— Вы меня не слышите… — Это вы не слышите! — крикнул он. Наверное, это был первый раз с момента нашего знакомства, когда он позволил себе подобное. — Здесь и сейчас зарождается будущее не только нашей державы, но всего человечества. Если вы не со мной, то отступите и не мешайте. Он быстро взял себя в руки, машинально поправил одежду, хоть она не примялась: — Прошу меня простить. Тяжелый вечер. Отдохните, друг мой. Если захотите, продолжим беседу утром. Он оставил меня и снова ушел в лабораторию. Вместо того чтобы вернуться в комнату, оборудованную под спальню, я отправился к дальним камерам. Сквозь окошки в дверях были видны бодрствующие подопытные. Они вели себя спокойно, как и в прошлый раз. Их равнодушие к окружающему миру вселяло ужас. Так безмятежно покоится револьвер в кобуре, пока чья-то рука не нажмет на спусковой крючок. Вудроу занят пытками Стоуна. Меня никто не остановит. Быть может, я возненавижу себя за это решение, но и бездействия не прощу. * * * Инспектор Вилсон жил в Торговых Рядах. Дорогой район как для служащего при Дворе Венаторов, но его подкупила близость к работе. В любое время суток он в считанные минуты мог очутиться в кабинете. Среди коллег бродила шутка, что Вилсон на самом деле ночует в вестибюле, но умело скрывается. За скромное жалованье он снимал апартаменты из двух крошечных комнат. Ванная и уборная находилась в коридоре в общем доступе для остальных постояльцев. По утрам иногда выстраивалась длинная очередь, и чтобы не опаздывать, Вилсон приучил себя просыпаться в полшестого утра. Тогда он мог спокойно набрать воду в таз, взбить мыло в густую пену и побриться. После этого он гладил свежую рубашку, чистил костюм и выходил из дому еще затемно. Это был самый дисциплинированный постоялец, и жена владельца часто оставляла для него на столе печенье и яичницу, в расчете, что он позавтракает. Вилсон почти никогда не завтракал, но каждый раз благодарил добрую женщину за проявленную заботу. В этот день все было как обычно. Он проснулся, посмотрел на часы, поднялся, вставил ноги в домашние туфли, надел брюки, прихватил полотенце, тазик, бритву и помазок, а затем вышел в ванную комнату. За ночь печь хорошо нагревала воду, из крана лился почти кипяток. Зеркало запотело, и инспектор протер его, чтобы увидеть собственное отражение. По завершении утреннего ритуала он вернулся в комнату, ощущая, что в ней стало заметно прохладней, и едва не выронил свою ношу, поскольку именно тогда, наконец, увидел меня. Я как раз закрывал окно, через которое влез в помещение после почти четверти часа на карнизе в попытках бесшумно открыть раму. Ни слова не говоря, Вилсон схватил висящую на спинке кровати кобуру, высвободил пистолет и направил его на меня. — Это была большая ошибка, Лоринг. — Не горячитесь, инспектор, — я поднял руки. — Молчи! — приказал он. — Твое преступление нельзя простить. Убийством Пилса ты подписал себе приговор. — Всё не совсем так… — Даже слушать тебя не собираюсь. — Но слушаете. Ствол пистолета поднялся на уровень моего лба. — Пилс был предателем. — Ах, ты ж подонок! Теперь порочишь его имя! — Да выслушайте же меня! Я предвидел его реакцию и отскочил в сторону прежде, чем пуля вылетела из ствола. Стекло разлетелось вдребезги, осколки посыпались на ковер, в комнату ворвался ледяной ветер. Мне больше некуда было бежать. Я очутился на четвереньках, а Вилсон, желая исправить ошибку первого выстрела, уже собирался выпустить пулю мне в голову. — Вы можете убить меня, но тогда Асилум погрязнет в ужасе! Я медленно поднял руки и остался стоять на коленях, в любой миг ожидая смерти. Вилсон напрягся, желваки ходили под кожей. Он взвел курок, и я успел зажмуриться, в отчаянии понимая, что теперь умру. Снаружи на лестнице послышались шаги. Туфли, неплотно сидящие на ногах, хлопали по половицам. — Сквайр Вилсон! — позвал снаружи старушечий голос. — Сквайр Вилсон, у вас все в порядке? — Да, леди Элиза, — ответил он, не сводя с меня глаз. На цыпочках, не издавая шума, он подошел к двери и накинул крючок на петлю. В следующую же секунду ручка опустилась вниз, и хозяйка дома попыталась войти в комнату. — Мне показалось, я слышала выстрел, — проговорила она в щель. Вилсон опустил оружие, все еще держа меня в поле зрения, и подошел так, чтобы женщина его увидела. — Мне очень жаль, леди Элиза. Я чистил пистолет перед службой, и он выстрелил. Я разбил окно. Не волнуйтесь, стекольщики починят его сегодня же, я обо всем позабочусь. — Вот