«Довольно просто! – подумал инспектор. – Миссис Кристоу видела, где хранятся патроны. Ей нужно было только прийти и взять их. Ревность делает с женщинами черт знает что!..» Инспектор готов был поставить десять против одного, что это была ревность. Все станет ясным, когда он закончит работу здесь и отправится на Харли-стрит. Но все должно идти своим чередом. Инспектор поднялся. – Благодарю вас, сэр Генри! – сказал он. – Я сообщу вам, когда будет назначено заседание суда. Глава 13 На обед была подана холодная утка, за которой следовало крем-брюле, что, по мнению леди Энкейтлл, свидетельствовало о немалой чуткости со стороны миссис Медуэй. – Вот вам яркий пример проявления деликатности, – сказала леди Энкейтлл, – наша кухарка, миссис Медуэй, знает, что мы не очень любим крем-брюле. Было бы крайне непристойно сразу же после смерти друга есть любимый пудинг. А крем-брюле – так просто… Оно такое, как бы это лучше сказать, – скользкое… и его всегда можно немного оставить на тарелке. Затем, вздохнув, она выразила надежду, что они поступили правильно, отпустив Герду в Лондон. – И хорошо, что Генри поехал вместе с ней. Сэр Генри настоял на том, чтобы отвезти Герду на Харли-стрит. – Она, конечно, должна будет приехать на заседание суда, – рассуждала леди Энкейтлл, задумчиво продолжая есть крем-брюле. – Естественно, Герда хотела сама сообщить детям… Они могли узнать обо всем из газет… В доме осталась только гувернантка-француженка. Всем известно, как француженки возбудимы, возможно, у нее crise de nerfs[43]. Генри все уладит. И я думаю, с Гердой все будет в порядке. Она, очевидно, пригласит кого-нибудь из родственников… скорее всего сестер. У таких женщин, как Герда, обязательно есть сестры, три или четыре. Я думаю, они живут в Танбридж-Уэллс. – Люси! Ты говоришь невероятные вещи! – воскликнула Мидж. – Ну, если хочешь, пусть будет Торки… Хотя нет, не Торки… Им было бы по крайней мере шестьдесят пять лет, если бы они жили в Торки… Может быть, Истборн или Сент-Леонард… Леди Энкейтлл посмотрела на последнюю ложку крем-брюле, подумала и очень деликатно отложила ее в сторону, оставив крем несъеденным. Дэвид, единственный, кто любил десерт, мрачно смотрел на свою пустую тарелку. Леди Энкейтлл встала из-за стола. – Я думаю, всем сегодня хочется лечь спать пораньше, – сказала она. – Такой напряженный день, не правда ли? Когда читаешь о подобных вещах в газете, не можешь даже представить себе, насколько это утомительно. Я чувствую себя так, словно прошла пешком миль[44] пятнадцать… Хотя я ничего не делала, а только сидела… Но это тоже утомительно! Ведь не станешь читать книгу или газету – это так бессердечно выглядит! Хотя, я думаю, прочитать передовую статью в «Обзёрвер»[45] вполне прилично… Но не «Ньюс оф де уорлд»[46]. Вы со мной согласны, Дэвид? Мне интересно знать, что думают молодые люди. Не хочется отставать от жизни. Дэвид проворчал, что никогда не читает «Ньюс оф де уорлд». – А я всегда читаю, – заявила леди Энкейтлл. – Мы, правда, делаем вид, что получаем ее ради слуг, но Гаджен, человек весьма тактичный, забирает газету только после чая. По-моему, это самая интересная газета! Все подробности о женщинах, которые кончают жизнь самоубийством, положив голову на газовую плиту… Оказывается, таких невероятное множество! – Что они будут делать, когда в домах все будет электрифицировано? – произнес Эдвард с легкой улыбкой. – Думаю, они вынуждены будут примириться со своим существованием… И это намного разумнее! – Я с вами не согласен, сэр, – сказал Дэвид, – в том, что все дома в будущем должны быть электрифицированы. Нельзя исключать централизованного обеспечения электроэнергией. Все дома рабочего класса должны быть экономичными… Эдвард поспешил заметить, что не очень разбирается в этом вопросе, и губы Дэвида скривились в презрительной улыбке. Гаджен, двигаясь несколько медленнее обычного, чтобы передать ощущение скорби, внес на подносе кофе. – О, Гаджен, – обратилась к нему леди Энкейтлл, – об этих яйцах… Я хотела было, как всегда, поставить на них карандашом дату. Не попросите ли вы миссис Медуэй сделать это? – Я думаю, миледи, вы сами убедитесь в том, что все исполнено должным образом. – Он кашлянул. – Я сам все сделал. – О, благодарю вас, Гаджен! Когда он вышел, леди Энкейтлл негромко заметила: – Поистине Гаджен великолепен! Да