Адвокат уже надел широкую соломенную шляпу, но тут остановился и бросил на меня озадаченный взгляд. — Сгорели, мадам? С чего вы взяли? — Мне пришел такой ответ из банка — о невозможности выплаты восемьсот тысяч пиастров по требованию заявителя. Месье Жаккар хмыкнул, и мне стало не по себе. — Конечно, мадам, банк не может выплатить того, что уже было выдано. В голове зашумело, я с трудом осознала смысл сказанного. — Уже выдано?! — восклицаю пораженно. Но кому?! — Неужели вы не знаете, мадам? — голова Жаккара склоняется, а мне кажется, что если он промедлит еще хоть секунду, я закричу. — Вся сумма была получена вашим супругом на следующий день вашей официальной росписи, мадам. Месье Эдвардом Фейном. Кажется, мне нужно сделать вдох, но я не могу. Страшная тяжесть легла на грудь, удушая, оглушая. Чтобы не упасть, хватаюсь за спинку стула. Черные круги расплываются перед глазами. — Что вы сказали? — шепчу потрясенно. — Мое наследство получил Эдвард? — Да, мадам. Я не помню, как вышла из дома. Голова кружилась, в горле пересохло. — Подонок! Мерзкий ублюдок, — то и дело срывалось с моих губ. — Он украл мои деньги, проклятый англичанин. Темная фигура Рахула, нашего водителя, вырастает передо мной. — Чаонинг? Какие распоряжения? Сжимаю до хруста виски, пытаясь собрать мысли. — Мы едем во Вьентьян. — Слушаюсь, госпожа. Я уничтожу тебя, Эдвард Фейн. Глава двадцать третья Воздух был душен даже в эти утренние часы, предвещая палящий полуденный зной. Раскаленное солнце в беспощадной, сверкающей синеве небес слепило нестерпимо, словно желая выжечь все живое с лица земли. Миновав несколько кордонов из полиции и военных, наш автомобиль въехал на улицу Вьентьяна. Зловещим призраком показался мне этот притихший город, ни веселых разносчиков горячей еды и напитков, ни вечно гудящих и сигналящих машин, выезжающих неожиданно из-за угла, ни отдыхающих посетителей кафе, смеющихся и громко что-то обсуждающих. Вьентьян застыл, словно по нему прошлась чума или холера, и развешанные ленты и бумажные фонари на столбах и деревьях навевали воспоминания скорее о погребальных венках, чем о веселом светлом празднике. Проехав несколько знакомых улиц, Рахул остановил машину недалеко от банка «Восточный», белый лаконичный фасад которого слепил глаза в беспощадном солнечном свете. Сегодня площадь перед зданием была пугающе безлюдной. Какой-то необъяснимый беспричинный страх охватывает меня, так что, несмотря на зной, вдруг по коже бегут мурашки. Хотя почему мне должно быть страшно? Нет, этим чувством была тревога, смутная, необъяснимая, словно предчувствие неизбежного. Расправляю плечи, натягиваю на руки тонкие кружевные перчатки. «Пора разобраться с этим делом», — думаю я, пытаясь привести мысли в порядок. Я не позволю Эдварду Фейну провести меня и забрать то, что полагается мне по закону. Рахул открывает широко дверь и распахивает надо мной просторный зонтик, провожая до дверей банка. Так тихо, словно внутри и нет никого. Стучу в металлическую дверь и замираю, прислушиваясь. Ничего. Ну уж нет, я не отступлю. — Откройте! — колочу с новой силой. — Мне нужно говорить с месье Жабьером! Немедленно! Какой-то шум, торопливые шаги. Меня услышали. Но резные двери не спешили открываться. Кто-то с той стороны прислушивался, всматривался между щелей, пытаясь разглядеть непрошенных посетителей. Потеряв всякое терпение, вновь ударяю в дверь. — Немедленно открой, остолоп! Я миссис Киара Марэ Фейн, я желаю видеть месье Жабьера! Сейчас же! Мой гневный величественный тон видимо подействовал, раздалось громыхание замка, и вот уже на пороге высился парень в мокрой от пота рубашке, в опущенной руке он сжимал револьвер. — Мадам Фейн, — заикаясь выговорил сотрудник, — прошу прощения… — Где Жабьер?! — сверкаю глазами, делая шаг внутрь помещения. — Господина тут нет, он должно быть уже на железнодорожной станции. Вот проклятье! И этот собрался удирать! Ненависть, горячая, лихорадочная жгла вены. Я не позволю отнять у меня материнское наследство. — Во сколько у него теплоход?! — рявкаю так, что несчастный парень подпрыгивает и испуганно пятиться. — Ве… вечером… — Конкретнее! — В семь