— Подключайте, — скомандовал Вудроу, и поднял два рубильника на генераторе. Один из его ассистентов принялся вращать рукоятку, запуская механизм. В металлическом коробе зарычало, загремело, на приборах стрелки запрыгали, точно бешеные белки. С гудением по проводам потекло электричество. Первый разряд поразил Стоуна. Он страшно закричал сквозь стиснутые зубы, его тело билось в конвульсиях. Запахло горелой кожей и волосами. — Стоп, — Вудроу дождался отключения и перевел рычаг мощности в другое положение. — Еще разряд! И снова невидимая сила стала выворачивать пленника, разрывая его тело, причиняя немыслимую боль. У меня перед глазами встала похожая картина. Стоун, только не связанный, а свободный, руководящий бессмысленной пыткой в подвале замка. И ловец, еще не изувеченный пожаром, беспомощно трепыхается в клетке, мучаясь от боли. Те же люди, но в других ролях. Не знаю, что я ожидал увидеть на лице Вудроу, когда повернулся к нему, но только не это пугающее безразличие. Стоун — чудовище, и я последний, кто стал бы его оправдывать. Я бы понял злорадство и даже триумф, надежду или ненависть. Любое человеческое чувство, но не это бездушное созерцание чужих мук. — Лоринг! — взвыл Стоун, как только отключили подачу тока. Он смотрел на меня затуманенными глазами. — Еще есть время! — Арчи, — Вудроу сделал пометки в дневнике и, прежде чем опустить рубильник, обернулся ко мне, — думаю, вам не стоит здесь находиться. Мне трудно было с ним не согласиться. * * * Падал снег. Крупный, тяжелый, вперемешку с дождем. Он падал и почти сразу таял. За белой пеленой нельзя было рассмотреть противоположный берег. Асилум утонул в метели. До Рождества остались считанные дни. Одни живут в ожидании подарков и шумных балов, другие — в молитвах, чтобы дотянуть до весны. Я сидел в лодке возле канализационного стока, смотрел на молчаливый город и думал о том, что очередной парламентский съезд ничего не изменит в судьбе этих людей. Если бы Энтони удалось воплотить в жизнь свою идею, мир бы содрогнулся, но я приложил немало усилий, чтобы все осталось по-прежнему. Как белка в колесе: бежишь со всех ног и находишься на том же самом месте. Когда я вернулся, Вудроу снова был поглощен записями, Стоун без сознания, а ученые, которым выпала роль ассистентов, выглядели измученными. — Как прошло? Моего появления никто не заметил, и от прозвучавшего вопроса вздрогнули все, кроме Стоуна. — Для первого этапа неплохо, — ответил Вудроу, и по его тону стало ясно, что особого эффекта не было. — Отлично, — на всякий случай поддержал его я. — Ну а когда вы возьметесь за остальных? Он промычал что-то в вопросительном тоне. — Остальные подопытные, — я понизил голос до шепота, чтобы меня слышал только Вудроу. — Их же нужно привести в себя. Или уничтожить. — Вот как? — он оставил свои записи и выпрямился. — Зачем? — Как? — мне показалось смешным, что он не понимает таких простых вещей. — Энтони собирался использовать их как личную армию. Мы остановили его, значит, пора двигаться дальше. — Я и двигаюсь, — нахмурился Вудроу. — За последние сутки я многое узнал и, как мне кажется, нашел причину ошибки. Если мне удастся ее исправить, эксперименты станут безопасными, изменения — обратимыми, а процесс — контролируем. — Погодите… — мои догадки были ужасны. — Вы что, собираетесь продолжить прежнее дело? — А вы предлагаете пренебречь гениальным трудом многих десятилетий? — изумился он. — Генри, это безумие! — Меньшее, чем ваше предложение! Скажите, что бросили свое ремесло после первой же неудачи. Ну что? Молчите? Вудроу не дождался от меня ответа, да и что тут скажешь! Кем бы я был, если бы после первых же тумаков