и все слуги просто удивительны. Им можно посочувствовать, что приходится терпеть в доме полицейских. Для них это, наверное, ужасно. Между прочим, кто-нибудь остался? – Ты имеешь в виду полицейских? – спросила Мидж. – Да. Разве они обычно не оставляют в холле кого-то из своих? Или, может быть, он следит за парадной дверью из кустов? – Зачем им нужно стеречь парадный вход? – Я, право, не знаю. Судя по книгам, они всегда так делают. А потом ночью еще кто-нибудь оказывается убитым. – О Люси, не надо! – воскликнула Мидж. – Извини, дорогая. Глупо с моей стороны. И конечно, никого больше не убьют. Герда уехала домой… Я хочу сказать… О, Генриетта, дорогая, извини! Я не хотела… Генриетта ничего не ответила. Она стояла у круглого столика, разглядывая записи, сделанные во время вчерашней игры в бридж. – Извини, Люси, что ты сказала? – спросила она. – Мне хотелось бы знать, остался ли кто-нибудь из полицейских? – Как остатки товара после распродажи? Не думаю. Они все, должно быть, отправились к себе в участок, чтобы записать все, что мы сообщили, соответствующим «полицейским языком». – На что ты смотришь, Генриетта? – Да так, ни на что. – Она прошла через комнату и подошла к камину. – Что, по-твоему, делает сегодня Вероника Крэй? Выражение беспокойства промелькнуло на лице леди Энкейтлл. – Дорогая! Уж не думаешь ли ты, что она может снова явиться? Она, должна быть, уже слышала… – Да, – задумчиво произнесла Генриетта, – думаю, она слышала. – Кстати, это мне напомнило… – сказала леди Энкейтлл. – Я обязательно должна позвонить Кари. Мы не можем принять их завтра к ленчу, сделав вид, будто ничего не произошло. Она вышла из гостиной. Дэвид, проклиная в душе своих родственников, проворчал, что хочет посмотреть что-то в «Британике»[47]. «В библиотеке, – подумал он, – по крайней мере, будет спокойнее». Генриетта, подойдя к стеклянной двери и открыв ее, вышла в сад. После минутного колебания Эдвард последовал за ней. Когда он подошел, она стояла, глядя на небо. – Не так тепло, как вчера, не правда ли? – сказала она. – Да, заметно холоднее, – вежливо отозвался Эдвард. Генриетта стояла, глядя на дом. Окинула взглядом окна, потом повернулась в сторону парка. Эдвард понятия не имел о том, что у нее на уме. – Давай лучше вернемся. Холодно. – Он двинулся к дому. Генриетта покачала головой. – Хочу немного пройтись. К бассейну… – Я пойду с тобой… – Он сделал шаг в ее сторону. – Нет, спасибо, Эдвард. – Слова звучали резко, словно рассекали холодный воздух. – Я хочу побыть одна с моим мертвым… – Генриетта, милая… Я ничего не говорил, но ты знаешь, как я сожалею… – Сожалеешь? Ты сожалеешь, что умер Джон Кристоу? – Тон был все таким же неприятно резким. – Я хотел сказать, что мне жаль тебя, Генриетта. Я понимаю, это должно быть… большим потрясением. – Потрясением? О, я очень вынослива, Эдвард! Я могу выдержать потрясение. А для тебя это тоже было потрясением? Что ты чувствовал, когда увидел его лежащим там, у бассейна? Полагаю, ты был доволен. Тебе не нравился Джон Кристоу. – Он и я… У нас не очень много общего, – тихо сказал Эдвард. – Как деликатно ты выражаешься! Как сдержанно! Однако, по правде говоря, у вас было нечто общее. Вы оба любили меня, не правда ли? Только это не объединяло вас… как раз наоборот. Луна полностью вышла из-за облака, и Эдвард поразился, увидев лицо Генриетты. Он всегда представлял себе Генриетту в отражении Эйнсвика. Для него она навсегда осталась смеющейся девушкой с глазами, полными радостного ожидания. Женщина, которую он видел теперь перед собой, казалась незнакомой. Глаза ее сверкали, но были холодны и смотрели на него враждебно. – Генриетта, милая, – сказал он серьезно, – поверь, я сочувствую тебе… в твоем горе, твоей потере. – Горе? Вопрос удивил его. Казалось, она спрашивала не его, а самое себя. – Так быстро… это может случиться так быстро, – проговорила она тихо. – Сейчас жив, дышит, а через мгновение – мертв, его не стало, пустота!.. О, пустота! А мы едим крем-брюле и считаем себя живыми, в то время как Джон, который был самым живым среди нас, – мертв! Ты вслушайся в это слово: мертв… мертв… мертв. И вот оно уже не имеет смысла… никакого смысла. Просто странное коротенькое слово, похожее по звуку на треск сломанной ветки. Мертв… мертв… мертв… Как тамтам[48], звучащий в джунглях, верно? Мертв… мертв… мертв…