Она сидела неподвижно, испуганно глядя на него. Пудинг подгорел. При виде пудинга брови Джона поползли вверх, и Герда поспешила с извинениями: – Прости, дорогой. Сама не знаю, почему так получилось. Это моя вина. Дай мне верхушку, а сам съешь остальное. Пудинг подгорел потому, что он, Джон Кристоу, просидел в своем кабинете лишних четверть часа, размышляя о Генриетте и мамаше Крэбтри, предаваясь охватившему его нелепому чувству ностальгии по Сан-Мигелю. Виноват был он сам. Что за идиотизм – тут же брать его вину на себя и класть себе подгоревшую верхушку… Это хоть кого доведет до бешенства! Почему она вечно делает из себя мученицу? Почему Тэренс смотрит на него с таким пристальным любопытством? Почему, о господи, почему Зина вечно шмыгает носом? Почему все они выводят его из себя, черт побери?! Гнев Джона обрушился на Зину: – Ты что, не можешь высморкаться? – Думаю, дорогой, она немного простудилась, – сказала Герда. – Ничего подобного! Тебе вечно мерещится, что у них простуда! С ней все в порядке. Герда вздохнула. Она не могла понять, как это врач, постоянно лечащий других людей, может быть так безразличен к здоровью собственной семьи. Джон постоянно высмеивал малейший намек на болезнь. – Я чихнула восемь раз перед ленчем, – значительно сказала Зина. – Это от жары, – ответил Джон. – У нас совсем не жарко, – заметил Тэренс. – Термометр в холле показывает пятьдесят пять градусов[17]. Джон встал. – Все закончили? Хорошо! Тогда поехали. Ты готова, Герда? – Одну минуту, Джон. Я только уложу кое-что из вещей. – Разве ты не могла сделать этого раньше? Чем ты занималась все утро?! Кипя от злости, Джон вышел из столовой. Герда поспешила в спальню. В спешке она, конечно, провозится еще дольше. Ну почему бы ей не приготовить все заранее? Его собственный чемодан был уложен и стоял в холле. Ну почему?.. Сжимая в руке колоду довольно потрепанных карт, к нему подошла Зина. – Папа, можно я тебе погадаю? Я умею! Я уже гадала маме, и Тэрри, и Льюис, и Джэйн, и кухарке. – Хорошо. Погадай. «Интересно, – думал он, – сколько времени она еще проканителится». Ему хотелось скорее покинуть этот ужасный дом, эту улицу, этот город, полный страдающих, чихающих, больных людей. Скорее в лес. Влажные осенние листья… изящная отчужденность леди Энкейтлл, производящей впечатление бестелесного существа. Зина важно раскладывала карты. – Посередине – это ты, папа! Червонный король. Всегда гадают на червонного короля. Теперь я разложу остальные карты лицом вниз. Две налево и две направо от тебя, одну – над головой, она имеет над тобой власть, другую – в ногах, ты имеешь власть над ней… А эта карта сверху. Теперь, – Зина глубоко вздохнула, – мы начинаем переворачивать. Направо от тебя, очень близко – бубновая дама. «Генриетта», – подумал Джон. Его забавляла серьезность дочери. – Рядом трефовый валет. Это какой-то совсем молодой человек. Слева от тебя – восьмерка пик. Это твой тайный враг. Папа, у тебя есть тайный враг? – Я такого не знаю. – За ним – королева пик. Эта леди намного старше. «Леди Энкейтлл», – снова подумал Джон. – Теперь… что у тебя в головах, ну то, что имеет над тобой власть. Червонная королева! «Вероника, – подумал Джон машинально. – Вероника? Глупости! Она теперь не имеет для меня никакого значения!» – Это у тебя в ногах, и ты имеешь над ней власть… Трефовая дама. В комнату поспешно вошла Герда. – Джон, я готова! – О мама, подожди! Я гадаю папе. Последняя карта, папа, самая важная, та, что у тебя на сердце. О-о! Туз пик! Это… это значит… смерть! – Наверное, твоя мама наедет на кого-нибудь по дороге из Лондона, – пошутил Джон. – Пошли, Герда! До свиданья, постарайтесь вести себя хорошо! Глава 6 В субботу Мидж Хардкасл спустилась вниз часам к одиннадцати. Она позавтракала в постели, почитала, немного подремала и наконец поднялась с кровати. Как чудесно немного побездельничать! Отдохнуть совсем неплохо! Мадам Элфридж, что и говорить, порядочно действует на нервы… Открыв парадную дверь, Мидж окунулась в теплый, мягкий свет осеннего солнца. Сэр Генри, сидя на скамье, читал «Таймс». Он взглянул на нее и улыбнулся. Мидж ему всегда нравилась. – Хелло, дорогая! – Я очень поздно? – Во всяком случае, ленч вы не проспали, – сказал, улыбаясь, сэр Генри. Мидж села рядом и вздохнула: «Здесь так хорошо!» – Вид у вас немного усталый. – О, не беспокойтесь. Это такое счастье – скрыться здесь от толстух, которые пытаются влезть в платья на несколько размеров меньше, чем нужно… – Вероятно, ужасное зрелище! – Сэр