табак в черные воды реки, другой играл на губной гармошке, да так тоскливо, что зубы сводило, а третий грелся тем, что дышал себе на руки в беспалых вязаных перчатках, и кутался в худое пальто.