часов… Значит, чтобы успеть ему нужен поезд, отходящий в одиннадцать часов, а уже без четверти. Вихрем слетаю со ступенек и кидаюсь на сиденье. — Рахул, плачу пятьсот пиастров, если ты домчишь меня до станции за десять минут. Верный водитель ничего не сказал, но я видела, как блеснули звезды в его черных как индийская ночь глазах. Взвизгнули колеса, автомобиль заревел и понесся по дороге, поднимая столбы белой пыли до самых верхушек деревьев. Станция «Вьентьян-1» оглушила разительным контрастом с опустевшим городом. Толпы людей с чемоданами, коробками, мешками спешили, кричали, ругались, тут же рядом плакали дети и лаяли собаки. Духота и зловоние обдали лицо, напряженные, потные лица мелькали перед глазами. — Чаонинг, здесь небезопасно, — заметил Рахул, обводя толпу пристальным взглядом. На станции уже сверкал на солнце черный с высокой закопченной трубой локомотив, позади тянулась длинная вереница вагонов. Белые господа в дорогих костюмах и дамы в шелковых платьях и кокетливых шляпках-колоколах спешили занять свои места в первом классе, цветные слуги несли их багаж. Отчаянно хочется пить, машинист нажимает гудок и над толпой раздается протяжный свист. — Скорее! — кричу Рахулу. — Поезд скоро тронется. Протискиваюсь сквозь толпу, там возле вагона номер восемь замечаю знакомую круглую фигуру месье Жабьера, до последнего дня исполнявшего обязанности управляющего банка «Восточный». Он то и дело снимает пробковую шляпу, чтобы протереть мокрую лысину. — Месье Жабьер! Не слышит. Еще один свист, люди двигаются в сторону вагонов, я же бросаюсь им поперек. — Месье Жабьер. Управляющий уже ступил на ступеньку вагона и хотел подняться, но, услышав свое имя, замер. — Мадам Фейн! — его удивлению не было предела. — Вы тоже едете в Сайгон? Дышу тяжело, платье на спине намокло и прилипло, верный Рахул не дает толпе напирать сзади, при этом каким-то невероятным образом продолжая держать раскрытый белый зонтик у меня над головой. — Месье Жабьер, — с трудом перевожу дыхание, — мне нужно срочно говорить с вами. Лицо француза, круглое с большими глазами на выкате, жирно лоснилось от пота, худой мальчик-слуга сжимал в руках его длинную трость и саквояж, весь обклеенный марками корабельных компаний. — Говорить, мадам? Но я спешу, поезд вот-вот тронется. — Месье Жабьер, прошу, скажите мне, приходил ли к вам месье Эдвард Фейн по поводу наследства моей матери? Коротенькие брови Жабьера так и поползли вверх, вызывая глубокие морщины на лбу. — О, ви, мадам, так и есть. Я хорошо помню этот перевод, так как ваш супруг обратился именно ко мне. Да, все восемьсот тысяч пиастров были переведены на счет месье Фейна. Жгучее негодование вновь взвилось в груди. — Но почему вы не сообщили об этом мне! — восклицаю возмущенно. — Ведь эти деньги предназначались для меня, а не для моего мужа. Глаза Жабьера внимательно окидывают меня с ног до головы, видимо, мой вопрос кажется управляющему странным. — Мадам, увы, все ваши запросы терялись в суматохе кризиса, наши люди не справлялись с наплывом корреспонденции, — пожимает он плечами, — да и к тому же только муж имеет право распоряжается бюджетом семьи. Вам лучше обсудить такие деликатные вопросы с самим месье Фейном. — Я не верю, что моя мать могла поставить такое условие! Чтобы моими деньгами имел право распоряжаться только муж. Что за ерунда! Это же абсурд! Кашви Марэ была женщиной традиционных взглядов на семью и положение женщины в обществе, но она всегда отличалась гибким умом и великодушием. Нет-нет, мама просто хотела, чтобы у нас с Джи было достойное приданное, но, чтобы мы не имели права потратить из него ни пиастра — никогда в такое не поверю. — Ваша мать, мадам? — хмыкает француз. — Вовсе нет, таковы законы. Муж распоряжается финансами семьи, такое положение дел вполне разумно, согласитесь. Нет, я не могла согласиться с такой несправедливости, все мое существо возмущалось и кипело. Почему мне никто не сказал о таком условии? Никто! Даже Эдвард! Нет, не так. И Эдвард. Ведь он знал, прекрасно знал, почему я пошла на этот брак. Снова ложь! От духоты и потрясения кружится голова, и я невольно хватаюсь за руку Рахула.