— Чаонинг, вам нехорошо? — заглядывает мне в лицо индиец. Месье же Жабьер похоже уже устал от моей назойливой персоны. Он торопливо поднялся по ступеням в вагон и опустился на бархатный диван. — Погодите! — бросаюсь к нему, в тот момент, когда слуга почти захлопнул дверцу. — Как я могу вернуть эти деньги? Какой есть способ? Скажите, умоляю! — Только через суд, мадам, — бросает Жабьер, и его голос тонет в очередном сигнале паровоза, — но, когда в этой проклятой стране они заработают одним Небесам известно. В Европе же вас ждет и вовсе фиаско в подобном деле, там при разводе супругу отходит все имущество, за исключением тех случаев, когда мужу и жене удается разойтись мирно. Вагоны скрипнули, вздрогнули и покатились, оставшиеся на перроне махали им вслед платками и шляпами. Изрыгая черный дым в раскаленное кобальтовое небо, паровоз потянул состав в сторону Сайгона, где все пассажиры пересядут на теплоходы, которые увезут их прочь из этого негостеприимного жаркого края. Я стояла в растерянности, не зная, как поступить и что делать. Меня обманули, воспользовались невежеством в юридических вопросах. Если бы мне кто-нибудь сказал тогда, что я не смогу снять ни пиастра со счета без дозволения Эдварда, я бы никогда не пошла на этот позорный брак. От осознания совершенного поступка с губ срывается стон, переходящий в крик ярости. — Рахул! Улица Малая Сорбонна дом пятнадцать! — реву, а саму колотит от непередаваемой ненависти. Эта часть Вьентьяна располагалась в непосредственной близости от дворца короля, тихий цветущий островок респектабельности и спокойствия, где за ажурными оградами, оплетенными душистыми розами, прятались белоснежные особняки европейской знати, решившей, если не пустить корни, то хотя обзавестись недвижимостью в Индокитае. — Миссис Фейн! — воскликнула сухая высокая горничная по имени Лидия, отворившая дверь. — Где он? — едва сдерживаю рвавшуюся наружу ярость. — Мадам, мистер Фейн, — замялась женщина. Но я уже оттолкнула ее в сторону, вихрем ворвавшись внутрь. — Эдвард! — задираю голову и кричу в высокий лестничный проем, убегающий высоко вверх. — Ох, мадам, мистер Фейн сейчас не может вас принять, — подскакивает тут же Лидия, тараща испуганные глаза. — Он занят. — Занят? — усмехаюсь, и что-то в моем лице заставляет бедняжку Лидию невольно отступить. — Я уничтожу этого грязного англичанина. Вбегаю по ступеням, покрытыми бархатным ковром. В этом доме я бывала лишь пару раз и не знала расположения комнат. — Эдвард! И я принялась с шумом распахивать все комнаты, уже сбежалась вся прислуга, начиная со старика дворецкого, заканчивая лао с кухни. Подобно разъяренной фурии я металась от двери к двери. — Миссис Фейн! — заламывала умоляюще руки Лидия. — Мадам, успокоитесь, — вторил ей дворецкий. Но это было невозможно. Все, что я желала сейчас — это убить Эдварда. Добежала до самой дальней двери у окна и с треском распахнула. Эдвард сидел в широком кресле, обнаженный по пояс, а какой-то старик в круглых очках, по-видимому врач, бинтовал его плечо. Открывшаяся моему взору картина поразила настолько, что я замерла. Почему у него повязка? Он ранен? Голова Эдварда была откинута, глаза закрыты. — А, дорогая, как я рад, что ты решила посетить своего муженька, — бросил небрежно Эдвард, приоткрывая веки. Звук его голоса, растрепанные каштановые волосы, беспорядочно спадавшие на лоб, сильное гладкое тело подействовали на меня гипнотически. По телу пробежала хорошо знакомая дрожь, и весь мой пыл и горячность в миг улетучились, словно дым над утихшим вулканом, осталось лишь мое несчастное глупое сердце, больно сжавшееся. Не дай больше себя одурачить, Киара. Мужественно шагаю в комнату, за спиной столпилась растерянная прислуга. — Мистер Фейн, мы сказали мадам, что вы не можете ее принять, — запричитала виновато Лидия, опасливо косясь в мою сторону, видимо, считая, что я взбесилась. — Что за глупости, Лидия? Разве я не говорил, что моя жена такая же хозяйка в этом доме, как и я? — Эдвард уже поднялся, и темнокожий слуга сию же секунду подскочил к нему, помогая надеть белоснежную рубашку. Лидия захлопала глазами, разинув рот. — Так говорил или нет? — переспросил Эдвард. — Да, сэр, но… — Так какого черта, вы препятствуете мадам Фейн входить в ее же дом? — этот вопрос прозвучал таким вежливо-ледяным тоном, что даже мне стало на мгновение жаль бедняжку горничную, на которой уже не было лица. Эдвард неторопливо застегивал пуговицы, но в этих движениях чувствовалась неудержимая энергия и сила. — Я более не нуждаюсь в ваших услугах, Лидия, — бросает небрежно, в тот момент, когда слуга повязывает ему шелковый галстук насыщенного винного оттенка и подкалывает золотой булавкой с черным бриллиантом. — Сэр, я… — побелела Лидия. Остальные слуги бросали на нее сочувственные взгляды. — Вы уволены, Джим, рассчитай мисс Кракеус. — Слушаюсь, мистер Фейн, — вытянулся в струнку дворецкий. Лидия выбежала, и через мгновение донеслись ее громкие рыдания с первого этажа. Эдвард обвел острым взглядом прислугу. — У кого-то еще остались вопросы по поводу того, как надо встречать мою