В общем, это был типично «люсиобразный» прием! Мидж хотелось смеяться и плакать одновременно. – Я очень хочу быть выданной замуж отсюда, – сказала она. – В таком случае решено, дорогая! Белый, чуть кремоватый атлас… и, я думаю, молитвенник в переплете цвета слоновой кости, а не букет! Шаферы? – Нет. Я не хочу никакой суеты. Просто скромное венчание. – Понимаю, дорогая… и, думаю, ты права. Осенняя свадьба – почти всегда хризантемы. Мне кажется, хризантема – такой… невдохновляющий цветок. Подобрать подружек невесты очень трудно, это требует стольких усилий и времени. Как правило, какая-нибудь из них жутко некрасива и портит всю картину, но ее обязаны включить в церемонию, потому что обычно она – сестра жениха. Впрочем, – леди Энкейтлл просияла, – у Эдварда нет сестер. – Что ж, очко в мою пользу, – улыбнулся Эдвард. – Но хуже всего на свадьбе – дети, – продолжала свою мысль леди Энкейтлл. – Все говорят: «Ах, как мило!» Но, дорогая, сколько волнений! Они наступают на шлейф или ревут, зовут свою няню, к тому же их довольно часто тошнит… Я просто удивляюсь, как это невесте удается войти в церковный притвор в соответствующем событию состоянии духа, не ведая, что творится у нее за спиной. – За моей спиной вообще может ничего не быть, – весело сказала Мидж. – Даже шлейфа. Я могу венчаться в жакете и юбке. – О нет, Мидж, это совсем по-вдовьи! Нет, чуть кремоватый атлас, и, конечно, не от мадам Элфридж. – Разумеется, нет! – вставил Эдвард. – Я отвезу тебя к Мирей, – сказала леди Энкейтлл. – Дорогая Люси, я не могу себе позволить Мирей! – Чепуха, Мидж. Генри и я дадим тебе приданое. И Генри, разумеется, будет посаженым отцом. Надеюсь, пояс на его брюках не будет слишком тугим. Прошло почти два года с тех пор, как он последний раз был на свадьбе. А я надену платье… Леди Энкейтлл остановилась и закрыла глаза. – Да, Люси? – Цвета голубой гортензии, – увлеченно заявила леди Энкейтлл. – Надеюсь, Эдвард, шафером будет один из твоих друзей. Кроме того, непременно позовем Дэвида. Я невольно думаю о том, что это было бы очень хорошо для него! Это придаст ему уверенности, понимаете, и он почувствует, что все мы любим его. А это, мне кажется, очень важно для Дэвида. По-моему, можно впасть в уныние, если, несмотря на ум и образованность, ты никому не нравишься. Но, с другой стороны, взять Дэвида в дружки просто рискованно. Он почти наверняка потеряет кольцо или уронит его в последнюю минуту. И Эдвард будет все время беспокоиться. Хотя, разумеется, было бы практичнее ограничиться теми же людьми, которые были здесь во время убийства. Последние слова были произнесены леди Энкейтлл самым обыденным тоном. – В этом осеннем сезоне леди Энкейтлл использует убийство в качестве развлечения для узкого круга родственников, – не удержалась Мидж. – Да, – задумчиво сказала леди Энкейтлл, – пожалуй, и в самом деле все выглядело именно так. Гости решили пострелять. И вот вам результат! Мидж вздрогнула. – Ну что же, во всяком случае, теперь это уже в прошлом. – Не совсем… слушание только отложено. А подчиненные этого милого инспектора Грэйнджа заполонили всю усадьбу, в каштановой роще распугали всех фазанов, идешь, а в самых неподходящих местах перед тобой выскакивают полицейские, точно чертики из сувенирных шкатулок. – Что они ищут? – спросил Эдвард. – Револьвер, которым был убит Кристоу? – Вероятно. Они даже явились в дом с ордером на обыск… Инспектор приносил извинения по этому поводу и был очень смущен, но я сказала, что мы будем в восторге! В самом деле, это так интересно. Они осмотрели абсолютно все. Я, знаете ли, ходила следом за ними и подсказала два-три места, которые им и в голову не могли прийти. Но они ничего не нашли. Очень были разочарованы. Бедняга инспектор даже осунулся и все тянет и тянет вниз свои усы. Жене следовало бы кормить инспектора посытнее… Но мне кажется, что она из тех женщин, которые больше заботятся о том, чтобы паркет был хорошо натерт, чем о вкусном обеде. Это напомнило мне, что надо повидать миссис Медуэй. Удивительно, слуги совершенно не переносят присутствия полиции в доме. Суфле и пирожные всегда выдают их душевное состояние. Если бы не Гаджен, который держит всех в руках, боюсь, половина слуг разбежалась бы. Почему бы и вам не погулять и не помочь полицейским искать револьвер? Эркюль Пуаро сидел на скамье, откуда видна была каштановая роща над бассейном. Теперь он не испытывал чувства неловкости, так как леди Энкейтлл сказала ему, что он может ходить по территории усадьбы где только ему вздумается. Очень мило с ее стороны. Как раз над этой любезностью леди Энкейтлл задумался в этот момент Пуаро. Время от времени до него доносился хруст сушняка под ногами, иногда мелькали фигуры подчиненных инспектора Грэйнджа, прочесывающих рощу. На тропинке, ведущей к дороге, показалась Генриетта. Увидев Пуаро, она на мгновение остановилась, но потом подошла и села рядом. – Доброе