Генри взглянул на часы. – Эдвард приезжает в пятнадцать минут первого. – В самом деле? – Мидж помолчала. – Я уже давно его не видела. – Он все такой же, – сказал сэр Генри. – Почти не выезжает из Эйнсвика. «Эйнсвик… – подумала Мидж. – Эйнсвик!» Сердце болезненно сжалось. Прекрасные дни в Эйнсвике! Она всегда ждала их с нетерпением. «Я поеду в Эйнсвик!» – ночами мечтала Мидж задолго до желанного дня. И наконец этот день наступал! Маленькая сельская станция, где поезд (большой лондонский экспресс) остановится, только если предупредить заранее. «Даймлер»[18], ожидавший на станции. Дорога… последний поворот, въезд в ворота и прямо через лес, пока не увидишь поляну и дом, большой, белый, радушно ожидавший гостей. Старый дядя Джеффри в своем неизменном пиджаке из твида…[19] «Ну, молодежь, а теперь развлекайтесь!» И они радовались вовсю! Генриетта приезжала из Ирландии, Эдвард – из Итона, она сама – из унылого промышленного городка на севере страны. Для них это были райские дни. В центре всегда был Эдвард, высокий, скромный и неизменно добрый. На нее он, конечно, не очень обращал внимание, потому что рядом была Генриетта. Застенчивый, почти робкий, он выглядел гостем, и Мидж очень удивилась, когда Тремлет, главный садовник усадьбы, однажды сказал: – Все здесь будет когда-нибудь принадлежать Эдварду. – Но почему, Тремлет? Он ведь не сын дяди Джеффри! – И все-таки он наследник, мисс Мидж. Ему принадлежит титул. Мисс Люси, она, конечно, единственное дитя мистера Джеффри, но она женщина и не может наследовать, а ее муж, он только двоюродный кузен. Не такой близкий, как мистер Эдвард. И вот теперь Эдвард жил в Эйнсвике. Жил там один и редко выезжал. Иногда Мидж спрашивала себя, как относится к этому Люси. Она всегда делала вид, будто ее это не касалось. Но Эйнсвик все-таки был ее домом, а Эдвард – только кузен и младше ее на двадцать лет. Отец Люси, старый Джеффри Энкейтлл, был заметной фигурой в графстве, к тому же довольно богат. Большая часть его состояния перешла к Люси, так что Эдварду досталось сравнительно немного. У него, конечно, достаточно средств, чтобы содержать Эйнсвик, но сверх этого остается не так уж много. Нельзя сказать, чтобы у Эдварда были большие запросы. Какое-то время он был на дипломатической службе, но, унаследовав Эйнсвик, ушел в отставку и поселился в этом имении. Эдвард всегда был книжником, собирал первые издания и время от времени писал небольшие, слегка иронические статьи для малоизвестных ревю. Трижды он делал предложение своей троюродной сестре Генриетте Сэвернейк выйти за него замуж. Мидж сидела на осеннем солнце, погруженная в свои мысли. Она не могла решить, рада ли тому, что увидит Эдварда, или нет. Конечно, она не старалась его забыть, такого человека, как Эдвард, не забывают. Он всегда был в ее мыслях – и тот, каким он был тогда, в Эйнсвике, и когда поднимался ей навстречу в лондонском ресторане. С тех пор как помнит себя, она всегда любила Эдварда. Голос сэра Генри вывел ее из задумчивости: – Как, по-вашему, выглядит Люси? – Очень хорошо. Она такая, как всегда. – Мидж слегка улыбнулась. – Даже лучше, чем всегда. – Да-а. – Сэр Генри пыхнул трубкой. – Знаете, Мидж, иногда я за нее беспокоюсь. – Беспокоитесь? – Мидж с удивлением посмотрела на него. – Почему? Сэр Генри покачал головой. – Люси иногда слишком много себе позволяет. – Мидж все так же удивленно смотрела на него. – Ей все сходит с рук. И всегда так было. – Он слегка улыбнулся. – Она издевалась над официальными традициями резиденции губернатора, нарочно допуская ужасные нарушения этикета, рассаживая гостей на званых обедах, а это, Мидж, непростительная вольность. Усаживала рядом заклятых врагов и ни в грош не ставила расовые различия. И вместо того чтобы вызвать колоссальный скандал и навлечь позор на британские власти – черт меня побери, – ей все сходило с рук! Этот ее трюк – смотреть, улыбаясь, беспомощно и невинно, будто ничего не случилось! То же самое и со слугами. Она причиняет им массу неприятностей, а они ее просто обожают! – Я понимаю, что вы имеете в виду, – задумчиво сказала Мидж. – То, что не простишь обычным людям, кажется естественным, если это делает Люси. Не знаю, что это. Очарование? Магнетизм?[20] Сэр Генри пожал плечами. – Она всегда была такая, даже в детстве. Только мне кажется, что это в ней усиливается. Я хочу сказать, она не чувствует, что существует предел. Знаете ли, Мидж, – сказал он, усмехнувшись, – иногда мне кажется, что ей сошло бы с рук даже убийство.