Я потрясенно и раздавлено смотрела ему вслед. Теперь я совсем не уверена, что нравлюсь ему. Нет, то чувство сейчас в его глазах. Это была ненависть. Эдвард Фейн ненавидел меня. Глава четвертая Отец уехал с самого утра на дальние плантации. Обычно такие поездки занимают у него пару дней. А еще к полудни за Джи приехал мистер Томпсон на новеньком даймлере и увез в город, так как сестре нужно было забрать готовое платье у портнихи. По тому, что я наблюдала, Джи полностью смирилась со своей судьбой. Вдобавок мистер Томпсон ухаживал так деликатно, так красиво, что ни одно женское сердце не могло устоять, тем более такое нежное и трепетное, как у сестры. — Ты полюбила его? — спросила я ее в один вечер, когда она пришла ко мне в комнату. Мы уже выпили по кружке козьего молока с пальмовой патокой, надели длинные до пят ночнушки и теперь, поджав ноги по-турецки, сидели на кровати, с опущенным пологом. При моем вопросе на красивом лице Джи появилась легкая улыбка. — Мне хорошо с ним, Киара. Рой дает мне ощущение безопасности. И он так не похож на отца. Я взяла ее руку и сжала. — Ты не ответила — ты любишь его? После небольшого раздумья Джи покачала головой. — Нет. Не люблю. По крайней мере не той любовью, о которой мы мечтали. В ней нет страсти, нет сумасшествия, когда все внутри сгорает. Но, знаешь, Киара, я думаю, что такая любовь тоже бывает: спокойная, теплая, нежная словно воды озера. Она не сжигает, а мягко обволакивает, согревает. Мне хорошо с ним. И мне этого достаточно. На утро я сидела перед туалетном столиком и обдумывала слова Джи, пока лао причесывала волосы, закручивая их в узел на затылке. Любовь, о которой мы мечтали… От которой все внутри трепещет. Еще пару дней назад я бы сказала, что нашла такое, теперь же… Я не знала, что думать. С того самого дня, когда произошла драка между Эдвардом Фейном с Даниэлем и Джоном Картером, я не видела мистера Фейна. У Талы он не появлялся, у нас тоже не бывал, что и неудивительно. Но уже завтра состоится матч по конному поло, а это значит, что я увижу его. Открыв французское окно я вышла на веранду. Солнце золотило гладь реки, по которой бежала быстрая рябь. Я глубоко вдохнула свежий воздух, напоенный горьковатым запахом листвы и сладкими цветами, и мне стало легче. Даниэля тоже не было. Он в последнее время почти не ночевал дома, все время проводя с Джоном Картером и другими друзьями. Обернулась и посмотрела на стоящую рядом лао. — Я в последние дни не вижу Парамит. Что с ней? — Чаонинг Киара, она больна, — отвечала с поклоном та. — Надо будет навестить ее. Вдруг ей нужны лекарства. Но сначала хочу искупать в купели. Приготовь все. — Слушаю, чаонинг, — прошелестела лао. Женская купель располагалась во внутреннем дворе дома, к ней вели широкие каменные ступени, поросшие зеленым бархатным мхом, который нежно касался моих голых ступней. Купель имела полукруглую форму, вода в ней шла из подземного источника и всегда была прозрачной, точно слеза, и ледяной, даже в самый жаркий и душный день. Вокруг были густо посажаны деревья жакаранда, которые роняли свои фиалковые душистые цветы на водную гладь. Скинув легкий халат-кимоно на траву, я осталась обнаженной, не считая браслетов на запястьях и щиколотках, которые тихо зазвенели, когда я начала заходить в воду. От холодной воды перехватило дыхание. Цветы жакаранды касались моих плеч, запутались в волосах. Вдохнув поглубже, я задержала дыхание и нырнула, и через пару мгновений выплыла на середине купели. Я легла на воду и стала смотреть на зеленые кроны, сквозь которые пробивались лучи солнца. Здесь было так тихо, звуки окружающего мира заглушали деревья. Опустила веки, так хотелось все забыть, но вместо этого передо мной вновь и вновь появлялись серые глаза. Все время разные. То смотрящие на меня с нескрываемой страстью, то по-английски вежливо и спокойно, а еще со жгучей ненавистью. Этот последний взгляд я не могла забыть, так глубоко он ранил меня, сбил с толку. "Мне ничего не надо от вас, Киара Марэ" — слышу в голове стальной голос. Почему он так сказал? Разве я отвечаю за выходки брата? Разве я виновата, что рождена Марэ? Вода придала мне сил и помогла взбодриться. Поднявшись в комнату после купания, я надела легкое шифоновое платье и взяла зонт. Послышался стук и вошла Пея. — Ты приготовила то, что я просила? — спросила я нянюшку. — Да, чаонинг, лекарства сложены в сумку — отвечала Пея, — но все же не советую вам этого делать. Господин Марэ будет недоволен, если узнает, что вы ходили в рабочие линии. — Парамит для меня и Джии значит очень много. Я не могу оставаться безучастной, когда она больна. Отец поймет. Натянув перчатки, спустилась вниз и пошла к реке. Там за мостом, начинались рабочие линии. Так назывались деревянные хижины крытые жестью, в которых жили работники. Пея шла за мной, держа в руках небольшую кожаную сумку. Туда были собраны те лекарства, которые могли помочь Парамит. Честно говоря, я не знала что с ней, поэтому взяла на глаз. Первое время, когда отец только стал плантатором, он заботился о работниках, о своих кули, как их здесь называли. В первые несколько лет он строил им хорошие добротные хижины, а не жалкие лачуги, в которых жили работники с других плантаций. Но с тех