Генриетта вывела свой «Делаж» из гаража и после сугубо технического разговора с механиком Альбертом, который обычно следил за «состоянием здоровья» «Делажа», включила двигатель. – Ездить на такой машине – одно удовольствие, мисс, – сказал Альберт. Генриетта улыбнулась. Она промчалась вниз по улице Мьюз, испытывая неизменное наслаждение, как всегда, когда была в машине одна. Она предпочитала ездить одна, когда сидела за рулем, так она полнее ощущала удовольствие от управления автомобилем. Ей нравилось, что она так ловко лавирует в потоке машин, нравилось разыскивать кратчайший путь. У нее были свои любимые улицы, и она знала Лондон не хуже любого таксиста. Сейчас она решила воспользоваться недавно открытым ею маршрутом на юго-запад, беспрестанно поворачивая и протискиваясь в сложных сплетениях загородных улочек. Было уже половина первого, когда она наконец подъехала к длинному хребту Шавл-Даун. Ей всегда нравился открывавшийся отсюда вид, и она задержалась у начала спуска. Внизу и вокруг нее сияли золотом деревья, листва на которых только-только начала покрываться коричневой патиной. Это был золотой мир, невыразимо прекрасный в лучах осеннего солнца. «Люблю осень, – подумала Генриетта, – осень намного богаче весны». Неожиданно она почувствовала себя невероятно счастливой. Ее переполняло ощущение красоты окружающего мира и счастья от того, что она видит эту красоту. «Я никогда больше не буду так счастлива, как сейчас, – подумала она. – Никогда!» Генриетта постояла немного, вглядываясь в этот золотой мир, который, казалось, проплыл мимо, растворяясь и исчезая вдали, зачарованный собственной красотой. Затем спустилась к подножию холма через лес по длинной, круто уходящей вниз дороге к «Лощине». Когда Генриетта подъехала к дому, Мидж сидела на низких перилах террасы и весело ей махала. Генриетте нравилась Мидж, и она рада была ее видеть. Из дома вышла леди Энкейтлл. – О, вот и ты, Генриетта! Отведи свою машину на конюшню и дай ей овса. К тому времени ленч будет готов. – Поистине проницательное наблюдение! В самое яблочко, – заметила Генриетта, объезжая дом. Мидж ехала с ней, стоя на подножке автомобиля. – Знаешь, Мидж, я всегда гордилась тем, что мне полностью удалось избежать болезни моих ирландских предков – увлечения лошадьми. Если вырос среди людей, которые не могут говорить ни о чем другом, кроме лошадей, то поневоле начинаешь чувствовать свою исключительность и превосходство, если не испытываешь особой любви к лошадям. А Люси тонко заметила – я отношусь к своей машине именно как к лошади. Она права! Это действительно так! – Да! Люси просто неподражаема, – сказала Мидж, – сегодня утром она сказала, что я могу грубить, сколько мне захочется. Генриетта на мгновение задумалась, затем кивнула. – Разумеется! – воскликнула она. – Магазин! – Да. Когда каждый божий день торчишь в этой проклятой маленькой коробке и когда ты обязана быть неизменно вежливой с грубыми покупательницами, называть их «мадам», помогать им натягивать платья, с улыбкой проглатывая их оскорбительные замечания, то поневоле самой захочется огрызнуться! Знаешь, Генриетта, я всегда удивлялась тому, что люди считают унизительным идти в прислуги и с таким почтением относятся к работе в магазине. Вроде бы чувствуешь себя независимой! На самом деле Гаджену, или Симмонсу, или кому другому из здешней прислуги приходится сносить куда меньше оскорблений. – Это, должно быть, ужасно, дорогая! Напрасно ты настояла на том, что сама будешь зарабатывать себе на жизнь. Я понимаю, хочется быть гордой и независимой. – Как бы то ни было, Люси – ангел, и я буду два дня напролет немилосердно всем грубить. – Кто приехал? – спросила Генриетта, выходя из машины. – Должны приехать Джон и Герда Кристоу, – ответила Мидж и, немного помолчав, добавила: – Только что приехал Эдвард. – Эдвард? Чудесно! Не видела его целую вечность! Кто еще? – Дэвид Энкейтлл. Люси надеется, что ты сможешь быть тут полезной. Ты должна благотворно на него воздействовать, чтобы он не грыз ногти. – Это совсем не в моем характере! – воскликнула Генриетта. – Я терпеть не могу вмешиваться в чужие дела, и у меня