решил зарабатывать иным путем? Возможно, тогда я прожил бы долгую и скучную жизнь среди прочих бедняков и никогда бы не угодил в такую историю. Мой собеседник расценил молчание по-своему. Он улыбнулся и похлопал меня по плечу. — Отдохните, Арчи. У меня еще много работы. Я невольно дернулся, и это действие не скрылось от его внимания. — Простите, я забываюсь, — он вымученно улыбнулся. — И все же отдохните. Я очень дорожу нашей дружбой, а разговор сейчас может принести больше вреда, чем пользы. Я почувствовал, что начал закипать. Привычка сдерживать эмоции оградила меня от чрезмерной горячки, но, думаю, моя речь звучала довольно угрожающе. — Вред несет не разговор, а ваше бездействие. До сих пор я полагал, что наша задача не только поймать Стоуна, но и защитить людей от его больной фантазии. Я искренне думал, что в этом состоит наша цель. — И вы совершенно правы, Арчи, — терпеливо ответил Вудроу. — Поэтому всё так и сложилось. Но одно дело — остановить безумца. А другое — уничтожить его наработки. Бездумно. Варварски. — Вы заглядывали в те камеры? — прорычал я и краем глаза заметил, что находящиеся в помещении ученые отшатнулись к дальней стене. Они не слышали, о чем мы говорили, но повышение тона не ускользнуло от них. — Варварство — это продолжение их мучений. Самое милосердное, что мы с вами можем сделать, это убить их, если исцеление невозможно. Вудроу медленно вдохнул и выдохнул. Он поднял черные стекла очков, хотя в помещении было довольно светло, и его глаза тут же подверглись ужасной боли. Зрачки сузились, выступили слезы. — Как вы думаете, сколько людей погибло прежде, чем нашим докторам стала известна вакцина от оспы? Вы знаете, что до того как появилось действенное средство, лекари проделывали немыслимые опыты? Они брали струпья больного, чья жизнь затухала от неизлечимой болезни, и помещали в нос здоровому человеку, иногда прикладывали к ранам или наносили уколы грязными иглами под кожу. Так был сделан первый шаг на пути к защите от болезни, которая унесла миллионы жизней. Как думаете, это было милосердно? По отношению к несчастным, на которых ставили эксперименты, возможно нет. Но что насчет нас, которым больше не страшны пандемии? Сколько мужчин, женщин, детей было спасено? Многие не задумываются о том, какой ценой добыта их привычная жизнь. — Вот как? — он не обвинял меня открыто, но только что поставил себя на один уровень с докторами, которые спасали жизни. — И вы ждете, что в будущем кто-то поблагодарит вас за этого… Взмахом руки я проиллюстрировал свой вопрос. Вудроу совершенно серьезно кивнул: — Возможно, мое имя не вспомнят за вечерней молитвой. Господи, да я уверен, что никто о нем не вспомнит, как только я умру. Но да, клянусь, да! Когда матери не будут терять своих сыновей на войне, когда наша держава позволит себе иметь непобедимую армию из людей, которые сами выбрали свою службу… — А что будет, когда эти знания попадут к врагу? — До этого момента пройдет не один день. — Но именно в тот миг все жертвы, все старания станут напрасны. Мы окажемся там же, где и были. Снова войны и жертвы. Только страшнее. И тогда никто не скажет, что загубленные в ходе эксперимента жизни были достойной ценой победы. Поскольку победы уже не будет! — Вы не правы! Не правы! — воскликнул он. Обернувшись на замерших ученых, ловец стиснул мою руку и вывел из лаборатории. Он держал меня без особых усилий, но я чувствовал боль. Ему бы не составило труда выволочь меня, как мальчишку. Вудроу невероятно силен, хотя полученные ожоги и сделали его уязвимым. За любезностью легко об этом забыть. Наверное, что-то промелькнуло в моем взгляде, поскольку стоило нам