пор прошло немало времени, многие хижины пострадали от ураганов и гроз и требовали ремонта, а у отца не было теперь ни средств ни желания делать его. Со времен он стал считать, что излишняя доброта и забота лишь развращают кули и лао, они не ценят это и только хуже начинают работать. Поднявшись по утоптанной дорожке, с горами мусора по обе стороны, я уже почти дошла до хижины, где жила Парамит с родителями, как вдруг услышала какой-то душераздирающий крик. Он шел из-за деревьев вверху и разлетался на всю округу. Крик боли, крик страдания. Я вздрогнула. — Пея, что это? Но нянюшка молчала, потупив взор. — Чаонинг, нужно уходить, — произнесла она, хмуря брови. — То есть как это уходить? — недоумевала я. — Что это за крик? Словно какого-то убивают. По лицу Пеи ничего нельзя было понять. Поэтому я стала взбираться по дорожке наверх, в сторону, откуда слышался крик. Чем ближе я подходила, чем отчетливее были слышны удары. Какого-то избивали! Перед распахнутой хижиной на коленях стоял парень со связанными руками. Это был Донг, жених Парамит, я сразу узнала его. А над ним возвышался надсмотрщик Чао Конг и размашисто со свистом бил парня по спине, виднеющейся в разодранной рубахе. С лица несчастного капала кровь, голова разбита, губы запеклись в корки. От этого жуткого зрелища мне стало плохо, затошнило. Вокруг стояли кули, в их черных блестящих глазах застыла покорность и какой-то животный страх. — Прекратите! — кричу, вне себя. Но мой голос тонет в стонах Донга. И вдруг откуда-то с боку выбегает Парамит и бросается на колени перед Чао Конгом. Я не узнала свою любимую лао, она сильно похудела, так что на лице остались лишь большие прекрасные глаза, лихорадочно блестевшие. Она молила надсмотрщика прекратить избивать Донга. Но тот, равнодушно толкнув ее ногой, продолжал истязание парня. Гнев обжег мои глаза, я подбежала и крикнула на вьетнамском: — Немедленно прекратите, это приказ! Видимо не ожидая услышать родную речь, Чао Конг замер и перевел на меня свои страшные глаза-щелочки. — Почему вы избиваете этого человека? — кидаю я грозно, наступая на него. — Вы что, не видите, что он вот-вот умрет. Надсмотрщик ухмыляется, он снова жует табак. — Почему не отвечаешь, когда с тобой говорит госпожа? И тогда он сплевывает табак прямо мне под туфли и говорит: — Этот кули пытался сбежать, за такое забирается жизнь. Что за ерунду он говорит? Донг добросовестный работник, он бы никогда не стал этого делать. — Я приказываю перестать его избивать. Вернется отец и сам разберется с ним. Тонкие губы Чао Конга изогнулись, и он произнес на редком диалекте "глупая девчонка", видимо, уверенный, что я не пойму, но он ошибался, и я, выхватив плетку из его рук, ударила его по щеке. Из рассеченной кожи закапала кровь. — Негодяй! Мой отец покарает тебя. Уж я об этом позабочусь. Меня всю трясло от отвращения и негодования. Сердце колотилось. Сверля стальными глазами, Чао Конг медленно провел рукой по ударенной щеке, еще раз сплюнув, развернулся и зашаг прочь. Парамит стояла на коленях и беззвучно плакала, остальные кули попрятались в хижины, испуганно выглядывая из-за дверей. — Чаонинг! Госпожа! — кинулась ко мне перепуганная Пея. — Что же вы наделали?! Хозяин будет в ярости, если узнает об этом. — В ярости? — дивилась я. — Этот Чао Конг чуть не убил Донга. Давно ли у нас доводят до такого состояния кули за провинности? Темное лицо Пеи стало еще темнее, в глазах застыл ужас и растерянность. — Ох, госпожа, очень давно. Такие наказания для работников применяются хозяином уже больше года, если не дольше. Я застыла. Почему я не ничего об этом не знала? Словно жила в другом мире. Но почему отец стал так жесток с работниками? Раньше конечно телесные наказания тоже имели место быть, но никогда людей не избивали до полусмерти. — Пойдем, — произнесла я и стала помогать Донгу подняться на ноги. — Пея, помоги! — приказала я, чувствуя, что сейчас рухну под тяжестью его тела. Нянюшка заохала и подхватила парня под другое плечо. Парамит, все это время находящаяся в шоковом состоянии, вдруг очнулась и подскочила к нам. Краем шарфа она, плача, начала вытирать лицо жениха. Конечно же мы не смогли унести его далеко, поэтому решили положить его на траву, в стороне от дороги, где мне показалось было не так грязно. Перевернув Донга на живот, я стала осматривать его спину. На ней не осталось живого места, из глубоких ран, оставшихся после жесткой плетки, сочилась темно-бордовая кровь. — Нужна чистая вода, чтобы промыть. Парамит, принеси! — сказала я девушке. Специально, чтобы вывести ее из оцепенения. Она подскочила и понеслась к колодцу и быстро принесла жестяной чан, полный воды. Следующий час мы втроем потратили на промывание ран и их бинтование. — Почему Чао Конг это сделал? — спрашиваю Парамит. — Твой жених и правда пытался сбежать? На лице Парамит отразилось такое глубокое отчаяние и горе. — Простите меня, чаонинг! Простите! — зарыдала она, закрывая лицо худыми руками. — Ладно, забудь, самое главное, чтобы он выжил после такого. Отдохнув немного, мы втроем доволокли наконец-то Донга до хижины Парамит и положили на простое ложе, покрытое тряпками. Отец с матерью Парамит, прижавшись друг к другу, испуганно выглядывали из-за угла.