и в мыслях никогда не было следить за чужими привычками. Что дословно сказала Люси? – Это, пожалуй, все! Да, еще у него сильно выступает кадык. – По этому поводу я тоже должна что-то предпринимать? – И еще ты должна быть очень добра к Герде. – Будь я на месте Герды, я бы возненавидела Люси! – воскликнула Генриетта. – Да, завтра к ленчу должен явиться какой-то специалист по расследованию преступлений. – Мы что, собираемся играть в какую-то «криминальную» игру? – Не думаю. Мне кажется, это просто знак вежливости. Он живет по соседству. – Голос Мидж слегка изменился. – А вот и Эдвард! Очевидно, он нас ищет. «Милый Эдвард», – подумала Генриетта с внезапно нахлынувшей теплотой. Эдвард Энкейтлл, очень высокий и сухощавый, улыбаясь, подошел к молодым женщинам. – Хелло, Генриетта! Я не видел тебя больше года! – Хелло, Эдвард. «Какой он славный! – думала Генриетта. – Добрая улыбка, легкие морщинки у глаз… А какая прекрасная форма головы! По-моему, она мне больше всего в нем нравится». Генриетта сама удивилась своему теплому чувству к Эдварду. Она забыла, насколько он ей был приятен. …После ленча Эдвард предложил Генриетте пойти погулять. Прогулка в духе Эдварда – медленный, размеренный шаг. Обойдя дом, они пошли по дорожке, извивавшейся среди деревьев. «Как похоже на лес в Эйнсвике, – подумала Генриетта. – Милый Эйнсвик! Он всегда доставлял нам столько радости!» Она начала говорить об Эйнсвике, и они оба погрузились в воспоминания. – Ты помнишь нашу белку? Со сломанной лапкой? Помнишь, мы посадили ее в клетку, и она поправилась. – Конечно, помню! У нее было такое странное имя… Не могу сейчас припомнить. – Колмондели-Марджорибэнкс! – Правильно! Оба засмеялись. – Старая домоправительница миссис Бонди всегда говорила, что в один прекрасный день белка удерет в дымоход! – Мы так возмущались… – А белка потом все-таки убежала! – Это все миссис Бонди, – с уверенностью сказала Генриетта. – Она внушила белке мысль о побеге! Все осталось по-прежнему, Эдвард? – спросила она, помолчав. – Или переменилось? Я всегда представляю себе Эйнсвик таким, как он был раньше. – Почему бы тебе не приехать и не посмотреть самой, Генриетта? Ты очень давно не была в Эйнсвике. – Да… – В самом деле, почему она так долго не ездила в Эйнсвик? Вечно чем-то занята, увлечена, связана с другими… – Ты всегда желанная гостья, Генриетта! – Очень мило с твоей стороны, Эдвард! «Какой он славный, – снова подумала она, – и какой у него прекрасный череп!» – Я очень рад, что ты любишь Эйнсвик, Генриетта! – Эйнсвик – самое прекрасное место на земле! – задумчиво сказала она. Длинноногая девочка с гривой растрепанных каштановых волос, счастливая девчушка, которой и в голову не могла прийти мысль о том, что приготовила для нее жизнь. Девочка, любившая деревья… Она была так счастлива и, конечно, не догадывалась об этом! Если б можно было вернуться назад… – Игдрасиль[21] все еще стоит? – внезапно спросила она. – Его разбила молния. – О нет, только не Игдрасиль! Это огорчило Генриетту. Игдрасиль – так она называла большой дуб в Эйнсвике. Если боги могли сразить Игдрасиль, тогда жди беды… Лучше назад не возвращаться. – А ты помнишь твой особый знак, знак Игдрасиля? – спросил Эдвард. – Смешное дерево, какого на свете не бывает, которое я всегда рисовала на клочках бумаги? Я до сих пор его рисую! На промокашках, в телефонных книгах, во время игры в бридж… Стоит мне только задуматься, как моментально появляется Игдрасиль! У тебя есть карандаш? Он протянул ей карандаш и блокнот, и она, смеясь, быстро нарисовала причудливое дерево. – Да! – воскликнул Эдвард. – Это Игдрасиль! Они поднялись почти до конца тропы. Генриетта села на ствол поваленного дерева. Эдвард опустился рядом. Она смотрела вниз, сквозь деревья. – Все здесь немного напоминает Эйнсвик. Карманное издание Эйнсвика. Тебе не кажется, Эдвард, что именно поэтому Люси и Генри поселились в «Лощине»? – Возможно. – Никогда не знаешь, что у Люси на уме, – медленно сказала Генриетта. Немного помолчав, она спросила: – Эдвард, чем ты занимался все это время? – Ничем… – Звучит умиротворенно. – Я не очень-то гожусь для деятельной жизни.