оказаться за дверью, как он тут же отпустил меня и примирительно поднял руки: — Простите! Я слишком эмоционален сейчас. — Заметно. — Вы должны понять. Те люди в камерах — не такие, как вы. Они не чувствуют ни унижения, ни боли, ни голода. Их нельзя равнять с живыми людьми, — он потер лоб и быстро промокнул увлажнившиеся глаза. — Просто представьте, какие горизонты откроются перед нами. — Нами? Я помогал вам исключительно потому, что рассчитывал остановить Стоуна, а не способствовать продолжению его экспериментов. Он хмыкнул и заметил: — Вы помогали мне потому, что я назвал сумму в тысячу авардов. Я осекся. — Простите за прямоту. — Ничего. Он прав, черт подери. Прав. Меня нисколько не заботило будущее Патрии Магнум, поскольку я хотел сорвать куш и удрать. Но все изменилось. Не знаю, в чем дело. Возможно, мне повезло увидеть другую сторону империи. Переступить черту. Побывать по ту сторону закона, и вдруг с удивлением узнать о существовании другой жизни, других людей. Нет, они не идеальны, но и не воплощение зла. Пока Вудроу будет искать путь к светлому будущему, настоящее этих людей под угрозой. Он гений, умнее всех, кого я когда-либо знал, но фанатизм сделал его глухим к моим доводам. — Арчи, не смотрите так, — мягко произнес он. — Я служу науке, как другие служат религии. Не обвиняйте меня в этом. — Я слышал о кровопролитных войнах, которые начинали с именем Бога на устах. — Этого никто не допустит. Я не хочу, чтобы вы сомневались во мне. Только не вы. — Так докажите, что я ошибаюсь. Избавьтесь от этих людей, покиньте лабораторию, забудьте о ней, как о дурном сне, и живите обычной жизнью. — Обычной? — он рассмеялся. — Вы об этом меня просите? — Вы сказали, что дорожите нашей дружбой. Настолько ли, чтобы пойти на эту жертву? Вудроу перестал смеяться, теперь он был сосредоточен и даже, как мне показалось, зол. — Вы не можете меня просить об этом. Дорожу ли я вами? О да! Но слово «дружба» слишком примитивно, чтобы объяснить причину. Если бы вы понимали, то не просили об этом. — Да о чем вы? Он оскалился, в этой гримасе сочетались горечь и насмешка. — О том, что вы, помимо воли, стали для меня большим, чем может быть просто человек. Вы мой создатель. Это впервые было произнесено вслух и, наверное, впервые осознано мною. — Звучит высокопарно, возможно, но мы ведь оба понимаем, что я прав, — продолжал Вудроу. Превозмогая боль, он смотрел мне в глаза. — И каково же возникнуть из ниоткуда? Я могу сказать. Я знаю о тех, кого вы жалеете, куда больше вашего. Вы совершили то, о чем ученые вроде меня, вернее — вроде Стоуна — могут только мечтать. Создали совершенно новое существо, разумное, обладающее эмоциями и стремлениями. Результат превосходит все ожидания, могу вас заверить. Побочным эффектом оказалось то, что вдобавок вы получили Ртутную Крысу. Вас гложет чувство вины за его появление на свет? Или вы равнодушны к нему, как и ко мне? Это… огорчает. Я не ожидал теплоты или другого проявления несвойственных вам чувств, но хотя бы на понимание рассчитывал. Кто, кроме меня, имеет право распоряжаться судьбой тех заключенных? Я не знал, что сказать. В его словах присутствовала логика, но я не мог ее принять, не мог согласиться. Всё, что я понимал — чертовски неправильно продолжать эксперименты. — Дайте мне слово, что закончите со Стоуном, как хотели, и оставите попытки возродить его дело. — Вы хотите, чтобы я солгал? — он покачал головой. — Я даю вам другое слово. Как только Стоун выполнит свое предназначение, я расплачусь с вами, и мы простимся. Вы уедете, как собирались, а я покину Асилум. В Патрии Магнум достаточно укромных уголков, где меня никто не потревожит.