жену? — Нет, сэр… — В таком случае, вы свободны. Потупив взоры, прислуга осторожно вышла. — Ты тоже можешь идти, Паркер, — обратился Эдвард к стоящему рядом мужчине в очках. — Думаю, на сегодня мы закончили. — Больше не геройствуй, Эд, — бросил тот по-дружески похлопав по здоровому плечу, — когда в следующий раз решишь прыгать в шахту, хотя бы привяжи себя тросом. Береги себя. Эдвард весело хмыкнул. — Если я начнут беречь себя, то кто будет платить тебе по шестьсот пиастров за визит? Где еще найдешь таких же щедрых дураков? И он засмеялся, так легко и беззаботно, словно они говорили о чем-то будничном, вроде о заваривании чая. Паркер уже сложил все врачебные предметы в небольшой саквояжик, и, поклонившись мне и Эдварду, неторопливо вышел. Я стояла все там же возле двери. Оглушенная, растерянная, с колотящемся сердцем, холодными пальцами и пылающими щеками. Высокое окно было широко распахнуто, и то и дело из небольшого сада, окружавшего дом, доносилось птичье щебетанье и цокот цикад. На столе тикали часы. В этой комнате было так тихо и спокойно, что мне, взбудораженной жарой и удушливой толпой на станции, казалось невозможным подобное умиротворение. Невозможным мне казался и стоящий совсем рядом Эдвард. Когда в последний раз я видела его? Прошло чуть больше двух недель, но только сейчас острое чувство непередаваемой тоски, зажатое, спрятанное усилием воли и доводами рассудка, прорвалось и захватило мое существо целиком. Я желала кинуться Эдварду в объятия, глубоко вдохнуть аромат табака и одеколона, ощутить на себе его губы, заглянуть в эти серые глаза, пронзающие меня в эту минуту внимательным взглядом. Давлю в себе столь непозволительные желания и гордо вскидываю подбородок. Но от Эдварда не укрылось ничего. Он с настороженным вниманием наблюдал за той борьбой, что шла внутри меня, и когда разум все же возобладал над моими желаниями, что-то наподобие легкой улыбки отразилось в глубине его глаз, словно его восхищала та сила духа, то непоколебимое упрямство, что било горячим ключом в моих жилах. — Что ж, миссис Фейн, чем обязан чести видеть вас сегодня? — произнес он, небрежно облокотясь на стол и складывая руки на груди, отчего рубашка на крепких плечах натянулась. С трудом отрываю взгляд от игры его мышц, и подхожу ближе. Пусть не думает, что перед ним какая-то деревенская дурочка, которую можно легко смутить иронией и колкими насмешками. — Я хочу, чтобы ты немедленно вернул мне то, что по праву мое. Эдвард молчал, и потому я продолжила. — Мне сообщили, что ты забрал все восемьсот тысяч пиастров. Мое наследство, оставленное покойной матерью. Верни их мне немедленно. Только подлец мог поступить подобным образом. Мне хотелось вложить в свои слова все то презрение, всю ту ненависть, что я испытывала к этому англичанину, то, что сжигало меня изнутри, мешало спать и дышать. Но моя едкость, казалось, совсем не ранила Эдварда. — Ох, женщины, как вы все похожи! — воскликнул он, издевательски улыбаясь и картинно вздыхая. — Я уж обрадовался, что ты примчалась сегодня лишь потому, что тебя привела тоска по моей неотразимой персоне, а ты пришла за деньгами. Как банально. До глупости банально! Эдварда засмеялся и покачал головой. — Во истину наша жизнь порой напоминает пьесу Шекспира, а порой дешевый водевиль. Ничего более издевательского и представить нельзя было. Я вдруг увидела себя такой, какой сейчас была: растрепанной, с лихорадочным взглядом глаз, в одной перчатке (вторую потеряла в толпе на станции), ворвавшейся в комнату к неодетому мужчине и требующей денег. Дешевкой. Но этот удар не свалил меня, а, наоборот, придал силы для борьбы, для отпора. — Тем лучше, что ты так считаешь! — усмехаюсь едко. — Наш брак с самого начала был глупым ненужным спектаклем, разыгранным тобой из-за мужского самолюбия, а мной — из-за желания обрести независимость. Думаю, настало самое время покончить с этим здесь и сейчас! Верни мои деньги, и я навсегда исчезну из твоей жизни. — О каких деньгах идет речь? — продолжал издеваться Эдвард, изображая искреннее удивление. Внутри все так и вскипело, ярость опалила нервы. — Мое наследство! Которое ты самым подлым образом присвоил себе! — А, наследство! — воскликнул он, словно только что понял, о чем идет речь. — Конечно же я их забрал. Было бы необыкновенной глупостью оставить деньги в банке, когда финансовый рынок стоял в шаге от глобального фиаско. Тогда бы ты потеряла все. — То есть ты заботился обо мне? — недоверчиво хмыкаю. — Конечно. — Мне твоя забота не нужна. А вот мое наследство — да. Верни его. Сейчас же. — Да я и рад бы, да тут утром мне пришли бумаги от некоего господина Жаккара, — продолжал разыгрывать спектакль Эдвард, — в которых говорилось, что ты подаешь на развод. А затем мой адвокат начеркал подробное письмо о том, в каком чудесном мире мы живем. Оказывается, те самые восьмисот тысяч пиастров после развода останутся мне, только если, конечно, так случится, что сама бывшая женушка в судебном порядке не захочет вернуть их обратно. Глаза Эдварда задорно блестели, мне же в эту секунду хотелось выцарапать их. Мерзавец!