утро, мосье Пуаро! Я только что наведывалась к вам, но вас не было. У вас очень величественный вид. Это вы руководите поисками? Инспектор необыкновенно энергичен. Что они ищут? Револьвер? – Да, мисс Сэвернейк. – Как вы думаете, они его найдут? – Думаю, что да. Теперь, вероятно, уже скоро. Она вопросительно посмотрела на него. – Вы что же, знаете, где он находится? – Нет. Но думаю, что скоро револьвер найдется. Настало время, чтобы он нашелся. – Вы говорите странные вещи, мосье Пуаро! – Но здесь и происходят странные вещи. Вы очень скоро вернулись из Лондона, мадемуазель. Лицо Генриетты посуровело, но потом она коротко и горько засмеялась. – Убийца возвращается на место своего преступления? Это старое поверье, не правда ли? Значит, вы в самом деле считаете, что я… это сделала? Вы не поверили мне, когда я говорила вам, что не стала бы… не смогла бы убить кого-либо? Пуаро ответил не сразу. – Мне с самого начала показалось, что в этом преступлении уж слишком все просто – настолько просто, что в это трудно поверить, – сказал он наконец. – А простота, мадемуазель, может сбивать с толку… Либо оно невероятно сложное, иными словами, нам противостоит ум, способный на сложные, оригинальные замыслы, так что каждый раз, когда нам кажется, что мы приближаемся к истине, нас всяческими уловками уводят в сторону и загоняют в тупик. Эта очевидная тщетность поисков не случайна. Она специально запланирована. Действует очень тонкий, изобретательный ум… и действует успешно. – Какое, однако, это имеет отношение ко мне? – спросила Генриетта. – Ум, действующий против нас, – созидательный, творческий ум, мадемуазель. – Понимаю… Вот почему вы подумали обо мне. – Она замолчала. Губы ее были плотно сжаты, у рта – горькая складка. Она вынула карандаш и, задумчиво хмурясь, машинально рисовала контуры причудливого дерева на белой поверхности скамьи. Пуаро наблюдал за ней. Что-то шевельнулось в его памяти… Гостиная леди Энкейтлл в день убийства… стопка фишек для бриджа… Железный столик в павильоне около бассейна и разговор инспектора с Гадженом. – Это дерево вы нарисовали на вашей фишке во время игры в бридж. – Да. – Генриетта вдруг заметила, что она делала. – Игдрасиль, мосье Пуаро. – Она засмеялась. – Почему вы его так называете? Генриетта рассказала, как родился Игдрасиль. – Значит… когда вы задумываетесь и начинаете машинально рисовать… вы всегда рисуете Игдрасиль? – Да. Странно, не правда ли? – Здесь, на скамье… на фишке в субботу вечером… и в павильоне утром в воскресенье… Рука, державшая карандаш, напряглась и замерла. – В павильоне? – спросила Генриетта безразличным тоном. – Да, на круглом железном столике. – О, должно быть… в субботу после полудня. – Нет, не в субботу после полудня. Когда Гаджен убрал бокалы из павильона около двенадцати часов в воскресенье, на столе не было никаких рисунков. Я спрашивал его, он помнит точно. – Тогда, – она запнулась лишь на мгновение, – верно, в воскресенье после полудня. Продолжая все так же любезно улыбаться, Пуаро покачал головой: – И это едва ли. Все это время люди инспектора Грэйнджа были возле бассейна – фотографировали тело, доставали из воды револьвер. Они не уходили до темноты и обратили бы внимание на любого, кто зашел бы в павильон. – Я вспомнила, – медленно сказала Генриетта, – я вышла одна довольно поздно вечером… после обеда… – Люди не рисуют, задумавшись, в темноте, мисс Сэвернейк, – резко сказал Пуаро. – Вы хотите сказать, что отправились ночью в павильон, чтобы в кромешной тьме рисовать на столике дерево? – Я говорю вам правду, – спокойно ответила Генриетта. – Естественно, вы не верите. У вас свое собственное мнение. Ну и что же вы думаете по этому поводу? – Полагаю, что вы были в павильоне в воскресенье утром, после двенадцати часов, когда Гаджен уже унес бокалы из павильона. Что вы стояли у стола, наблюдая за кем-то или кого-то ожидая, и механически, вынув карандаш, нарисовали Игдрасиль, не замечая, что вы делаете. – Я не была в павильоне в воскресенье утром. Я немного посидела на террасе, потом, взяв садовую корзинку, пошла к георгинам, срезала засохшие цветы и привела в порядок астры. А где-то в час пошла к бассейну. Я уже говорила об этом инспектору Грэйнджу. Я и близко не подходила к бассейну до часа дня, как раз когда был убит Джон. – Это ваша версия, – сказал Пуаро, – но Игдрасиль, мадемуазель, свидетельствует против вас. – Значит, я была в павильоне, и я убила Джона. Вы это имеете в виду? – Вы были там, и вы убили Джона Кристоу, или вы были там и видели, кто убил доктора Кристоу, или кто-то другой был там, кто знал об Игдрасиле и специально нарисовал его на столе, чтобы бросить подозрение на вас. Генриетта встала. Она обернулась к нему, вздернув подбородок. – Вы все еще думаете, что я убила Джона Кристоу, и надеетесь, что можете доказать это. Ну так вот: вы никогда этого не докажете. Никогда! – Вы считаете, что вы умнее меня?