как, — голос все еще звучал обеспокоенно, но теперь в нем было больше недовольства, чем страха. — Я же говорила вам не пользоваться оружием в доме. Это опасно. Кто-то из жильцов мог пострадать. — Простите мою глупость, сам не знаю, как это случилось. Впредь не повторится, даю слово. Хозяйка постояла еще немного, а когда поняла, что ее не собираются впускать, побрела обратно. Вилсон закрыл дверь и повернулся ко мне. — Я дал слово этой милой женщине, — сказал он тихо, — но поверь, что нарушу его, не моргнув глазом, если попытаешься сбежать. — Зачем мне это? Я ведь сам пришел. — Чтобы оболгать Пилса! — Вилсон, не глупите! Будь я таким злодеем, разве не отправился бы подальше из этого города? Зачем мне приходить к вам? — Мне неизвестны твои подлые мотивы, но я уверен, что ты из всего извлечешь выгоду, — процедил он сквозь зубы. — Даю тебе минуту. Он достал из ящика стола маленькие песочные часы. — Когда песок закончится, я отведу тебя в темницу и сделаю все, чтобы тебя повесили как можно скорее. Меня не слишком вдохновила такая перспектива, поэтому едва часы оказались на столе, я заговорил. Возможно из-за волнения, иногда моя речь звучала сбивчиво, и все же в ней нашлось место и для Энтони, и для участия Пилса. В конце, когда песка осталось мало, я рассказал о лаборатории под дворцом. — Ты смеешься надо мной, — жестко произнес Вилсон, убрал часы, взял ремень от брюк. — Выставь руки. — Клянусь, я сказал правду. — Которую нельзя проверить. У которой нет ни одного доказательства! — Как и нет доказательств того, что вы не знали о заговоре. Мне на запястья уже легла кожаная петля ремня. — О чем ты там говоришь, несчастный? — презрительно спросил он, как можно туже стягивая мои руки. — Энтони — брат вашей супруги, вы в родстве. Когда раскроется его замысел, тень падет и на вас тоже. Ведь вы должны были догадаться. — Что за вздор?! — Вас обвинят голословно, только потому, что вы могли бы это знать. И никому не будут нужны доказательства. Как и вам сейчас. Он замахнулся, собираясь меня ударить. Я зажмурился, но боль так и не последовала. — Ты убил Пилса? Я осторожно открыл глаза, посмотрел на занесенную руку. — Да. Не знаю, что было бы, дай я другой ответ. Он оттолкнул меня и отошел назад. Из разбитого окна дул ледяной ветер, снег залетал в комнату и падал на пол, таял, оставлял мокрые следы. — Зачем ты пришел? — спросил Вилсон и достал трубку. — Если все сказанное правда, то Энтони вряд ли теперь вернется в свою лабораторию. Но и не признается, разумеется. Всё кончено. — Нет, — сказать это было труднее, чем прийти. Но память услужливо подсовывала мне пугающие картины, в которых образ Вудроу сменялся Стоуном и обратно. — Все еще не кончено. * * * Время шло к закату. Весь день я провел в доме Вилсона. Он представил меня хозяйке как своего помощника, который проследит за работой стекольщика. Старушка окинула меня подозрительным взглядом и выразительно подняла брови. Моя внешность не слишком соответствовала представлениям о служителях закона. Но спорить она не стала. Я спросил, почему не могу отправиться в участок, на что Вилсон ответил, что я полный кретин, если предполагал такую возможность. Для всех венаторов я не только беглый преступник, но еще и убийца их сослуживца и друга. «Они никогда не простят вас, — сказал мне инспектор на прощание. — Даже если узнают правду, это не будет иметь значения». «А леди Коллинс?» — спросил я. «Она — в первую очередь», — бескомпромиссно ответил инспектор. Я знал, что так и будет, ни на что другое не рассчитывал. Глупо требовать от Илайн понимания, особенно если учесть, что я собирался сделать. У меня был целый день для того, чтобы укрепиться в правильности решения. Но вместо этого я поддался сомнениям. К Вилсону меня привела злость из-за несговорчивости Вудроу. Но теперь, сидя в конуре инспектора, наблюдая, как унылый стекольщик чинит разбитое пулей окно, я думал о том, на что обрекаю человека, от которого до сих пор видел только хорошее. «Черт, Лоринг, это не твое дело, — твердил внутренний голос, который обычно спасал мне шкуру уместным советом. — Вудроу может не заплатить, а Вилсон и вовсе отправит на виселицу». — Вудроу заплатил бы, — вслух заметил я, и стекольщик удивленно обернулся. Я махнул рукой, объясняя, что обращался не к нему. «Беги отсюда. Брось эту глупость со спасением человеческих душ. Ты вор, а не священник. Что тебе за дело до того, будет ли война? Ты уедешь далеко. Тебя она не коснется».